Тайна Урулгана - Булычев Кир (книги онлайн полные .TXT) 📗
Вернувшись в Новопятницк, Костя тосковал по столичной и европейской жизни, втихомолку пил с приказчиками и полагал, что его жизнь погублена, однако не имел силы противиться отцовской воле. Он вел деловую переписку и писал стихи в подражание Надсону, что не вязалось с его могучим обликом, золотыми кудрями и розовым лицом.
Филимонов, будущий городской голова, присоединился к семье Колоколовых, потом за ними увязался пристав. Так они и прошествовали, оживленно беседуя, до самых сходен.
И остановились.
Палубные пассажиры толпились у борта, ожидая, пока сойдут пассажиры каютные.
Первым вышел профессор Мюллер. Федор Францевич был поражен оживлением, царившим на пристани, и счел это знаком уважения к его скромной, но международно известной персоне. Он поклонился толпе, но тут же по пустым, не узнающим взорам господина Колоколова и сопровождавших его персон понял, что торжественная встреча к нему не имеет отношения. Растерянность профессора продолжалась недолго, потому что он услышал справа приветственные возгласы, исходившие от небольшой кучки небогато одетых людей, среди которых, к своему облегчению, узнал своего бывшего студента Андрея Святославовича Нехорошева. Нехорошев кинулся к профессору и нечаянно толкнул Колоколова, который холодно наблюдал за тем, как ссыльные окружили толстого низенького мужчину в котелке и пенсне, отнимают у него саквояж, перехватывают у матроса, шедшего следом, большой и тяжелый ящик.
– Кто такой? – спросил Колоколов у Филимонова. – Почему не знаю?
– Профессор из Петербурга, – сказал за Филимонова пристав.
– Опять бабочек ловить? – ухмыльнулся Колоколов.
Он намекал на позапрошлогоднего профессора, что добирался до Новопятницка в поисках каких-то букашек, чуть не утонул в Лене и был бит по пьяному делу Ахметкой, после чего убрался со своим сачком восвояси.
– Нет, – сказал пристав. – Он едет искать болид.
– Кого? – Колоколов обернулся к сыну.
– Падающую звезду, метеорит, – ответил Колоколов-младший. – Который весной за Урулганом упал.
– Зачем?
– Отец, – сказал с некоторой обидой Костя, – я же в июле просился у вас – пустите меня посмотреть. Могла быть всемирная слава.
– Чепуха! – сказал Колоколов-старший. – Только деньги тратить. Помню, помню, – предвосхитил он возражения сына. – Ты же говорил, что эти… болиды, возможно, бывают из червонного золота. Как же!
– Мы могли прославиться, – упрямо повторил Костя.
– Дурак! – Отец смотрел на пароход, ожидая появления важных гостей. – Я же тунгусам велел посмотреть. Там только тайга паленая, ничего нету.
С парохода сошли торговец Алачачян со своей семьей и миссионер из камчатского братства, к которому сразу поспешил отец Пантелеймон, извещенный о его приезде. Потом хлынула толпа палубных.
– Эй! – крикнул Колоколов капитану Селиванову, что стоял на крыше парохода у своей рулевой будки. – Селиванов, ты англичан-то не утопил?
– Сейчас придут, – сказал Селиванов. – Куда им деваться, Ефрем Ионыч?
Селиванов был расстроен ночными событиями в каюте мисс Смит. Он относился к меньшинству пароходного населения, которое искренне сочувствовало английской девице, и его расстройство усугублялось тем, что Селиванов, не ведая английских обычаев и правил, не знал, как вести себя утром. Он не стал здороваться с Дугласом, когда тот вышел к завтраку, и старался не смотреть на несчастную девушку, темные круги под глазами которой и распухшие от слез веки лучше всяких слов рассказывали об унижении, которому она подверглась…
На пристани появились иностранцы, о которых было еще на той неделе сообщено из Якутска телеграфом.
Первым вышел мистер Дуглас Робертсон, который приостановился на палубе, оглядывая толпу, затем последовала прелестная грустная девушка с бледным напудренным лицом. Наконец вышли слуги англичан – маленький худой китаец Лю и пышногрудая смуглая Пегги. Лю нес футляр с удочками и зонтом Дугласа, Пегги – две круглые коробки с шляпами мисс Смит.
Цыгане еще громче грянули величальную.
Колоколов подошел к самым сходням и сделал знак сыну.
Костя Колоколов замялся, забыл приготовленные слова, потому что образ англичанки поразил его в самое сердце. Даже в Лондоне ему не приходилось видеть подобной нежной и типично английской красоты.
– Говори! – услышал он рассерженный голос отца.
И, не отрывая взгляда от девушки, Костя Колоколов произнес по-английски приветствие, заученное вчера с помощью Ниночки Черниковой.
– Добро пожаловать в наш отдаленный уголок Российской империи! Разрешите представить вам моего отца, негоцианта, почетного гражданина этого города, который вышел на берег для того, чтобы оказать вам гостеприимство.
– Вы говорите по-английски? – удивилась Вероника. – Это невероятно.
Колоколов-старший потряс ей руку, поздоровался с Дугласом, а затем отступил в сторону, чтобы с англичанами могли поздороваться городские власти.
– Ты переводи, переводи, – сказал он сыну, но тот замолчал. Он договорился с Ниночкой Черниковой, что после первых заученных заранее фраз он уступит ей место. Но Ниночка куда-то, как всегда, запропастилась.
– Минутку, отец, – сказал Костя и кинулся искать в толпе Ниночку. Он отыскал ее среди ссыльных, окруживших профессора, и за руку поволок к англичанам.
Когда они поднимались по откосу, Дуглас смотрел по сторонам, разглядывая цыган и местных зевак, потом поглядел себе под ноги и спросил Колоколова-младшего:
– Здесь принято класть ковры на землю?
– Нет, – сказал Колоколов, глядя на профиль Вероники Смит. – Это для вас.
– Мы тронуты, – сказал Дуглас.
А Вероника увидела авто, запряженное белыми конями, и воскликнула:
– Это удивительнее Великой Китайской стены!
Профессора Мюллера разместили в гостинице «Лена» – двухэтажном каменном здании, построенном недавно на главной площади радением Колоколова. На первом этаже ее помещался ресторан, где порой пели цыгане, а на втором – шесть нумеров для приезжих.
Федор Францевич лишь успел разложить вещи, как его потащили в дом к Черникову, где его ждали к обеду.
Домик Черниковых невелик, гостиной в нем не водится, так что все сразу прошли в столовую. Мария Павловна, жена Черникова, еще не старая, кругленькая, добрая якутка, суетилась у стола, накрывала его, стараясь не мешать умным разговорам.
Сам Семен Натанович Черников, поглаживая нервными пальцами широкую с проседью бороду, сидел во главе стола и критическим взглядом оценивал усилия своей супруги. По правую руку от него сидел его закадычный друг отец Пантелеймон, неуемно любознательный и крайне веселый человек. И были они с Черниковым схожи – манерами, вальяжностью, бородами, но Черников был втрое меньше отца Пантелеймона, зато втрое говорливей и бурливей. По левую руку от хозяина посадили петербургского профессора, а рядом с ним уселся Андрюша Нехорошев, бывший мюллеровский студент, худой, носатый, неловкий, влюбленно глядевший на профессора, которому поклонялся в университете и появление которого в Новопятницке было для Андрюши подобно явлению божества, и к этому явлению Андрюша готовился с весны, как только узнал, что, получив сообщение Андрюши о падении метеорита за Урулганским хребтом, Мюллер изъявил желание собственнолично отыскать и изучить небесный камень.
Сведения о падении болида, случившемся в марте, проникли в газеты всего мира. Писалось о небесном свечении, об устрашающем грохоте, якобы долетевшем до Хабаровска. Истина смешивалась со слухами, куда более красочными в Вене или Брюсселе, нежели, скажем, в Новопятницке, откуда по карте до Урулгана рукой подать, а на самом деле так далеко, что за полгода никто в те места не добрался, не считая тунгусов, которых посылал колоколовский приказчик и которые ничего, кроме поваленного леса и пожарища, не отыскали, хотя, возможно, опасаясь злых духов тайги, и не очень старались.
Помимо перечисленных лиц, за столом собрались еще несколько ссыльных, а также учитель словесности из церковно-приходского училища и томный, скучный телеграфист Барыкин. Конечно же, всем хотелось узнать петербургские новости, покопаться в журналах, что привез с собой профессор, услышать о событиях на Балканах и об открытии Южного полюса, о том, что нового написал Леонид Андреев, – в глухой провинции всегда есть думающие люди, которые живут интересами нации и всего просвещенного мира.
