Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец - Иванов Борис Федорович (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Алена стащила с головы художника ушанку, опустилась перед ним на корточки и с изумлением воскликнула:
- О, как бы вам подошел шлем Алкивиада!
Глаза Корзухина впились в ее лицо. Его взгляд повелевал остановиться, но она что-то продолжала, кого-то изображала, он видел порозовевшие скулы, влажный лоб, обидчивые губы - лицо мальчика, ударившегося в него на улице, было таким же. Вот комната, в которой он прожил пятнадцать лет. Теперь он не сможет увидеть тусклое пятно зеркала без отображения ее личика, свои картины без комичного гида рядом с ними. Он будет всюду находить ее призрак, но он еще не знал, что ему придется жить воспоминаниями.
- Ты пьяна, - сухо проговорил он.
- Нет, нет! - запротестовала она. - Я знаю, что мне будет тяжело с тобой. Но что поделаешь! - грустно добавила она.
- Не в этом дело, - пробормотал художник.
Мастер подошел к окну и открыл форточку. Над домами простерлось фиолетовое звездное небо. Алена подошла сзади и надела ему шапку. Он поставил ее рядом перед собой, положил руки на ее плечи. Хороший знаток анатомии, он знал, что мышцы плеч носят название дельтовидус мускулес.
7
Третий вечер студент Коля звонит в дверь Мастера, и ему не открывают. Он проходил через арку во двор и смотрел на освещенное окно художника. Возможно, Мастер болен, возможно, он перестал слышать звонки, возможно, решил отделаться от посетителей. Окно на втором этаже, - если Корзухин выглянет во двор, он легко заметит своего преданного поклонника. Но студент Коля горд, он не может допустить, чтобы его заподозрили в навязчивости.
Без вечеров у Мастера жизнь Студента потеряла центр. Как ни ничтожно прожил ты день, как ни нелепо все, что говорил и делал, одно присутствие Мастера возвращает веру, что ты, так или иначе, оказался там, над чем время не властно. Студенту кажется, что он был к Корзухину несправедлив, - в конце концов, что они все рядом с ним?.. И тем не менее не было случая, чтобы художник не открывал милостиво им дверь. Даже больной, закутанный в шарф и в старых опорках, равнодушно, но без неприязни, Корзухин кивал, а в комнате указывал на большой под пелеринкой чайник. Нет у Коли никакого права обижаться на художника, но все-таки преданность, думал он, можно было бы и оценить. И мысленно, удаляясь от дома Корзухина, Студент произносил упреки.
Сегодня он прочел одного старого писателя, который спрашивал: "Что для жизни государства два-три хороших или даже гениальных художника? Народ даже не заметит их отсутствия и прекрасно обойдется без них". В связи с этой тирадой Коле пришла в голову мысль - он сказал бы Корзухину, что вопрос надо поставить иначе: если два-три гениальных художника в стране все-таки существуют, конечно, значение их, можно согласиться, для нации ничтожно, но весь смысл вопроса в другом: нужно ли этих художников, если они все-таки существуют, уничтожить или сделать так, чтобы их не могло быть? Если вывод: нужно, тогда ясно, что их значение колоссально. Да, колоссально! Вам, Мастер, - сказал бы Коля, - рассуждения, знаю, чужды, - что вам до этого, но оправдание народа через гения (вспомним немцев и Гете), гений снимает проклятие с судьбы народа, проклятие быть немым и ничтожным.
Унылый Коля занимал себя воображаемой беседой, и вдруг! - ослепительная догадка! Как не пришла ему эта мысль прежде! Мастер пишет ВЕЛИКУЮ КАРТИНУ! Затворился - и пишет. Да, это будет великая картина!
Новая эпоха в живописи! Мы - бездельники, инфантильные нарциссы, болтаем о несчастном нашем времени, о системе, о гадкой среде, чего-то ждем, как будто по нашим несчастьям выдадут еще по одной жизни. Надо жить так, чтобы само время обрело наше имя. Далее у Студента пошло горькое самообличение, он вспомнил, что вот уже два года, как обещает написать о художнике статью, - разве не носит он ее в голове, четкую, неоспоримую, блестящую, но кроме почеркушек на листках по блокнотам - ни-че-го, расквашенная капуста. И нет оправдания, ибо ничто не может лишить человека воли и судьбы, - вот урок Мастера.
Взволнованный, Коля бежит за автобусом. Открытие потрясло его. "Новые кануны!!!" Так некогда эпоха Возрождения была заварена в тиглях алхимиков и замешана на палитре живописцев! А он, студент Коля, умеет проницать таинственные сдвиги истории. Что-что, но уж это ему дано. Он спешит в кофейню сообщить о наступлении нового времени.
В кофейне - она в средостении города - толкутся люди одного круга. Круг широк, он начинается где-то там, среди фарцовщиков, тунеядцев, подельщиков брошек и браслетов, нелегальных джазменов - в богеме и заканчивается мастерскими, куда приходят величественные коллекционеры и уклончивые иностранные дипломаты. Круг разбит на кружки и независимых индивидуалов. Но все в этом круге чтят Великое Искусство. На каждого порядочного художника и поэта - сто алкоголиков, сексуальных гангстеров, поддельщиков, циников, здесь словно персонифицированы все те мотивы и страсти, которым искусство обязано своим существованием. Это не Олимп, но его подноготная; собираясь вместе, круг составляет нечто правильное и целое, а главное - неистребимое. О Корзухине здесь знают все. Почему-то считалось, он - их. Корзухин и еще несколько корифеев оправдывали все их поражения.
У входа Коля встретил знакомого гиперреалиста, который недавно покинул академию, заявив протест против казенщины и рутины этого заведения. Коля был слишком взбудоражен, чтобы тотчас сообщить новость. Другой на его месте вообще предпочел бы молчание. Но он был гражданином "круга". К тому же он хотел решить, не является ли уход гиперреалиста из академии тоже знаком уже начавшихся канунов, не является ли все это одним целым - единым решающим поворотным историческим событием.
Они пили кофе и молчали. Наконец Студент поднял голову. Он начал говорить о неотвратимости грядущих перемен, и лишь как каденция: "Вы слышали, Мастер никого у себя не принимает, - Корзухин пишет ВЕЛИКУЮ КАРТИНУ".
Его слушатель не проговорил ни слова - исчез и вернулся со своим долговязым нескладным приятелем. Указал на Колю и сказал:
- Он говорит, что Корзухин пишет ВЕЛИКУЮ КАРТИНУ.
- Я не знаю насчет ВЕЛИКОЙ КАРТИНЫ, - кривя губы, сказал долговязый, но мы, - кивнул на гиперреалиста, - видели, как он распустил нюни, когда Аленка решила у него бросить якорь. Мы слышали, как к нему водили одного немца, настоящего немца из ФРГ, но Корзухин плотно зашторился. Я не думаю, что он пользуется Аленкой как моделью. - Дальше следовал вывод: "Надо знать себе цену. И опять-таки Гаррик. Ему и так не повезло с отцом, а тут уходит спутница. Ведь он у нее жил. А теперь..."
- Гаррику негде поставить мольберт, - закончил напарник.
- Мастер пишет Великую Картину! - повторил Коля.
К столику подходили. Начиналась сходка.
Студент переживал безумие преданности одного человека другому человеку.
- Да, знать всему цену надо, верно. Но кто такой Гаррик! - кричал Коля. Гаррик стоял здесь же за спинами приятелей и краснел. - Гаррик сам знает, в искусстве он величина мнимая. Наши эскизы, планы, идеи,- что все это!.. Началась новая эпоха!.. Когда ХУДОЖНИК начинает ВЕЛИКУЮ КАРТИНУ, наступает тишина. Мы не знаем его интенций! Мы не знаем ничего, что должно свершиться и свершится. Мы никогда не узнаем, почему он не снимает своей шапки и пишет на картоне из-под холодильников. Мы никогда не поймем, почему Аленка, ваша Аленка, бросила у него якорь и что Мастер в ней нашел. "Здесь дышит почва и судьба"! - поэт говорит так.
- Продолжай, но не кати бочку на Гаррика. Ему и так плохо.
- Корзухин пишет свой Страшный суд, - сказал Коля и выбрался к выходу.
8
Алена связала Мастеру носки и толстый шарф. До последнего дня она доставала по дешевке старинную мебель. У нее был составлен план, как надо обставить комнату. Вечером под большой бронзовой лампой с вязанием в руках она выглядела в роли хозяйки благочинного дома в старом вкусе. Приемы возобновились. И хотя приходили гости к Корзухину, они скоро поняли, что не следует пренебрегать ни комментариями Алены, ни мимикой ее круглого личика, решительно направляющими вечера, по-видимому, к выношенному ею идеалу: сдержанности, трезвости, светскости. Нововведения могли раздражать, но противодействовать им было невозможно, в следующий раз она могла холодно отказать в приеме.
