Пагода благоуханий - Парнов Еремей Иудович (мир книг .txt) 📗
У них есть свои города и плавучие рынки, куда сплываются тысячи сампанов и джонок, десятки тысяч лодок с гребцом на носу или на корме.
Шестилетний сын его Хоан рос здоровяком, а старшая дочка, красавица Суан, родила внучку, обещавшую стать столь же красивой. Потом Суан умерла от оспы, а жену Ло Тхи Динг, которую он взял из племени кхонтаев, смыло с палубы в тайфун. Когда же люди с Запада забрали в армию сына и услали его за океан на войну, Вем остался с внучкой вдвоем. Всем сердцем привязался он к внучке Хоанг Тхи Кхюе. В шесть лет на нее уже стали заглядываться люди, а монах, одиноко живущий в лесной пагоде за рекой, сказал, что такие удлиненные личики и крохотные ножки бывают только у тайских принцесс. Монах подарил ей амулет — тигровый коготь с письменами и даосским знаком триединства, заключенного в круг.
На следующий год отца Хоанг, который служил на угольных разработках в Хангае, арестовали и увезли в страшную тюрьму на остров Пулокондор. С того дня Вем впервые понял, что значит бояться. Это было тоскливое, ни с чем не сравнимое по глубине предчувствие неизбежной потери. «Лучше умереть вместе со всеми, чем жить одному», — сказал он себе и стал брать внучку с собой на охоту. Постоянный страх за нее со временем не проходил, а лишь становился острее. А когда китаец, скупавший у Вема змей, растолковал ему смысл иероглифов на когте, старик окончательно уверился в правильности своей бесхитростной жизни, несмотря на все ее потери и боль. «Страх потерь — преходящее счастье»
— так читались письмена. Милая девочка, Белый нефрит…
С тех пор как созрел скороспелый рис трех лун, из которого плетут самые красивые шляпы с картинкой, видимой на просвет, Вем и Белый нефрит жили на одном месте. В узком, защищенном от тайфунов заливчике мирно стоял их сампан среди таких же стареньких лодок с глазами дракона. Когда по Красной проносился патрульный катер или быстрая канонерка, маленькая деревня начинала тихо покачиваться под переплеск воды. Скрипели мостики, перекинутые от сампана к сампану, колыхался зеленый покров водорослей. В плавучем поселке есть свои улицы и переулки, крохотный ресторанчик и даже парикмахерская. Скиталец Вем уверен, что в заливе живется не хуже, чем в городе. Полиция беспокоит не часто, а тэи и вовсе не суются в такие места. Все близко, все под рукой. Не надо стоять в очереди у водоразборной колонки — достаточно забросить на веревке ведро. Утром приплывет продавец риса, к вечеру завернет на своем челноке торговец лапшой. А если понадобится образок Будды или кончатся ароматные красные палочки, Вем может сходить в пагоду на горе, где растет священное дерево дай с белыми цветами. Они пахнут прозрачной горечью, навевающей успокоение и печаль. Новый бонза растолковал Вему смысл надписи, высеченной на черной плите, которую поддерживает бессмертная черепаха. «Человек сам должен суметь разбудить в себе мужество. Иначе оно не придет к нему никогда», — сказал монах и повел Вема к алтарю, на котором стоял Будда-мальчик. С бессмертной, все понимающей улыбкой он одной рукой показывал на землю, другой — на небо. Монах объяснил: «Ни обитатели неба, ни животные, которые не способны оторваться от низменных забот, не могут найти истину. Только человек! Он один соединяет землю и небо». — «А что есть истина?» — спросил Вем. «Ее надо обрести самому», — ответил бонза. А когда Вем вновь пришел в пагоду, монах поведал ему о подвиге Нгуэна Хюэ, поднявшего восстание тэйшонов. Конечно, Вем и раньше слышал эти священные для каждого вьетнамца имена, как знал он про сестер Чынг, про рыбака Ле Лоя, чей меч и ныне хранит озерная черепаха. Но впервые довелось ему услышать, что легендарные герои, которые на протяжении веков спасали страну от захватчиков с севера, не только совершили подвиги, но и обрели истину. «Каждый из них нашел ее сам, — закончил монах. — Но она оказалась общей для всех. — И, помолчав, добавил: — Родина — вот единственная истина».
В дыму курений улыбался позолоченный мальчик, а бронзовые цапли на черепахах, как символ счастья и вечности, стояли перед алтарем. С того дня бонза больше не говорил с Вемом об учении Будды. Он показал ему карту Вьетнама: «Это родина. Вверху плодородная дельта Красной реки, на юге — мощное разветвление Меконга. Не правда ли, похоже на две корзины, наполненные рисом десятого месяца? А вот и „гань“ — бамбуковое коромысло, на котором они висят. Это долгий хребет Лонгшона. Но меч чужеземцев отсек корзины от коромысла. Для меня, вьетнамца, Кохинхина — другая страна. Я не смею поехать в Сайгон без разрешения чужеземцев. А в Далате сидит император-марионетка, которого французы привезли из Парижа и вертят им как хотят. Разве такими были наши древние императоры? Изображение Бао Дая никогда не поставят в поминальном храме. Народ вычеркнет его из своей памяти». — «Рассказывают, что он прошел выучку у тэев?» — робко осведомился Вем. «Всякое учение достойно, — ответил бонза. — И тэи — такие же люди, как все. Не в том их вина, что они с запада. А в том, что завоеватели. Захватчики, которые столько раз вторгались к нам с севера, разве были лучше? Запомни, Вем, что люди, которые говорят о белой коже, — или очень глупые, или враги. Нашей родине грозит новая беда, на этот раз с востока. Когда я слышу шепот о том, что вся буддистская Азия должна собраться под одной крышей, мне мерещатся убийцы, которые под чужой личиной стремятся проникнуть в дом, чтобы, когда все уснут, перерезать хозяину горло».
Вем неторопливо потягивает крутой дым черного лаосского табака, и в бамбуковом кальяне хрипло рокочет вода. Он смотрит на крестьян, которые по колено в воде трудятся на рисовом поле, и размышляет о судьбе человека. Дано ли ему вкусить плоды труда своего? Вем знает, что пришло время жесточайших тайфунов. Поэтому как бы ни был обилен разлив и благоприятны приметы, никто не может сказать, каков будет урожай десятого месяца.
Но о чем бы ни подумал сегодня старый Вем, он постоянно возвращается мыслью к монаху из пагоды на горе. Да и чему тут удивляться, если этот самый монах находится сейчас на сампане? Пока Вем покуривает на свежем воздухе, а внучка стирает на мостках праздничную блузу, монах сидит внизу за чашкой чая, беседуя с приятелями. Вем, конечно, догадывается, о чем говорят в тесной, разделенной висячими циновками каюте. Не впервой принимает он у себя ученого гостя. Высокая честь! И его городских друзей он тоже уже хорошо знает. Один из них студент, другой — монтер из «Сентраль Электрик». Он сам так сказал. Вем знает правила вежливости. Потому и сидит на корме, что не хочет мешать умным людям обсуждать их важные дела. Так оно спокойнее. И чужой врасплох не застанет, если забредет ненароком на старый сампан.
Прохладой и миром дышат вечерние дали. Над мачтой, на которой бессильно повис выцветший буддийский флажок, уже чертит стремительные фигуры летучая мышь. В свайных домиках у берега горят золотые звездочки. Такая же крохотная керосиновая лампочка теплится перед Вемом. Света она почти не дает, зато радует сердце и отгоняет демонов ночи. Над ней приятно согреть кусок сушеной каракатицы или просто прикурить сигарету.
— А почему бы вам, дедушка, не послушать городские новости? — спросил, улыбаясь, монтер, выглянув из люка. — Они и вас касаются.
— Кому нужен неграмотный старик? — махнул рукой Вем. — Не хочется вас стеснять.
— Вы нам совсем не помешаете, — все так же с улыбкой, но настойчиво возразил парень. — Белый нефрит, — позвал он негромко. — Можно вас на минуту?
Девушка с готовностью поспешила на зов. Даже про белье забыла. Но на полдороге спохватилась и вернулась назад. Так, с тазом на голове, стройная и смеющаяся, она взошла на сампан. Белый с горьким дыханием цветок был приколот к ее волосам. «И впрямь как тайская царевна», — залюбовался старик.
— Вы звали меня, братец Дык?
— Побудьте, пожалуйста, тут, наверху, прекрасная Хоанг Тхи Кхюе, пока дедушка Вем будет пить чай.
«Они знают друг друга по имени, и он назвал ее прекрасной», — дрогнуло сердце у старого Вема. Но старик ничего не сказал и покорно спустился вслед за парнем в синей спецовке. Поклонившись гостям, он присел на циновку в самом темном углу, но монах жестом пригласил его подвинуться ближе. На низком столике горела лампа «летучая мышь», на глиняной подставке стояли жестяной чайник с носиком в виде дракона и крохотные старинные чашки. Вем доставал их только по торжественным случаям. В обычные дни они с внучкой пользовались половинками кокоса. Семена лотоса и приторно-сладкую массу в банановых листьях принесли гости.
