Ветка кедра - Костман Олег (читать книги без сокращений txt) 📗
Кстати, с удовольствием отмечу, что в последнее время все меньше становится тем социального неблагополучия, неудовлетворения собой. Этому противоречит сам характер нового производства. А вот кустарное творчество как раз и порождало разобщенность авторов, нездоровую конкуренцию между ними. Поэты, противопоставив себя обществу, чувствовали свою отчужденность, отсюда одиночество, душевный разлад, непонимание. «То, что сам не поймешь, ты другим передай в рассмотренье…» Труд и счастье, любовь и коллективизм — вот темы, которые преобладают сейчас на заводе.
— А с добрыми, веселыми темами и работать весело, — улыбается Инна.
— А какое твое любимое стихотворение, Инна? Конечно же, о любви?
— Конечно! Мое любимое стихотворение — «Моя любовь не мне принадлежит».
Цех рифмы по праву считают самым передовым на заводе. Сегодня он работает уже в счет 55-й пятилетки. Ганна Игоревна — лучшая рифмовальщица.
— Ганна Игоревна, расскажите немного о себе.
— Не могу, — виновато отвечает ударница, — работа! Извините!
Ну что ж, «о деле скажет дело!». Кстати, именно так называется стихотворение, которое сейчас рифмует работница…
…Мы в цехе сборки. Пожалуй, на любом предприятии этот цех считается самым ответственным. Евгения Муньевна — сборщица, да не простая! О ее труде на заводе складывают легенды. Вот стихотворение, которое только что собрала она. Называется оно «Диагональ» и, безусловно, содержит глубокий философский смысл. Но отвлечемся от содержания, вглядимся в ровные строчки… Если провести диагональ из начала в конец стихотворения, то в каждой строке линия пройдет через букву «д».
— В чем секрет такого мастерства? — спрашиваю Евгению Муньевну.
— Какие у меня секреты! — машет руками мастерица. — К любому делу нужно подходить творчески!
Я тайно восхищаюсь этими людьми. Таких, как они, можно уважительно называть поэтами. Но как просты они, как скромны. Они просто работают, они честно делают свое дело.
Мария Сидоровна — выбраковщица. Человек она веселый, доброжелательный.
— Брака у нас почти не бывает, — улыбается она и, словно поддерживая мою недавнюю мысль, добавляет: — Люди у нас работают добросовестно. Мне лично вообще все стихи нравятся.
Цех смысла. Основную его часть занимает творческая лаборатория. В ней всегда шумно.
Сквозь оживленный творческий гул пробивается голос начальника цеха:
— Наш участок самый сложный на заводе. Я сам еще не до конца понимаю его технологию… Читатели часто жалуются на отсутствие смысла в наших стихах, поэтому в поисках смысла приходится работать по вечерам и в выходные дни.
Печатный цех, иллюстративный, переплетный… Производство на заводе комплексное — от обработки писем до упаковки готовой продукции.
Упаковочный цех. Незаметная и скромная работа. К сожалению, пока многое здесь делается вручную. Но зато, наверное, как приятно держать в руках готовое изделие и знать, что в нем частица твоего труда.
— Да, — соглашается упаковщица Татьяна Ефимовна, уверенными движениями перетягивая шпагатом огромную стопку с книгами и завязывая концы шпагата на традиционный бантик.
Грустно уходить с завода, грустно расставаться с хорошими людьми. Заметив мою грусть, мне дарят на память еще пахнущий типографской краской сборник стихов. «Поступь века» — бросается в глаза название книги, и я горжусь, что буду первым ее читателем.
На обложке нет подписи автора — это еще одна особенность завода. Коллективный сборник создан коллективным трудом. И вспоминается мне, что когда-то, на заре нашей публицистики, между ведущими журналистами возник спор: нужно ли подписывать свои статьи? Анонимность считалась признаком единодушия и единомыслия создателей газеты. Но есть еще один великий смысл в анонимности. Читатель, восторгаясь лучшими произведениями, уже не сможет сказать: я не Маяковский, я не Роберт Рождественский, я так не смогу. Я человек и я должен! — подумает он и захочет трудиться так же ударно, как коллектив завода, который выдал в этом году 350 сборников стихов сверх плана.
Анатолий Шалин
Заблудились
— Приехали! Дальше машина не пойдет! К пассажирам просьба выйти и прогуляться. — Василий демонстративно отодвинул крышку панели управления и полез в хитросплетения проводов индикаторной отверткой.
— Это как понимать? — возмутился Семин, солидный, уже немолодой мужчина с округлым, вечно недовольным лицом, окаймленным длинными, темными волосами, аккуратно расчесанными на уже начинающей лысеть макушке. — Это что, издевательство? Это мы куда опять заехали?
Правый глаз Семина, когда его хозяин начинал волноваться, дергался и наливался кровью, при этом сам Семин напоминал быка, перед которым помахали красной тряпочкой. Бенедикт Семин читал у нас в Институте Прикладной Истории лекции по остеологии, был очень высокого мнения о своей особе и, вероятно, поэтому остро и болезненно реагировал на все уколы фортуны. И на этот раз он буквально задыхался от негодования:
— Почему вы молчите? Я с кем разговариваю? Куда мы попали? Федор, вы-то чего безмолвствуете? Это ведь и вас касается!
— А что я могу сделать? — пожал я плечами. — В машине Василий хозяин. У него допытывайтесь.
— Василий Иванович, вы можете ответить на мой вопрос? — подчеркнуто холодно обратился к водителю Семин.
Василий почесал отверткой за ухом, подмигнул мне и, повернувшись всем корпусом к Семину, хмуро сказал:
— Вылазь! Надоел ты мне своим зудением. Сказано же, дальше не поедем! Поломку надо исправить, ясно?
— Ясно, — уже более миролюбиво ответил Семин, — однако, Василий Иванович, хотелось бы знать, куда мы попали?
— Эх, дорогуша, я тебе кто, дельфийский оракул, чтобы все знать? Видишь же, ни один датчик не работает? Что тут определишь? Глаза у самих есть. Изучайте обстановку, прикидывайте, сопоставляйте, вы же ученые, а не я!
Семин тяжело вздохнул.
Мы вылезли из кабины. Вокруг зеленой стеной стоял лес — не лес, а самые натуральные джунгли. Одуряюще пахли какие-то неизвестные науке цветы, растения. Теплый ветер доносил из зарослей тошнотворные запахи крупного, очевидно, не очень чистоплотного зверя. Я поежился и прихватил карабин с заднего сиденья.
— Вы полагаете, здесь могут быть хищники? — с беспокойством осведомился Семин.
— А вы думаете, этот лесок пуст? А запахи?
— М-да! — втянул носом воздух Семин и закашлялся. — К-хе! К-хе! Куда он нас все-таки затащил?
— Сами убедились — все три счетчика сломаны. Поживем — увидим. Главное, здесь можно дышать, тепло. И если судить по буйству растительности, мы в тропиках.
— А время? Время какое?
— Не все сразу. Погуляем, что ли?
Семин готов был уже согласиться, но тут такой мощный, дикий рев потряс атмосферу, что мы невольно втянули головы в плечи и попятились к машине.
— Что такое? — испуганно спросил Семин. — Кажется, львы?
— Разве? А мне так напомнило слона. По-моему, это какое-то хоботное. Наверное, мамонт. Занятно! Ни разу не видел живого мамонта. Прогуляемся до того холма, что виднеется справа. С вершины можно осмотреть местность. Пошли! — И, перекинув карабин через плечо, я направился по узкой звериной тропе в чащу. Семин поежился, оглянулся на Василия, копавшегося в механизмах машины, и неохотно последовал за мной.
До холма оказалось километра два. И все эти километры до вершины, и всю обратную дорогу Семин плакался мне на свою крайне неудачную жизнь, пыхтел и проклинал несправедливость судьбы.
— С диссертацией мне не повезло, — говорил он, вздыхая, — тема попалась нудная, скучная. Начальство меня не понимает. Характеры у сотрудников отвратительные… И вообще… А взять этого Василия. Не понимаю, куда отдел кадров смотрел? Что за тип? Вот помяните мое слово, пока мы с вами разгуливаем, он починит машину и удерет без нас. Нахал! Грубиян! Никакого уважения к старшему по званию!
