Великий Гусляр - Булычев Кир (книга жизни TXT) 📗
Витрина гастронома обрадовала Удалова. Наконец-то все вернулось на свои места. Она почти такая же, как в родном Гусляре. Грудой лежит посреди витрины бычья туша, по бокам поленницами разные колбасы, за колбасами разделанная осетрина и лососина. Именно лососина Удалова и обрадовала, потому что такой розовой и крупной он давно не видел. Значит, с рынком ложная тревога — второй Гусляр кое в чем нас даже обогнал. Удалов вошел в магазин и удивился его пустынности. Смотри-ка, сказал он себе: свято здесь соблюдают рабочее время. Даже домашние хозяйки по магазинам в рабочее время не ходят. А может быть, здесь разработана всеобщая система доставки товаров на дом?
Удалов подошел к рыбному отделу. Но на прилавке не обнаружил ни лососины, ни осетрины. Даже шпротов не было.
— Девушка! — позвал он продавщицу, что вязала в углу.
— Чего? — спросила она, поднимая голову.
Господи, понял Удалов, это же Ванда Казимировна, жена Савича, директор универмага.
— Вандочка! — воскликнул Удалов в большой радости. — Ты что здесь делаешь?
— Корнелий? — Ванда отложила вязание. И замолчала, глядя враждебными глазами.
— У тебя неприятности? — спросил Удалов. — Я сейчас Никиту встретил на рынке, он веники покупал. Я его про тебя спросил, а он мне ничего не рассказал.
— И что же прикажете рассказывать? — спросила Ванда.
Она осунулась, выглядела лет на десять старше, глаза тусклые.
Удалов осознал: беда. Каждый торговый работник живет под угрозой ревизии. У нас в Гусляре милиции и общественности пришлось потрудиться, прежде чем всех торговых жуликов разогнали. Но Ванда! Ванда всегда честной была! Ее универмаг первое место в области занял! И хор продавщиц в Москву выезжал!
Здешняя Ванда была совсем другой. Может, согрешила? Человек слаб…
— Чего вам надо, Корнелий Иванович? — спросила Ванда.
— Я там на витрине лососину видел, — сказал Удалов. — Ты мне не свешаешь граммов триста?
— Что? — тихо проговорила Ванда. Так, словно Удалов сказал неприличное слово, к которому она не была приучена.
— Граммов триста, не больше.
— И, может, еще осетрины захотел, провокатор? — произнесла Ванда угрожающе.
— Кончилась, да? — спросил Удалов миролюбиво. — Если кончилась, я понимаю. Но ты мне можешь и с витрины снять.
— Слушай, а пошел ты… — И тут Ванда произнесла такую фразу, что не только сама знать ее не могла, но и Удалов лишь подозревал, что люди умеют так ругаться. — Мне терять нечего! Так что можешь принимать меры, жаловаться, уничтожать… Не запугаешь!
— Ванда, Вандочка, но я-то при чем? — лепетал Удалов. — Я шел, вижу, продукты на витрине лежат…
— Какие продукты? Картонные продукты лежат, из папье-маше продукты лежат, на случай иностранной делегации или областной комиссии…
Тут Ванда зарыдала и убежала в подсобку.
Удалов стоял в растерянности.
Вокруг было тихо. И тут до Удалова дошло, что немногочисленные посетители магазина, стоявшие в очереди в бакалейный отдел за кофейным напитком «Овсяный крепкий», обернулись в его сторону. Смотрели на него и продавцы. Все молчали.
— Простите, — сказал Удалов. — Я не знал…
И он вышел из магазина.
С улицы он еще раз посмотрел на витрину. И понял, что только наивный взор человека, привыкшего к продуктовому изобилию — скажем, взор бельгийского туриста или жителя нашего, настоящего Гусляра, — мог принять этот муляж за настоящую лососину.
«Ой, неладно, — подумал Удалов. — Пожалуй, хватит гулять по городу. Скорей бы добраться до дома и все узнать у себя самого».
Изнутри к стеклу витрины прижались лица покупателей и продавцов — все смотрели на Удалова. Как голодные рыбки из аквариума.
Удалов поспешил домой.
Правда, ушел он недалеко. Дорогу ему преградила длинная колонна школьников. Они шли по двое, в ногу, впереди учительница и сзади учительница. Школьники несли флажки и маленькие лопатки.
Они хором пели:
Учительница подняла руку. Дети перестали петь и приоткрыли ротики.
— Безродному Чебурашке! — закричала она.
— Позор, позор, позор! — со страстью закричали детишки.
— Тунеядца Карлсона! — закричала вторая учительница, что шла сзади.
— Долой, долой, долой! — вопили дети.
Движение колонны возобновилось, и Удалов пошел сзади, размышляя над словами детей.
Но ему недолго пришлось сопровождать эту охваченную энтузиазмом колонну. Дети вышли на площадь. На такую знакомую площадь, ограниченную с одной стороны торговыми рядами, с другой — Городским домом. Там должна возвышаться статуя землепроходцам, уходившим с незапамятных времен из Великого Гусляра, чтобы открывать Чукотку, Камчатку и Калифорнию. Тут Удалова ждало потрясение. Статуи — коллективного портрета землепроходцев, сгрудившихся на носу стилизованной ладьи, — не было. Остался только постамент в виде ладьи. А из ладьи вырастали громадные бетонные ноги в брюках. Ноги сходились на высоте трехэтажного дома. Дальше монумент еще не был возведен — наверху суетились бетонщики.
Площадь вокруг монумента была перекопана. Бульдозеры разравнивали землю, экскаваторы рыли траншеи, множество людей трудились, разгружая саженцы и внедряя их в специальные ямы. Школьников, с песней вышедших на площадь, сразу погнали в сторону, где создавались клумбы. И школьники, достав лопаточки, принялись вскапывать почву.
На балконе Гордома сгрудился духовой оркестр и оглашал окрестности веселыми маршевыми звуками.
Удалов стоял как прикованный к месту и лихорадочно рассуждал: кто из великих людей проживал в Гусляре или хотя бы бывал здесь проездом? Пушкин? Не было здесь Пушкина. Толстой? А может, Ломоносов на пути из Холмогор? Но зачем для этого свергать землепроходцев?
Тут Удалов узнал бульдозериста. Это был Эдик из его ремстройконторы.
Удалов подошел к бульдозеру, понимая, что вопрос следует задавать не в лоб, осторожно.
Бульдозерист Эдик тоже увидел своего начальника и удивился:
— Корнелий Иваныч, почему не в спецбуфете?
По крайней мере Эдик на Удалова не сердился.
— Расхотелось, — ответил Удалов. — Как дела продвигаются?
— С опережением, — сказал бульдозерист. — Взятые обязательства перевыполним! Сделаем монумент на три метра выше проекта!
— Сделаем, — согласился Удалов, понимая, что к разгадке монумента не приблизился. Конечно, надо уходить, не маячить же на площади. Но любопытство — страшный порок. — Внушительно получилось, правда? — спросил он.
— Чего внушительно?
— Фигура внушительная.
— Вам лучше знать, Корнелий Иванович, — ответил бульдозерист.
— Крупная личность? Большой ученый?
— Это вам виднее, — неуверенно ответил бульдозерист. Значит, не ученый. Или писатель, или политический деятель.
— А когда он умер, не помнишь? — спросил Удалов, показывая на памятник.
Взгляд бульдозериста был дикий. Видно, Удалов сморозил глупость. И дата смерти человека, нижняя половина которого уже стояла на площади, была известна каждому ребенку.
— Нет, ты не думай, — поспешил Удалов исправить положение. — Я знаю, когда он умер. Просто тебя проверить хотел.
— Проверил?
Но тут бульдозер начал медленно разворачиваться ножом на Удалова. В движении была какая-то угроза.
— Если бы не очередь на квартиру, — сказал без улыбки Эдик, — я бы иначе с тобой поговорил.
— Все! — закричал Удалов. — Ухожу. Я пошутил.
Он быстро пошел в сторону, стараясь не попасть под лопату бульдозера, и чуть не наступил на девчушку, которая ручками размельчала комья земли на будущей клумбе.
