Журнал «Если», 2001 № 09 - Глебов Борис (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗

Почувствовав, что ураган пошел на убыль, Саша побрел за своей опекуншей и на ходу забубнил:

— Я вам ничего и не обещал. Сказали гулять, я пошел. И слушать мне было интересно, — соврал он. — А устали, так давайте посидим. Хотите, за мороженым сбегаю или принесу водички?

Розалия повернулась к Дужкину, и он увидел на ее щеках еще не просохшие следы слез.

— Так вы не обиделись, Алек? — мягко спросила она.

— Да нет, — ответил Саша и с облегчением украдкой вздохнул. Гроза благополучно миновала, можно было продолжать радоваться жизни.

— Простите меня, Александр, — задушевно проговорила Розалия. — Я была не права. А вы добрый, хороший молодой человек.

Она подошла к Дужкину, взяла его лицо в ладони и поцеловала его в лоб. Близость красивой женщины вскружила Саше голову. В теплый летний день не трудно ощутить тепло, исходящее от любого предмета, а уж от женщины и подавно.

— Оставайтесь у меня насовсем, Александр, — неожиданно предложила Розалия. — По утрам будем гулять с вами по городу. А по вечерам пить чай. Я научу вас вязать крючком.

— Нет, — не раздумывая, отказался Дужкин.

— Вас кто-нибудь ждет? — немного обидевшись из-за поспешного ответа, спросила Сашина опекунша.

— Не знаю, — пожал плечами Дужкин. — Скорее всего, никто.

— Тогда почему вы не хотите остаться? — не отставала Розалия.

— Я там привык, — ответил Саша.

— Фу, Александр! Во-первых, любая привычка — дурацкое дело. А во-вторых, к чему вы привыкли? У вас там собственный большой особняк, деньги, поклонницы, насыщенная событиями жизнь?

— Нет, — покачал головой Дужкин. — Просто привык.

— Как привыкли, так и отвыкнете, — снова начиная раздражаться, проговорила Розалия. — Впрочем, я не собираюсь вас уговаривать. Я уже раскусила вас, Александр. Вы необразованный идеалист, которому, мало того, что ничего не надо, так вы еще не в состоянии объяснить, почему ничего не надо.

Балкон с округлыми, как женские икры, балясинами выходил прямо на центральную площадь. Отсюда из-за балюстрады прекрасно был виден безголовый памятник, и за вечерним чаем Саша с Розалией от души потешались над несчастным автором этого монументального произведения. Они сидели за кружевным столиком, лакомились печеньем и пирожными да изредка перекидывались ничего не значащими фразами или по инерции упражнялись в остроумии. Досада давно оставила хозяйку дома, она была спокойна и весела, а ее гость за день свыкся со своей ролью, чувствовал себя вполне уверенным и даже счастливым. Это был его первый вечер в странном городе, когда ему не хотелось домой и не думалось о возвращении. Дужкину нравилось слушать Розалию, тем более, что говорила она о пустяках, не требуя от него ни понимания, ни ответа.

— Вы помните мой портрет, Алек? — ласково спросила хозяйка дома и положила свою маленькую, удивительно изящную ладошку ему на руку.

— Конечно, помню, — утвердительно кивнул Саша и тут же соврал: — Очень хороший портрет. — В этот теплый вечер Дужкину хотелось говорить Розалии только приятные слова. От прикосновения ее руки в глазах у него слегка сместилось, а разнузданное воображение тут же начало рисовать продолжение приятной беседы вплоть до постели. Единственное, что удерживало Сашу от более сочных, интимных комплиментов — это боязнь ляпнуть какую-нибудь чушь и тем самым испортить установившееся благолепие.

— Вы должны мне помочь, Александр, — кокетливо произнесла хозяйка дома.

— Пожалуйста, — охотно согласился Дужкин.

— Завтра у Дэди… у профессора, день рождения…

— Вы хотите подарить ему свой портрет? — несколько разочарованно проговорил Саша.

— Нет, Алек. Я хочу подарить профессору одну вещицу, о которой он давно мечтает. Но… — Розалия сделала ударение на «но» и подлила в Сашину чашку чаю. — Но этот предмет можно купить только на городской барахолке. Вернее, даже не купить, а обменять. Некоторые вещи у нас невозможно приобрести ни в лавке, ни в универмаге. Их не отдают за бумажные деньги. Так вот, я хочу свой портрет обменять на телескоп. И вы, Алек, должны мне в этом помочь.

— Договорились, — натянуто улыбнулся Дужкин, прикидывая, сколько может весить картина с рамой размерами с кузов грузовика. — И не жалко вам портрета? — спросил он.

— Жалко, Алек. Вы же знаете — это память об одном человеке, к которому я очень хорошо отношусь. Обидно, что он оказался прохвостом и дураком. — Розалия немного помолчала и со вздохом добавила: — Да и художник он был так себе. Ну да ладно, Алек. Что уж теперь говорить…

— А картину вместе с рамой понесем? — как можно деликатнее поинтересовался Саша.

— Да, — ответила хозяйка дома. — Боюсь, что без рамы ее никто не поймет.

К огорчению Дужкина, вечер закончился лишь душевным рукопожатием. Размякший от близости Розалии и собственных фантазий Саша хотел было удержать свою опекуншу, сказать, как ему с ней хорошо, но Розалия опередила его:

— Не надо, Александр. Завтра у нас трудный день. Кстати, как вам Луиза?

Дужкин покраснел, будто его застали за каким-то очень постыдным занятием, и забормотал:

— Никак. При чем здесь Луиза?

— Она еще не показала ваш корабль?

— Какой корабль? — подняв взгляд на хозяйку дома, удивился Саша.

Не знаю, — пожала плечами Розалия, — какой там у вас: корабль, кораблик, лодочка, лодчонка… Впрочем, ступайте спать, Александр. Это я так. Устала, вот и заговариваюсь. Не забудьте, завтра мы идем на рынок.

На барахолку Саша с Розалией собирались не торопясь. Они поздно встали, позавтракали, а потом с помощью Августины долго снимали со стены гигантский портрет и перетягивали его веревками. В результате из дома выбрались только около полудня.

Рынок располагался всего в полукилометре от центральной площади, но Дужкину эта дорога показалась более чем длинной. Как писал охочий до телесных наслаждений философ Эпикур: «Поблагодарим мудрую природу за то, что нужное она сделала легким, а тяжелое — ненужным». Если бы Саша знал это легкомысленное изречение, он нашел бы немало слов, чтобы возразить.

Как назло, день выдался жаркий, будто специально для того, чтобы помучить бедного Дужкина. Город тонул в мареве, и привычные очертания предметов струились, словно в текучей воде.

Нести картину было чрезвычайно трудно. Она все время заваливалась то на один бок, то на другой или вдруг клевала вперед, заставляя Сашу выписывать ногами сложные фигуры. Розалия шла позади и покрикивала на своего помощника. Раза два она даже назвала его недотепой и остолопом, и если бы ноша не была такой тяжелой и громоздкой и не требовала столько сил для того, чтобы опустить ее на асфальт, Дужкин, пожалуй, поставил бы ее и ответил Розалии тем же.

Наконец они свернули в переулок и оказались у входа на городскую барахолку. С трудом миновав широкие ворота, Саша попытался поставить картину, но, не удержав, грохнул ее о землю. С багета во все стороны брызнула позолоченная лепнина, а рама, заскрипев, перекосилась так, что сразу потеряла всю свою музейную чопорность и сделалась похожей на рухлядь.

Подоспевшая Розалия с ужасом посмотрела на свой портрет, а затем на Дужкина.

— Если мы не обменяем его на телескоп, я вас убью, Александр, — жалобно сказала она и пальцем потрогала оголившееся дерево. — Какая была рама! Теперь, наверное, за нее не дадут и одного стеклышка от телескопа.

Прячась за холстом, Саша делал вид, будто пристраивает картину к забору, хотя та давно и крепко стояла на земле.

— Вылезайте же оттуда, растяпа! — крикнула Розалия. — И ждите меня. Я сейчас вернусь.

Мокрый от пота, весь в дорожной и гипсовой пыли, Дужкин выбрался из-за портрета и зачем-то принялся собирать осколки лепнины. Руки и ноги у него дрожали от жары и усталости. Во рту пересохло так, что вспухший язык отказывался воспроизводить какие бы то ни было слова. Ему самому было страшно жаль рамы и обидно за Розалию — изображение этой красивой женщины разом превратилось в мазню.