Штурмфогель - Лазарчук Андрей Геннадьевич (книга регистрации .txt) 📗
Это горел дом Ульриха Шмидта.
Дом, где держали Лени, нашли сразу. Это была построенная на довольно крутом склоне гостиница, трехэтажная с одной стороны и одноэтажная с другой. До ближайших построек было метров двести. Все кругом было зеленым, но на склоне близкой горы лежал снег.
Часового, пожилого усатого мужчину, сняла Хельга. Она подползла близко, как только могла, а потом бросилась стремительно – и буквально разрезала его пополам своими лезвиями на груди и предплечьях. Это произошло мгновенно и беззвучно. Тут же полковник со своими людьми блокировали нижний вход, куда вошла Хельга, а Штурмфогель в сопровождении крапиц ворвался в дом через верхний…
Здесь тоже был часовой. Сидел и читал газету, автомат на коленях. Рукояткой пистолета в лоб.
Пустая комната. Пустая комната. Пустая…
Кто-то выглянул на шум, бросился назад – и тут Штурмфогель наконец увидел крапицу в деле.
Рута только что была здесь, а в следующий миг, сделав лишь один быстрый шаг, оказалась в конце коридора, на пути бегущего. Она успела выставить вперед колено и локоть, и человек тут же взмахнул руками, словно налетел грудью на протянутую поперек бега веревку. Он дернулся было обратно, но вдруг движения его стали подчеркнуто плавными и ровными. Рута повела рукой, и он опустился на пол, под стену, словно тяжелая марионетка, поддерживаемая лишь свисающими с потолка нитями…
Вот так, да? Круто, девочки, круто!..
На верхнем этаже было пусто, только в одной из комнат обозначалось недавнее пребывание многих мужчин: беспорядок, полные окурков пепельницы, запах ружейного масла, пивные бутылки, раскатившиеся по углам…
С Хельгой они встречаются на втором. Хельга показывает вниз, а Айна – на одну из распахнутых дверей.
Сюда ближе.
Боже мой. Лени, прикрученная к креслу. Полотенце на глазах, рот заклеен лейкопластырем.
– Лени!
Поворот головы стремителен. На голос. Надежда.
Какая сволочь так завязывает полотенца?..
Все. Глаза огромны.
– Терпи, девочка…
Сдирать лейкопластырь больно. Лени морщится.
Красный воспаленный прямоугольник вокруг губ.
– Эр… вин…
– Да!
– Завтра – утром…
– Понял.
Он не объясняет, что именно понял. Если «завтра утром», то это значит – сегодня вечером. Во всяком случае, до полуночи.
Если, конечно, он правильно разгадал замысел Дрозда.
Стрелки сошлись.
– И… я все им рассказала. Я не смогла…
– Ничего, девочка. Уже все нормально. Мы ведь так и условились с тобой, помнишь? Главное, что ты жива…
Он режет ножом веревки, мысленно просит Айну: обиходь – и бежит вниз.
Полковник освобождает кого-то из пут. Он делает это медленно и обстоятельно. Рядом с ним Наполи. Смотрит.
…Лео Стражинский был человеком без отечества, зато с биографией. Уроженец Львова, призовой стрелок и мотогонщик, он в шестнадцать лет отправился в Испанию воевать с фашистами в интербригаде. После кровавой гибели Республики, проданной всеми, кто только мог рассчитывать поживиться на ее выморочном имуществе, Стражинский попал в лагерь на юге Франции, где и провел два самых нескучных года в своей жизни – поскольку именно там с ним познакомился итальянец Джино Чиаро, познакомился – и, можно сказать, возвысил до себя. Лео понял, каков этот мир на самом деле и ради чего есть смысл жить. Так он стал партизаном верхнего мира, Великого Города, одним из тех немногих, кто боролся с реальным врагом – не с пешками и даже не с ферзями, а с игроками, если так можно выразиться…
Нижнее тело Лео, хитро спрятанное в Африке, в Замбези, в одной из польских католических миссий, тихо занималось возделыванием сорго, а сам он наверху сражался за скорую победу. Из-за дальности расстояний он не навещал то свое тело, но достаточно регулярно получал от него обычные почтовые весточки.
То, что Джино оставил его, своего давнего проверенного товарища, здесь, не взял в Константинополь, – говорило о многом. О том, что Джино сомневался как в планах Дрозда, так и в самом Дрозде. Никогда он не говорил этого вслух, но Лео давно научился понимать его по уголкам губ. Этими уголками сказано было: следи, анализируй, думай; если Дрозд перейдет черту, убей его. Все же у Дрозда была скверная репутация. Вокруг него всегда слишком много не тех смертей.
А то, что Дрозд оставил его караулить пленных, не взял на ударную базу, – говорило о том, что Дрозд все это понял и держал в голове…
Когда дверь разлетелась и стремительное чудовище, похожее на рой циркулярных пил, ворвалось в коридор, Лео находился в уборной. Он как раз выходил из нее. Вернее, он приоткрыл дверь. И все увидел. И среагировал потрясающе четко: подпрыгнул, за что-то схватился, как-то расперся – и замер – под потолком, над дверью. И эта дверь разлетелась в щепы. В уборной никого не оказалось, а что автомат там лежал в углу – так что ж с того…
Через минуту он вынужден был мягко спрыгнуть. Сил уже не было удерживаться на гладких стенах возле раскаленной лампочки. Подобрал автомат, медленно-медленно, чтобы не клацал металл, оттянул затвор. Выглянул в коридор. Двое освобождали пленного. Если они обернутся… то будут на его пути к выходу, к воле. Лео не думал о том, что там его тоже может догнать стремительное визжащее чудовище. Нет. Там была свобода и жизнь. Он поднял оружие и послал экономную очередь в спины врагам: три пули он израсходовал на одного и три на другого…
Наполи переломился пополам и рухнул на пол настолько мгновенно, что это почти не было воспринято глазом: вот он стоял, а вот лежит, без каких-либо промежуточных положений тела. Полковник же сунулся вперед, обнял освобождаемого пленника и вместе с ним повалился – с грохотом и треском ломаемой мебели.
Штурмфогель и хотел бы, может быть, остановить свой бег, но не успевал. Он только успел развернуться плечом вперед – и врезался в противника…
Тот был сильнее и лучше обучен. Хотя автомат и отлетел в сторону, но уже через несколько секунд Штурмфогель оказался внизу, а противник оседлал его и давил, давил, давил сверху – и тонкое жало кинжала вдруг мелко затряслось перед лицом Штурмфогеля. Он держал чужое запястье, миллиметр за миллиметром уступая чужой – более молодой – силе и плотному весу, но при этом не ощущая ничего: ни страха, ни трепета… Он пытался ударить коленом, вывернуться в сторону – короче, сделать то, что положено делать в такой ситуации. Это было совершенно бесполезно. Любое движение только ухудшало положение.
Надо было просто выстоять до тех пор, когда кто-нибудь не придет на помощь.
Противник тоже это понимал. Он давил, давил, давил всем весом, сотня его килограммов сошлась в одной точке – на острие клинка. И эта точка, спустившись немного вниз, дрожала около шеи Штурмфогеля. А потом все исчезло. Он встал, ноги его тряслись. Все вокруг было в каких-то немыслимых кровавых ошметках. Перед ним стояла Хельга. По ней стекала кровь.
– Из… вини…
Штурмфогель махнул рукой. Рука была в крови. Он весь был в крови. Вся кровь, что билась в жилах противника, оказалась на нем. Штурмфогель шагнул вперед, наклонился…
Полковник был мертв.
– Папа… – прошептали сзади. Штурмфогель не посмел обернуться.
Но тот, кого полковник вольно или невольно прикрыл, защитил своим телом, мычал и ворочался, совершенно невредимый. Как и на Штурмфогеле, на нем была только чужая кровь.
Штурмфогель стянул с его головы черный мешок.
– О боги, – сказал он. Голос подпрыгнул: – Еще и ты.
А вот в это Эйб не поверил!..
Девушка была еврейкой. Она никак не могла работать на CC. Поскольку «Факел» – один из отделов этого преступного синдиката убийц, Эйб мог поверить во что угодно – и даже в то, что Дрозд добросовестно ошибается, – но никак не в такой выверт естества.
