В дни кометы - Уэллс Герберт Джордж (мир бесплатных книг .txt) 📗
— Вы не можете себе представить, — говорит он своим обычным, уверенным и приятным голосом, — как много эта Перемена изменила во мне. Я все еще не могу прийти в себя. Люди моего склада так странно созданы; прежде я этого не подозревал.
Он через стол наклонился ко мне, видимо, желая, чтобы я вполне его понял.
— Я чувствую себя как некое существо, вынутое из его скорлупы, — очень мягким и новым. Меня приучили известным образом одеваться, известным образом думать, известным образом жить; я вижу теперь, что все или очень многое из всего этого было ложной и узкой системой классовых традиций. Мы терпимо относились друг к другу, но были акулами для всего остального человечества. Да, хороши джентльмены, нечего сказать! Просто непостижимо…
Я помню, каким тоном он это сказал, вижу, как он поднял при этом брови и мягко улыбнулся.
Он замолчал. Ему хотелось высказать это, хотя мы собирались переговорить о другом.
Я слегка наклонился вперед и, сжав бокал в руке, спросил:
— Вы собираетесь пожениться?
Они посмотрели друг на друга.
Нетти тихо сказала:
— Уходя из дома, я не думала о замужестве.
— Знаю, — ответил я, с усилием поднял глаза и встретился со взглядом Веррола.
— Я думаю, — ответил он мне, — что мы навсегда соединили нашу судьбу… Но тогда нас охватило какое-то безумие.
Я кивнул головой и заметил:
— Все страсти — безумие, — но тут же усомнился в справедливости своих слов.
— Почему мы это сделали? — спросил он внезапно, обращаясь к ней.
Она сидела, опустив глаза и опершись подбородком о переплетенные пальцы.
— Так уж пришлось, — проговорила она по старой привычке уклончиво.
И тут она вдруг как бы раскрылась, умоляюще взглянула мне в глаза и заговорила с внезапной искренностью.
— Вилли, — сказала она, — я не хотела сделать тебе больно, право, не хотела. Я постоянно думала о тебе и об отце, о матери, только это ничего не меняло, не заставляло меня свернуть с избранного пути.
— Избранного! — сказал я.
— Что-то меня захватило, — продолжала она, — ведь в этом так трудно разобраться…
Она горестно покачала головой.
Веррол молча барабанил пальцами по столу и затем снова обратился ко мне.
— Что-то шептало мне: «Бери ее». Все шептало. Я чувствовал бешеную страсть. Не знаю, как это случилось, но все, повторяю, или помогло этому, или не имело для нас никакого значения. Вы…
— Продолжайте, — заметил я.
— Когда я узнал про вас…
Я взглянул на Нетти.
— Ты никогда не говорила ему обо мне?
И при этом вопросе я почувствовал, как что-то старое кольнуло меня в сердце.
Веррол ответил за нее:
— Нет, но я догадался. Я видел вас в ту ночь, все мои мысли и чувства были обострены. Я понял, что это были вы.
— Вы восторжествовали надо мной… Если бы я мог, то восторжествовал бы над вами, — сказал я. — Но продолжайте.
— Все словно сговорилось окружить, нашу любовь ореолом прекрасного. В ней была безотчетная душевная щедрость. Она означала катастрофу, она могла бы погубить ту политическую и деловую карьеру, к которой я готовился с детства, которая была для меня вопросом чести. Но от этого любовь только стала еще притягательнее. Она сулила Нетти позор, гибель, и это еще более усиливало соблазн. Ни один здравомыслящий или порядочный человек не одобрил бы наш поступок, но в этом-то и был самый сильный соблазн. Я воспользовался всеми преимуществами своего положения. Это было низко, но в то время это не имело никакого значения.
— Да, — заметил я, — все верно. И та же мрачная волна, которая подхватила вас, влекла и меня в погоню за вами с револьвером в руке и с безумной ненавистью в сердце. А ты, Нетти? Какое слово соблазнило тебя? «Пожертвуй собою»? «Бросайся в пропасть»?
Руки Нетти упали на стол.
— Я сама не знаю, что это было, — заговорила она от всего сердца. — Девушки не приучены так разбираться в своих мыслях и чувствах, как мужчины. Я и теперь не могу разобраться. Тут было множество мелких, подленьких причин, бравших верх над долгом. Подлые причины. Мне, например, нравилось, как он хорошо одевается. — Она улыбнулась, сверкнула улыбкой в сторону Веррола. — Я мечтала, например, что буду, как леди, жить в отеле, иметь прислугу, дворецких и прочее. Это отвратительная правда, Вилли. Да, меня пленяли такие гадкие вещи и даже еще худшие.
Я все еще вижу, как она каялась передо мною, высказываясь с откровенностью, такой же яркой и поразительной, как и заря первого великого утра.
— Не все было так мелко, — тихо заметил я после молчания.
— Нет, — сказали они в один голос.
— Но женщина более разборчива, чем мужчина, — добавила Нетти. — Мне все представлялось в виде маленьких, ярких картинок. Знаешь ли ты, что… в этой твоей куртке есть что-то… Ты не рассердишься, если я скажу? Нет, теперь, конечно, не рассердишься!
Я покачал головой.
— Нет.
Она говорила очень проникновенно, спокойно и серьезно.
— Сукно на твоей куртке не чисто шерстяное, — сказала она. — Я знаю, как ужасно быть кругом опутанной такими мелочами, но так оно и было. В прежнее время я ни за что на свете не призналась бы в этом. И я ненавидела Клейтон и всю его грязь. А кухня! Эта ужасная кухня твоей матери! К тому же я боялась тебя, Вилли. Я не понимала тебя, а его я понимала. Теперь другое дело, но тогда я знала, чего он хочет. И к тому же его голос…
— Да, — согласился я, ничуть не задетый этим открытием. — Да, Веррол, у вас хороший голос. Странно, что я никогда прежде этого не замечал.
Мы помолчали немного, всматриваясь в свои обнаженные души.
— Боже мой! — воскликнул я. — Каким жалким лоцманом был наш ничтожный рассудок в бурных волнах наших инстинктов и невысказанных желаний, в сумятице ощущений и чувств — совсем как… как куры в клетке, смытые за борт и бестолково кудахтающие в морских просторах.
Веррол одобрительно улыбнулся этому сравнению и, желая продолжить его, сказал:
— Неделю назад мы цеплялись за наши клетки и то вздымались с ними на гребень волн, то опускались. Все это было так неделю назад. А теперь?
— Теперь, — сказал я, — ветер утих. Буря жизни миновала, и каждая такая клетка каким-то чудом превратилась в корабль, который справится с ветром и морем.
— Что же нам делать? — спросил Веррол.
Нетти вынула темно-красную гвоздику из букета, стоявшего в вазе перед нами, и принялась осторожными движениями разворачивать лепестки и выдергивать их один за другим. Я помню, что она занималась этим во время всего нашего разговора. Она укладывала эти оборванные, темно-красные лепестки в длинный ряд и снова перекладывала их то так, то сяк. Когда наконец я остался один с этими лепестками, узор все еще не был закончен.
— Что ж, — сказал я, — дело кажется мне совсем простым. Вы оба, — я запнулся, — любите друг друга.
Я замолчал; они тоже молчали, задумавшись.
— Вы принадлежите друг другу. Я думал об этом, обдумывал с разных точек зрения. Я желал невозможного… Я вел себя дурно. Я не имел никакого права гнаться за вами.
Обратившись к Верролу, я спросил:
— Вы считаете себя связанным с ней?
Он утвердительно кивнул головой.
— И никакие социальные влияния, никакие изменения теперешней благородной и ясной атмосферы — это ведь может случиться — не заставят вас вернуться к прежнему?..
Он ответил, глядя мне прямо в глаза:
— Нет, Ледфорд, нет.
— Я не знал вас, — сказал я, — и был о вас совсем другого мнения.
— Да, я был другим человеком, — возразил он.
— Теперь все изменилось, — заметил я.
И умолк, потеряв нить разговора.
— А я, — заговорил я снова, мельком взглянув на опущенную голову Нетти, а затем склонился вперед, внимательно рассматривая лепестки, — так как я люблю Нетти и всегда буду любить ее и так как любовь моя полна страсти и мне невыносимо видеть, что она ваша, и всецело ваша, — мне остается только уйти. Вы должны избегать меня, а я вас… Мы должны жить в разных концах земли. Я должен собрать всю силу воли и отдаться другим интересам. В конце концов страсть — еще не все в жизни! Может быть, она все в жизни для животного и дикаря, но не для нас. Мы должны расстаться, и я должен забыть. Иного выхода нет.
