Имортист - Никитин Юрий Александрович (книги бесплатно без txt) 📗
– Не знаете? Поговаривают о митинге, что соберется прямо на Красной площади, где вам и выдвинут требования… Это, знаете ли, не виселица на Красной площади, про которую везде в лапти звонят! Хоть и ужаснуло всех, но многие втайне одобрили. А кто и вслух. Но против митинга уже так не попрешь…
Я сказал медленно:
– К простому человеку можно относиться по-разному. Русские разночинцы увидели в нем не просто человека, а сосредоточение всех нравственных ценностей, которое не развратило богатство. Дальше эту благородную, но ошибочную идею подхватили марксисты и, совершив революцию, начали воспитывать простого человека, тянуть его за уши в бла-а– агародные. Ну там: среднее образование для всех, каждая кухарка должна уметь управлять государством, указывать интеллигенции, что писать и сочинять, а ученым – что открывать, а что закрывать…
Он усмехнулся:
– Помню то время.
– Так вот, чрезмерная забота о неустанном повышении своего культурного уровня не просто тяготила, но и раздражала. Вызывала протест. Коммунисты переоценили уровень простого человека, это все еще редкостная свинья, нельзя за одно поколение вытащить его из грязи. На это понадобится сто поколений, да и то… Я скорее поверю в переделку его генной структуры опытными генетиками. Словом, как только удалось избавиться от опеки и неустанного карабканья на высокую гору культуры, человек с удовольствием покатился вниз, прямо в болото демократии, там с наслаждением перемазался грязью, захрюкал от удовольствия, закричал счастливо, как это здорово, оказывается, быть свиньей, варваром, Конаном, скотиной. А творческая элита, стараясь угадать его желания и заработать на них, поспешно выпускает фильмы и баймы, где героями являются гангстеры, мафиози, киллеры, проститутки, гомосеки, извращенцы, бандиты, уголовники, сутенеры…
– Да, это пользуется большим спросом, – сказал он и помрачнел, – очень большим.
Я усмехнулся:
– Не стесняйтесь признаться, что сами предпочитаете то, что проще. Это в каждом из нас. Никто не будет неделями биться в байме над трудной загадкой, когда можно воспользоваться читами и пройти все левелы бессмертным и не заботящимся о количестве патронов. Высокая литература слишком многого от нас требует.
– Слишком?
Я поправился:
– Просто требует. А западная литература всего лишь развлекает. Потому ее рейтинг у нашего человека выше… Следует понять, что мы, человечество, оказались внезапно на вершине горы голыми и босыми… и продуваемыми всеми холодными ветрами. Вся теплая одежда старых философий, учений, даже религий – растворилась, как сырой туман под ударами ветра из третьего тысячелетия. Мы – голые! У нас ничего не осталось, а демократия, фашизм, тоталитаризм, теократия – пустые слова, даже сухая шелуха слов, что потеряли значение… А если попытатьcя им следовать – это принесет гибель роду человеческому.
– А что имортизм?
– Для имортизма самое важное – человечество должно продолжать свою биологическую и социальную эволюцию! Это – единственно важное, а все остальное: границы государств, целостность стран, личные права и свободы, благополучие – второстепенны, настолько второстепенны, что не заслуживают даже упоминания.
– Ого!
Я спросил горячо:
– Разве не так?
– Так, но…
– В чем для вас «но»?
– У вас программа несколько… звездная, что ли. В смысле, на звезды смотрите, в то время как политики должны смотреть под ноги. Так вырыть другому яму, чтобы тот не сумел использовать, как окоп.
Я засмеялся, день тяжелый, но заканчиваю его победным аккордом: Бронник не зря футуролог номер один на планете: все его расчеты и предсказания сбываются с удивительной точностью. За рубежом устали переманивать к себе, теперь упирают на то, что весь мир един, человечество едино, и он должен работать на всех, а не только на регион, занимающий… занимавший шестую часть суши.
– Сергей Владимирович, – сказал я, – теперь мы, как никогда, нуждаемся в вашем ясном уме. Но дело не только в спешном изменении всех сценариев, которые вы сделали…
Он прервал:
– Я покажу вам свои последние сценарии, а то не поверите. Я не только предсказал появление новой религии, что поведет за собой весь мир, но и указал, где она появится… А едва так и случилось, я начал разрабатывать сценарии…
Он замялся, испытующе посмотрел на меня.
– Любые ресурсы! – сказал я твердо. – Любые мощности, любое количество сотрудников.
– Вы не ошибаетесь, – проговорил он с расстановкой, – что придаете такое большое значение Центру стратегических исследований. В распространении имортизма открываются такие перспективы… такие, что просто дух захватывает! Но есть и тревожащие провалы.
– Приступайте немедленно, – попросил я.
– Уже приступил.
Еще в первый же день мне указывали, что нехорошо-де допускать к личной переписке бывшего президента посторонних лиц, а они все посторонние, кроме вступившего в должность нового президента, но… иные времена – иные песни: сугубо личную президент взял с собой, а что касается личного общения с главами иностранных держав, так это мне решать, кому что читать.
Вертинский с моего позволения даже остался ночевать в Кремле, настолько ушел с головой в эти кремлевские тайны, и, когда я, почистив зубы, принялся за утренний завтрак, он позвонил, сообщил задыхающимся от возбуждения голосом, что отыскал такое, такое отыскал, что…
– Вам нужно обязательно посмотреть! – настаивал он.
– Я в левом крыле, – сообщил я. – Можете присоединиться к завтраку, хотя свою долю не отдам. Как там: завтрак лопай сам…
Минут через пять он уже ворвался в столовую, охрана лишь переглянулась, промчался к моему столу.
– Там просто бессовестные пакты, – выпалил он. – Это возмутительно!
– Молотова—Риббентропа?
– Хуже, намного хуже!.. Я вот принес…
Я отмахнулся, постарался, чтобы голос звучал твердо:
– Иван Данилович, я давно уже не юрист. Меня не интересует, кто у кого сколько украл. Слон мышей не ловит. Ройтесь с целью, чтобы найти нечто для пользы имортизма, а не для «восстановления справедливости» а-ля демократишен.
В столовую вошел Потемкин, взгляд его не сразу отыскал нас среди флагов и гербов, наконец узрел, остановился с государственным выражением на лице. Вертинский сказал с неловкостью:
– Мы вместе рылись…
Я помахал Потемкину, он подошел, церемонно поклонился. Я указал на свободный стул.
– Вы что же, спать не ложились?
– Немножко вздремнули, – сообщил Потемкин скромно. – Но от чашки крепкого кофе отбиваться не стал бы. Приходится наверстывать, я ведь на период предвыборной борьбы покидал пост…
Он поставил рядом с тарелкой наладонник, разложив его, как кувертную карточку. На экране с высоты памятника Пушкину волнуется толпа, втискиваясь в слишком узкое по утрам жерло подземки, по проезжей части сплошным потоком автомобили, останавливаются, снова двигаются с черепашьей скоростью…
Вертинский покосился на переливающееся всеми цветами изображение, из груди вырвался короткий смешок:
– Самое удивительное, что мы едва ли не единственное в мире правительство, что не солгало избирающим. Не солгало! И в то же время… они хрен получат то, что наобещано. Ситуевина, с имортизмом, как с той девкой, что в полк… Каждый берет то, что доступно его уровню. Доступно, увы, немногое… Всерьез верят, что бессмертие получат… все! У нас же демократия, равенство, все делим на общество, то есть отнимаем у работающих и даем всем этим наркоманам, уголовникам…
Потемкин сказал с неудовольствием:
– Что это вы поворачиваете как-то странно? По-вашему, обманем? Господин президент, это ничего, что я уже и себя присобачиваю к победившей партии? Ничего подобного, не обманем! Бессмертие получат все. Все… достойные.
– Ага! – злорадно каркнул Вертинский.
Я ел молча, бифштекс подали настолько мягкий и нежный, что не пришлось даже пользоваться ножом, отделяю вилкой, как котлету, зубы впиваются с жадностью, горячий сладостный сок брызгает на язык и в небо, зубы поспешно разминают мясо, мышцы забрасывают мягкий теплый ком в широкую трубу, ведущую вниз, а зубы уже погружаются в новый.
