Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер (сборник) - Пухов Михаил Георгиевич
— Ошибаешься, — возразил тот, что смеялся. — Честность, говоришь, в первозданном виде? — с насмешливой интонацией переспросил он. — Ты хочешь, чтобы я поверил его бормотне о какой — то катастрофе? Хочешь, чтобы я называл его Солнечным Ветром, как называет он сам себя?! Если у него пропала вся память, тогда откуда у него это? От вновь приобретенной? Но я что — то не слышал ни о какой катастрофе.
— Действительно, — сказал первый врач. — Что — то но особо стыкуется пропадание памяти о психической самозащите и появление ложной — о Солнечном Ветре. Признать бредовые видения плодом оголенной честности? Но знаю, не знаю… Мне это больше всего напоминает информационного жучка, что запускают в электронно — вычислительные машины для искажения верной картины.
Мне часто приходит на память подслушанный разговор врачей, и я все пытаюсь понять, почему двое из них пришли к такому странному выводу, будто я робот. Возможно, они правы. Возможно. Мне не удается сопоставить действительность с тем, что заключено в моей памяти. Но ведь память на другие события — пе этой действительности — во мне тоже есть. И я не верю выводу третьего врача. Сейчас я очень многое вспомнил, и эти воспоминания приходят ко мне в таких деталях, которые придумывать нет смысла. Какими бы нереальными, фантастическими ни казались мои воспоминания, только их когда — то запечатлел мой мозг — слишком они живы, я даже помню свои ощущения.
Меня все уверяют, что память моя мнимая, а я все выдумал и пытаюсь выдать за происходившее. Только почему это должно быть бредом мозга робота? Или человек и фантазии его — взаимоисключения? Я даже соглашусь с лживостью своей памяти о событиях, по никогда не соглашусь с подозрениями о моем искусственном происхождении. Я — человек!.. Начать хотя бы с того, что я считаю себе не тем, за кого меня здесь принимают…
2
Меня нашли на заброшенном пляже тихого, унылого островка, над которым и солнце казалось таким же скучным, как и все, что на островке было, что окружало его. Шрам взлетной полосы, от края до края рассекавший надвое каменистый осколок суши. Мрачные бетонные коробки самолетных ангаров, серые казарменные блоки. И всюду камни: маленькие, средние, побольше, и все тусклого пыльного цвета. Единственными светлыми пятнами на камнях были птичьи шлепки. При желании можно было обнаружить и чахлые, убогие растеньица, сиротливо и пугливо выглядывающие из серой однообразной массы. Они будто в ссылку были направлены морем, разносящим семена по свету — кому как повезет, — но и здесь хотели жить, плели паутинки своих корней, пытаясь хоть где — нибудь выловить своими сетями крупицы земли. Но все — чуть — чуть живое и неживое — отгорожено было от моря двумя рядами колючей проволоки, и островок, казалось бы, открытый морю и всему свету со всех сторон, словно сам находился в заточении. Связь с миром была только через огромные — совершенно нелепые здесь — железные ворота с выцветшим и обветшалым бело — голубым флагом над ними. Но даже эти ворота были закрыты, и на них аршинными буквами, через обе створки, было начертано устрашающее «Стоп!» и чуть ниже — полустертая надпись: «База ВМС «Печальная вдова».
Если день, когда меня нашли, считать днем моего рождения, то я, в самом прямом смысле, родился в рубашке. Да и не только в ней: на мне была форма офицера. Но не это главное. Мне очень повезло, что на этой покинутой богом и всеми базе оставалась охрана. Старый служака, обреченный на вечное одиночество и беспробудное пьянство тяжелым ранением, полученным в пьяной драке, и за все про все награжденный сержантскими нашивками да пожизненным пенсионом — за службу на этом островке; две молодые пассии, опрометчиво, как оказалось, завербовавшиеся в армию — или монашествовать, или из — за того, что некогда были мужененавистницами, или для проведения любовных игр, как жительницы острова Лесбос, где — нибудь в скромном уединении, или по другим каким причинам, а, может, и по всем сразу, но скоро разочаровавшиеся и в военной службе, и в уединении, и друг в друге, — эта странная, но мирно сосуществующая, даже в чем — то сроднившаяся компания и являлась охраной законсервированного, в надежде на лучшие времена, военного объекта. Еще был один житель этого островка — получающий довольствие, но не включенный в штат охранников, — дряхлый, облезлый пес, которому с самого щенячьего возраста не довелось ничего и никого больше видеть, кроме камней, самолетов, людей в униформах, редких птиц, тупоумных крабов, что упрямо бегали по суше в поисках съедобного, а позже и по сегодня — кроме пустых ангаров, разящего чесночным и винным перегаром сержанта да раздражающе пахнущих девиц… Отчего — то и солнце казалось серым в тусклом небе, под которым меня нашел даже ополоумевший от удивления и счастья пес.
Я лежал на маленьком песчаном клочке прямо напротив ворот базы. Лежал и глядел в пустое небо. Легкий бриз неприятно щекотал лоб, играя прядью волос, на ноги то и дело накатывались холодные волны; какой — то настырный краб щипал меня клешнями то в один бок, то в другой — не нравилось, видно, ему мое живое, еще упругое тело, которое ему не по зубам, похоже, он ждал, когда я начну разлагаться, и все пробовал и пробовал, пе начал ли я протухать.
Сержант напрасно пытался уверить меня, будто я был без сознания, когда он пришел на пляж по лаю собаки. Нет, докучливый краб начал опекать меня много раньше, чем я увидел удивленную морду пса, услышал его лай. И уж потом пришел сержант со своими подчиненными. Он что — то говорил мне, о чем — то спрашивали женщины. Потом они втроем громко спорили, а сержант пытался влить мне в рот спиртное, которое сушило и обжигало мне губы, щеки, шею… Я все слышал, но ничего не понимал…
Я все узнавал. И то, что видел, что слышал, но в то же время не знал, как все это называется. Образы, образы, одни только образы… Небо. Я видел его восходящую безбрежность. А когда оно замутилось маревом от испарений моря, мне показалось, будто это туман, которому наскучило стлаться по низинам, решил долететь до самого солнца. Песок. Я чувствовал всем телом его приятное тепло, ощущал пальцами его зернистость и мягкую гладь. Ветерок с моря. Он нежно касался меня прохладными, с влажинкой, струйками, и я не сердился на него за то, что он запутался в волосах… Люди в военной униформе. Их внимательные, сосредоточенные лица, пытливые взгляды, чего — то ждущие от меня. Собака. В наклоне ее головы, в глазах, на морде я видел удивление и немой вопрос: «А это что еще за зверь?..» Даже то, что людей было трое и из них — две молодые женщины; один неухоженный пес, — я знал, хотя количественная оценка, вернее, понятие числительных стало мне известно много позднее.
Все было для меня очень знакомым и вместе с тем каким — то далеким и непонятно чужим.
Меня долго учили говорить. Я заново узнавал названия предметов и образов, складывал фразы, вникал в смысл понятий. Словно младенец, постигал основы человеческой сущности. Только в отличие от младенца первым моим словом и понятием стало слово Я. И опять же в отличие. Мне и без этого слова было определенно известно, что я уже давно существую, что я — это я. Лишь отражение в зеркале не было моим…
Сержант — человек простой и не искушенный в педагогике, — научил меня таким словам, как: виски, содовая, кобель, скоро придет корабль, мне привезут пойло, а тебя заберут; плохо, что рация скрючилась, так бы я вызвал по ней корабль, сказав, что тут на остров приблудился какой — то лейтенант, который не знает, откуда он, корабль бы пришел за тобой, и мне привезли бы пойло; Франсе? дейч? эспаньоло? рашен? хотя какой ты рашен, если на тебе паша форма?., может, ты макаронник? как там — спагетти, пицца, фиат? эх, пойло все кончилось, а то я давно бы тебя на ноги поставил, и все вспомнил бы сразу… бревно ты стоячее, а не лейтенант!..
Девицы были более словообильные. От них я узнал историю и послужной список сержанта. Узнал, что на островок раз в год приходит инспекционное судно — доставляет провиант да инспектирует следящую аппаратуру. Сутки по островку шныряют матросы, и Пэгги и Мэгги — так называли друг друга девицы — приходилось прятаться от них. «Ведь они до того злые, — говорила Мэгги, — что на забор кидаются». Да, бывает, залетают сюда случайные самолеты — тоже приходится запираться в казармы. Можно было бы вызвать самолет, да только рация уже месяц как испортилась. Ее же нужно промывать спиртом, а сержант этот спирт настаивает на апельсинах — виски таким образом себе делает. «Если ты, парень, выпить хочешь, то потряси как следует сержанта, — советовала Пэгги. — Я еще ни разу трезвым его не видела…».
