Магелланово Облако - Лем Станислав (читать книги регистрация txt) 📗
– Что ты там увидел, доктор?
– Год тому назад я был у тебя; за окнами шел дождь. Но ты, наверное, этого не помнишь.
– Помню. Смотри, какая голубизна в этой капле! Такие же сбегали тогда по карнизу. Почему ты подумал об этом?
– Не знаю. В этой капле могут плавать тысячи амеб, правда?
– Могут.
– Эта голубизна, отраженная в капле воды, представляет для них границу, за которую они не могут проникнуть. Границу мира. Небо.
В темных глазах Калларлы появилась искорка интереса.
– Продолжай, – сказала она.
– Тысячи поколений людей не знали того, что можно пробить небо и выйти за его пределы, как амеба, которая выплывает за пределы своей капли.
– Это может быть страшным… для амебы, – прошептала она.
– Как хорошо ты это понимаешь!
Она беззвучно засмеялась.
– Я кое-что знаю об амебах. А в том, что ты сказал, есть доля истины: ведь мы находимся в небе!
– Нет, – покачал я головой, – мы не в небе. Небо кончается там, где кончаются белые тучи, голубой воздух Земли. Мы в пространстве.
Женские глаза, сиявшие рядом с моим лицом, потемнели.
– Разве это плохо?
Я молчал.
– Разве ты хотел бы быть где-нибудь в другом месте, кроме «Геи»?
– Нет.
– Вот видишь!
И, немного помолчав, она сказала другим голосом:
– Когда я была маленькой, я играла в «другие люди». Я воображала, что я – это кто-то другой, совсем другой, словно примеряла на себя чужую жизнь. Это было очень увлекательно, но нехорошо.
– Почему?
– Надо всегда оставаться самим собой. Всегда самим собой, всеми силами стараться быть самим собой, и чем трудней, тем больше, не примерять на себя чужую судьбу, а…
– А что?
Калларла встряхнула головой так, что ее пронизанные солнечным светом волосы сверкнули золотистым оттенком, усмехнулась и ушл-а.
Стоя у балюстрады, я слышал отрывки доносившихся до меня разговоров.
– Вот послушай, – раздался низкий голос, – была задумана такая фреска: из пещеры выбегает группа косматых дикарей – первобытных людей, они исполняют магический танец, их поза одновременно и человеческая и вместе с тем звериная. Я страшно мучился над ней, но так ничего и не вышло. Один раз я встречаю профессора, начинаю рассказывать ему о моих переживаниях. Он терзал меня не меньше часа, – голос говорящего упал до глухого шепота, – мямлил и загорался, прямо танцевал около меня в лекторском экстазе, понимаешь? Вдруг – а я его уже не слушал – он выкинул такой пируэт, что меня осенило: вот она, думаю, ось всей моей композиции. И принялся делать наброски, а он-то решил, что я записываю его слова. Здорово, а?
Раздался смех, послышались удаляющиеся шаги, потом все стихло.
Заходило ненастоящее солнце. Вечерняя заря охватила небосклон – это была извечная картина Земли, которую мы так легко оставили. Я стоял, опираясь на шероховатые камни балюстрады. Снизу доносился шум волн, однообразный и сонный, который уносил куда-то мои мысли. Позади, за спиной, слышался оживленный разговор, пересыпанный искорками женского смеха. Я слышал звон стекла, громкие тосты, взрывы веселья и внезапно наступавшую тишину.
Над горизонтом всходила Венера, вечерняя звезда, – большая, сияющая, похожая на каплю света, такая близкая и знакомая. Медленно спускались сумерки, сгущался синий мрак, и в один неуловимый момент я увидел в темной глубине неба контур далекого вулкана, очерченный рубиновой полосой. Я стоял уже около часа. Загорались звезды, лиловые тона позднего вечера сменялись ночной тьмой.
Осмотревшись, я вздрогнул: совсем близко, рядом со мной, стоял человек. Как и я, он опирался на балюстраду и смотрел вперед. Чем больше смеркалось, тем все более интенсивным становилось красное зарево далекого вулкана, которое отбрасывало нежно-розовый свет на ближайшие предметы. Человек стоял так близко от меня, что я не мог посмотреть на него, не привлекая к себе его внимания, и все же я взглянул на него. Его лицо, озаряемое слабым мерцанием вулкана, казалось серым, как бы высеченным из камня. Он посмотрел на меня или, скорее, мимо меня невидящими глазами. Я узнал его и хотел заговорить с ним, но не-осмелился. Он, вероятно, догадался об этом и первый слегка поклонился мне:
– Гообар, биофизик.
Я назвал себя и свою профессию. Мы долго молчали, но уже иначе, чем раньше: теперь мы молчали вместе. Потом я спросил его:
– Профессор, знаешь ли ты Амету?
Он оживился:
– Конечно, знаю! Он когда-то работал со мной.
– В качестве пилота? – задал я нелепый вопрос.
– Нет. – Гообар, казалось, задумался. – Нам нужен был тогда математик, хороший математик. Амета… как бы это тебе объяснить, доктор… Иногда ребенок скажет что-нибудь такое, чего не придумает и гениальный поэт. Такие удивительные находки ребенок сам оценить не может. Ему все равно: блестящие находки или ничего не значащие пустяки… Так вот, у Аметы бывают замечательные идеи, но он не умеет ни отличить их от несущественных, ни разработать. Но он часто сверкает, как молния, как бы указывая направление в будущее. Иначе он не умеет.
– Это может быть очень ценно в коллективе, – заметил я.
Этот новый Амета, характеристику которого я услышал от Гообара, удивил меня. Гообар еще больше скрылся во мраке, его профиль, озаренный отсветом вулкана, заострился.
– Нет, – сказал он. – Такие указания мало кому могли принести пользу. Среднему математику они не годились, поскольку были очень туманными и лежали вне пределов его знаний, а выдающийся математик всегда оригинален, в исследованиях идет своим путем и не оставит его для чужого, хотя бы самого гениального открытия, как никто не оставляет любимой женщины ради другой, более красивой, которая, возможно, ждет его на третьем искусственном спутнике.
– И он не мог двигаться дальше?
– Нет, – сказал он. – Иногда он был похож на человека, которому в голову внезапно пришла необыкновенная мелодия симфонии, но он не может записать ее, не зная нот, не может просто запомнить, и вот мелодия утеряна навсегда. Именно так выглядели его математические «открытия»: это были мысли о построениях, совершенно не зависимых от известных нам систем. Что-то подобное математическим островам, затерянным во тьме и ожидающим открытия… Конечно, многие из них будут открыты исследователями, систематически занимающимися своим делом, но им и в голову не придет, что какой-то человек в одиночку уже когда-то добрался до этих незнакомых берегов. Впрочем, в его уме рождались и различные уродцы, а он не умел отделить плевел от пшеницы.
– Значит, все это было бесполезно… – тихо сказал я.
– Нет! – в третий раз сказал Гообар, повышая голос. – Он толкнул меня на определенный путь, который я уже не раз бросал и на который возвращался – настолько он был соблазнителен. Амета сверкнул передо мной, осветил в течение доли секунды какой-то призрачный пейзаж и больше ничего не мог сказать о нем…
Наступила пауза.
– Потом он совершил многое… Это было, пожалуй, лет двенадцать назад, а может быть, и больше.
– Может быть, он стал пилотом сравнительно недавно? – высказал я догадку. – Может быть, в этой профессии он нашел то, что искал?
– И опять ты ошибаешься, – улыбаясь, сказал Гообар, которого, кажется, забавляла моя недогадливость. – Он продолжал заниматься все тем же. Все, что он делал, было связано с проблемой, которую он хотел разрешить.
– Какой же?
– «Вращение среди темных течений» – так он называл это… У него всегда была своя терминология. Речь шла о путешествии за пределы Галактики. – Он вдруг повернулся ко мне: – Понимаешь, доктор, размах… Амета побеждает меня своим размахом…
– Побеждает как математик?
– Нет, как человек. – Гообар продолжал: – Я давно не виделся с ним, доктор, и благодарю тебя за то, что ты напомнил мне о нем.
Он долго всматривался в темноту, откуда доносился тяжелый однообразный шум, затем, взяв меня под руку, коротко сказал:
– Пойдем.
Мы вошли в зал. Там теперь уже было тише: у столиков на креслах сидели гости: больше всего их было около пальмы. Над входом слабо светился витраж, на его стеклах выделялись огромные золотистые фигуры шагающих великанов. Фантастические сцены в его верхней части покрылись легкой тенью – может быть, кто-то намеренно уменьшил освещение, – зато внизу сияли созвездия хрустальных ламп, мягко отражаясь в серебряных доспехах автоматов. То и дело какой-нибудь из них устремлялся в толпу и, лавируя между столиками, безошибочно попадал туда, куда его вызывали. Отовсюду доносились голоса, слышался мелодичный звон стекла.
