Тысячелетие - Варли Джон Герберт (Херберт) (книги бесплатно .TXT) 📗
— «Мальчик теряет девочку, мальчик получает девочку», верно?
— Верно. Второй частью мы заниматься не будем. Он потеряет тебя без нашей помощи, вполне натуральным образом. Ну и, конечно же, в конце он тебя не получит.
— Что случилось со счастливыми концовками? — спросила я. — Можешь не отвечать. Они отдали концы, когда я родилась. Приведи мне пример эффектной встречи.
— Вероника Лейк- разочарованная женщина, уезжающая из Голливуда, — покупает на последний доллар яичницу с ветчиной Джоулу Макрею, который оказывается известным режиссером, переодевшимся в бродягу, чтобы собрать материал для нового фильма. «Путешествия Салливана», студия «Престон Стерджес», 1942 год.
— Ты, я вижу, просмотрел кучу фильмов, — сказала я.
— Примерно столько же, сколько и ты. Но у меня базы данных побольше твоих и доступ к ним удобнее.
— Значит, ты велел мне вылить кофе ему на колени для пущей эффектности, да?
— Да. Теперь он тебя знает. Надо дать ему возможность узнать тебя получше.
— Что ты придумал?
Шерман рассказал, и вот я ступила на эскалатор в Окленде.
Когда Смит меня заметил, я залезла рукой в сумочку. Улыбнулась ему, нажала в сумочке на кнопку, и эскалатор остановился.
— Мы с вами часто сталкиваемся сегодня, верно? — сказала я.
Я и не предполагала, что он окажется таким застенчивым. Мне пришлось буквально клещами вытаскивать из него приглашение на ужин. Я даже засомневалась: а так уж ли неотразим мой кожкостюм, как я считала раньше?
Вспоминая об этом теперь, я думаю, что невольно ждала от него такого же знания сценария, каким обладала сама. Мне почему-то казалось, будто он не хуже меня чувствует ниточки, за которые нас дергает кукловод. Но с какой стати? Если на то пошло, его кукловодом была я, только ему-то было невдомек. Из нас двоих я одна читала сценарий- или хотя бы набросок сценария-предстоящего вечера.
Поскольку он не предложил меня подвезти, я решила, что машины у него нет. Поэтому я повела его к стоянке, как было предусмотрено одним из вариантов плана. И там чуть было не прокололась.
Как я уже говорила, микропроцессор снабжает меня данными, но плохо подготавливает к распознаванию образцов. На стоянке была уйма машин, в которых я не слишком разбиралась. То есть названия марок я знала, но «свой» автомобиль должна была выбрать чисто интуитивно.
Рассуждая логически, я решила, что моему социально-экономическому статусу лучше всего подойдет небольшая машина. Но на логику всецело полагаться не следует. Откуда мне было знать, что большие машины не всегда дороже, чем маленькие?
Я выбрала приземистый и неудобный на вид автомобиль. И в ту же минуту, когда подошла к нему, поняла, что промахнулась. Смит бросил на меня недоуменный взгляд. Но отступать было поздно. Я залезла рукой в сумочку, и все дверные замки мгновенно открылись, так что Смит ничего не заметил. Мы уселись, и я взглянула на систему управления. Она показалась мне простой и незамысловатой, жаль только, что не было радара. Я вставила ключ зажигания. Он сам нашел нужную комбинацию, завел машину, и мы поехали.
Это оказалось еще проще, чем я ожидала. Машина двигалась быстрее всех повозок на дороге. Пробираясь между ними, я включила запасную скорость, держа стрелку спидометра как можно ближе к красной линии. И, следя за дорожными указателями, отправилась на площадь Джека Лондона.
Не надо мне было говорить по-французски. Но я уже сказала пару слов официанту, прежде чем сообразила, что это не вписывается в образ.
Еда была паршивая. Все прочие посетители ресторана, без сомнения, находили ее отменной, но мне она казалась безвкусной, как бумага. Наш рацион куда богаче химикалиями, нежели пища двадцатников. Он включает в себя такие компоненты, которые наверняка убили бы Билла Смита или, по крайней мере, вызвали бы сильное отравление. Но я пришла сюда не с пустыми руками. У меня было с собой несколько капсул с ядами, необходимыми любой уважающей себя личности из девяносто девятого столетия. Весь вечер я незаметно бросала их в виски. Заодно они нейтрализовали действие этанола. Поковырявшись немного в тарелке, я налегла на двойной скотч.
Многое из того, о чем рассказывал мне Смит, я уже знала. Как-никак, Билл Смит был наиболее тщательно изученной персоной двадцатого века. Мы просканировали его жизнь от рождения (с помощью кесарева сечения) до смерти.
Поначалу мистер Смит не вызывал у меня ничего, кроме презрения. Глядя на его жизнь со стороны, вы тоже не смогли бы понять, почему парень, которому было дано так много, совершил так мало. Я считала его нытиком и алкоголиком, готовым превратиться в рамолика. У него была ответственная работа- но ее он вскоре бросит, у него была семья- и там он тоже оказался несостоятельным.
Он жил в эпоху, когда человечество, с моей точки зрения, подошло к раю земному ближе, чем в любой другой период своей истории, и в стране, которая была богаче- во всех смыслах этого слова-любой другой страны, когда-либо существовавшей на свете. Дальше род человеческий покатится под горку, пока не достигнет надира-тех замечательных денечков далекого будущего, что я зову своим домом.
Совершенно естественно поэтому, что в мозгах у меня вертелась одна и та же мысль: на что ему-то жаловаться, черт побери?
Но в двадцатом веке куда ни плюнь- обязательно попадешь в нытика. То они озабочены поисками настоящей любови, то хнычут и жалуются на дороговизну. У них есть целая куча слов для выражения недовольства жизнью: angst, ennui, [16] тоска и так далее. Они глотают пилюли, чтобы вылечиться от так называемой депрессии. Они ходят на занятия, чтобы научиться быть довольными собой. Они избавляются, делая аборты, от каждого четвертого ребенка. Господи, мне бы их заботы!
И в то же время они ретиво и рьяно, с упорством бобров уничтожают планету. Они накопят- со временем- свыше трехсот гигатонн ядерного оружия, прикидываясь, будто не собираются его использовать. Они положат начало процессам, которые- со временем- убьют все виды животной жизни, кроме их собственного, нескольких видов насекомых и миллиона быстро мутирующих микробов. И таким образом обрекут своих потомков (и меня в том числе) на вымирание. То, что они делали сейчас, изменит меня настолько, что я уже не смогу дышать их воздухом и есть их пищу.
Неудивительно, что именно они изобрели понятие экзистенциальной безысходности.
И все-таки одно дело- наблюдать за жизнью человека со стороны и совсем другое- слушать, как он о ней рассказывает. Я приготовилась повеселиться от души, по крайней мере про себя.
Но когда он заговорил, все переменилось. «Бедняга», — подумала я с иронией и вдруг поймала себя на том, что сочувствую ему всерьез.
Он не ныл. Он даже не жаловался. А зря: мне было бы легче сохранить свое здоровое презрение. Но он говорил правдиво и просто. Он одинок. Он не знает, как с этим бороться. Он пытается забыться в работе, однако работа больше не помогает. Он знает, что это глупо, но не может понять, почему все на свете утратило для него значение. Как собственный врач, он прописал себе в качестве лекарства этанол. Лечение вроде немного помогало, но особых результатов не дало. Он знает, сам не зная откуда, что утратил нечто важное, к чему стремился раньше, и теперь катится вниз. И больше не ждет от жизни ничего хорошего.
Я слушала, разрываясь между сочувствием и желанием схватить его за шкирку и трясти до тех пор, пока не приведу в чувство. Наверное, родись я в двадцатом веке, я бы стала работником социального обеспечения. Похоже, я не способна обращаться с козлом как с личностью, не проникшись его печалями. Я не смогла остаться сторонним наблюдателем.
Куда проще, черт возьми, было вырубать этих ублюдков парализатором и отправлять пинком под зад в Ворота. Тогда их вопли не достигали моих ушей.
Что-что, а пил он умеючи. Он, по-видимому, думал то же самое обо мне.
Он так увлекся, что опомнился, только когда принесли еду. Сообразив, что выкладывает историю своей жизни в виде непрерывного монолога, он трогательно смутился и попросил меня рассказать о себе.
