Штурмфогель - Лазарчук Андрей Геннадьевич (книга регистрации .txt) 📗
– Хельга… что с тобой сделали?
Богомол – теперь уже Штурмфогель видел, что это никакой не богомол, а совершенно особое существо, ни на что не похожее, – развел руками.
– А кто?
– Дрозд…
– Сам? – в ужасе спросил Штурмфогель.
Хельга кивнула. Как ни странно, он уже узнавал ее сквозь жирно блестящий хитин и страшные черты – вот проступал изгиб руки. А вот – овал лица…
– Пойдем, – сказал Штурмфогель, сбрасывая с плеча рюкзак; в рюкзаке был плед и теплый плащ. – Накинь пока вот это…
Дрозд сумел сделать такое… Да кто тогда мы против него? Дети со спичками, решившие остановить танк…
Только потом до него дошло: в измененном боевом теле жила неизмененная личность Хельги. Вряд ли Волков сделал это сознательно. А значит, и у него что-то не получилось…
Но это дошло много позже, уже когда Хельгу протащили, закутав с головой, в номер дешевенькой гостиницы и Айна с Нигрой занялись ее обихаживанием, а Рута села напротив Штурмфогеля, скрестив ноги и опершись подбородком на руки, и во взгляде ее читалось: а что дальше?
– Вечером – в Аквитанию, – сказал Штурмфогель. – А дальше будет видно…
Будет видно… вот в окно, например, видна крыша того ангара, где базируется «Гейер»; неспроста Хельгу в момент отчаяния занесло именно сюда. Будет видно…
Но Рута все еще хотела что-то донести до него, Штурмфогель напрягся – и вдруг понял, просто понял, уже без слов: случаи такого вот изменения тел были Руте известны, и никогда ничем хорошим это не кончалось. И еще прозвучало: два дня. Или три.
– А кто может помочь? – спросил он, внутренне холодея от мысли, что придется делать еще одно дело, срочное и трудоемкое, и именно в тот момент, когда все усилия надо будет сосредоточить в одной точке… еще один коварный ход Волкова?.. вполне возможно…
И тут он понял, кто и как может помочь; Рута сказала это ему как-то по-своему, и он ее понял. Она пробилась наконец к нему, такому глупому, тупому и нечуткому…
Он подошел к Руте, наклонился навстречу ее просиявшему взгляду и поцеловал в темные теплые мягкие губы.
Главное – не будет никакой потери темпа: с единорогами им так или иначе придется встречаться…
– Телефон, сеньор? Уличный? Вон там, за углом – и наверх…
Гуго бросил мальчишке монету, подмигнул. Мальчишка охотно подмигнул в ответ. Он был в чем-то чрезвычайно пестром, и даже рукава были разного цвета.
Здесь вообще все было подчеркнуто ярким. Красные и зеленовато-серые камни тротуаров, голубая вода в каналах, дома самой богатой гаммы: коричневой – от кремового с легким уходом в беж до цвета горького шоколада. Красно-белые маркизы над витринами и окнами, ослепительно белые и ослепительно черные гондолы на воде.
Мраморные и гранитные колонны, подпирающие цветущий сад…
И все это заливал ослепительный свет ясного солнца.
В отличие от той Венеции, что была внизу и послужила прообразом для этой (хотя кое-кто из умных людей считал, что все было совсем наоборот), каналы здесь располагались на разных уровнях, плавно переходя в акведуки, пролегая по крышам домов или, наоборот, по подземным туннелям. Иногда вода в них текла быстро…
Тело Джино помнило это все. Джино был родом из Венеции. Здесь прошло его детство.
Этими воспоминаниями тело делилось почти радостно…
Гуго обогнул полукруглое крыльцо, ведущее в какой-то ресторанчик, пустой в это время суток, и по спиральной лестнице стал подниматься на следующий уровень – в тот самый сад.
На белых легких скамьях сидели парочки, сидели няни с детьми, сидел одинокий старик. Вдали расстилалось море без горизонта.
Телефоны, шесть будок, стояли среди кустов диких роз. Кусты были полны бутонов, и некоторые цветки уже распускались.
Гуго встал так, чтобы видеть подходы, и набрал номер.
Трубку после пятого или шестого гудка взял сам Нойман.
– Да! – очень раздраженно.
– Зигги, у меня изменился голос и рожа другая, но внутри я все тот же Захтлебен…
Нойман не мог успокоиться. Гуго жив. Гуго жив и действует. Он дал ценные сведения. Настолько ценные, что уже и не знаешь, как их применить…
Итак, Штурмфогель не предатель. Во всяком случае, не был предателем до сих пор. Теперь он, по всей вероятности, для «Факела» потерян… а значит, так или иначе подлежит уничтожению – как дезертир. Жаль, жаль, очень жаль…
Но при этом Штурмфогель наверняка будет находиться поближе к событиям. Он будет искать доказательства своей невиновности. А «Гейер» будет охотиться за ним. И тем самым мотивированно находиться тоже поближе к событиям…
И еще. На стороне противника выступают пока не установленные, но явно нечеловеческие силы. Вот об этом хотелось бы знать больше, но именно на эти исследования был наложен в свое время запрет. Очевидно, неспроста.
Что ж. Пришла пора этот запрет нарушить.
Вернее, связаться с тем, кто этот запрет всегда нарушал.
– Меня нет, – сказал Нойман секретарю.
Он скользнул вверх, там переоделся: рабочая блуза, поношенное кожаное пальто неопределенного цвета, скрученный жгутом шарф, шляпа с размокшими полями, офицерские ботинки образца восемнадцатого года. Потом, поблуждав немного по привычно странно ведущим себя коридорам, вышел из здания через главный вход; после вчерашнего здесь сидели уже полтора десятка охранников – в касках, бронежилетах…
Отойдя от здания на полкилометра, он поймал такси и велел отвезти себя к парку Драйек. Пересек парк, сел на трамвай и поехал в Изенштайн.
Дорога заняла почти час.
В Изенштайне, побродив немного по переулкам и убедившись, что за ним не следует никакая тварь, Нойман горбатой улочкой поднялся к дому Ульриха Шмидта и постучал в дверь.
Шмидт открыл не скоро. Он был в грубой растянутой шерстяной кофте. Что-то странное топорщилось в правом рукаве.
– Что ты знаешь о пауках? – спросил Нойман через порог.
– Наконец-то, – сказал Шмидт. – Входи.
Вот и все, подумал Гуго, еще раз окидывая взглядом этот прелестный уголок Великого Города, Венецию, страну тихих грез и утонченных фантазий. Вот и все. Нужно было возвращаться, а значит – покидать захваченное тело, а значит – не быть уверенным в том, что можно будет в это тело вернуться. С захваченными телами вообще ни в чем нельзя быть уверенным – особенно если покидаешь их…
Он закрыл глаза и тихо ушел вниз.
Обратный путь был еще страшнее, он вел по множеству чьих-то смертей, а может быть, одной и той же смерти, размноженной и перелицованной, и, умерши сквозь все эти смерти, Гуго рухнул в следующий труп, приподнялся и увидел у лица доски гроба, он лежал, связанный по рукам и ногам, а рядом (в гробу?) сидел кто-то незнакомый…
Прошел еще миллион лет, пока Гуго не понял, где он есть и что нужно делать.
Возвращение в собственное обжитое тело… что может быть лучше? Ах, если б только не знать при этом, что можешь остаться в нем навсегда, до самой смерти, безвыходно…
Пришлось какое-то время отвести себе для отдыха. Гуго просто боялся, что в таком состоянии наделает глупостей.
Отдых заключался в том, что он постарался обиходить Эрику. Она – нет, не она, а ее пустая оболочка – послушно позволяла что-то делать с собой, но и только. Все, чего ему удалось добиться, – так это то, что она вымылась на камбузе горячей водой, кое-как оделась, поела и теперь ходила за ним, как собачонка, – хорошо еще, что молча.
Так прошел день. И, глядя в наступающие с востока сумерки, Гуго испытал первый приступ осознанного отчаяния, он уже был собой, но – только кровоточащей половинкой себя. И еще он подумал, что так, наверное, чувствуют себя люди, потерявшие неистово любимого человека. Именно этого – неистовой любви и потери – он еще не испытывал, но теперь понимал кое-что…
