Страна багровых туч. Глиняный бог - Стругацкие Аркадий и Борис (читать книги онлайн полностью без сокращений .txt) 📗
— А ведь земля под ногами… дрожит.
Быков не ощущал ничего, но Ермаков отозвался тихо:
— Это Голконда… — и, обернувшись к Быкову, спросил: — Пройдем?
— Рискнем, Анатолий Борисович, — бодро ответил Алексей Петрович. — А если встретим завал или тупик, вернемся и еще поищем, только и всего. Или взорвем…
“Мальчик” двинулся дальше. Часы тянулись за часами, километры за километрами, ничего похожего на тупик или завал не появлялось, и Алексей Петрович успокоился.
Ровно гудит двигатель, поскрипывают и трещат ящики и упаковочные ремни. Все уснули, даже неугомонный Юрковский. В зеркале над экраном инфракрасного проектора Быков видит внутренность кабины. Спит Богдан, уронив голову на крышку рации. Спит, лежа ничком на тюках, Юрковский. Спит, прислонившись к нему, Иоганыч и морщит во сне свое хорошее лукавое лицо. Рядом кивает серебристым шлемом Ермаков. А мимо смотрового люка, покачиваясь и кренясь, ползут черные блестящие стены — справа стена и слева стена. Свет фар пляшет по изрытой поверхности неподвижных дюн черного праха. Дальше — сумерки, тьма. Где-то там стены раздвинутся, и “Мальчик” выйдет в пустыню. Если впереди нет тупика.
…Кренятся и опрокидываются черные стены, в смотровой люк заглядывает раскаленное небо. Транспортер выбирается из глубокой рытвины, и снова пятна света плывут по волнам черной слежавшейся пыли. Еще ухаб, еще трещина, и еще…
Пройдено двадцать километров по болоту и почти столько же по ущелью. Быков уже пять часов за пультом управления. Одеревенели ноги, ноет затылок, от напряжения или от непривычного сочетания красного с черным слезятся глаза. Но доверить транспортер на такой дороге кому-нибудь, даже командиру, нельзя. С транспортером, конечно, ничего не случится, но скорость… Сам Быков не может позволить себе роскошь дать больше шести-восьми километров в час. Хоть бы скорее кончились эти проклятые скалы!
Ермаков выпрямился и откинул шлем на затылок.
— Как дорога, Алексей Петрович?
— Без изменений.
— Устали?
Быков пожал плечами.
— Может быть, передадите мне управление и поспите?
— Дорога очень сложная.
— Да, дорога скверная. Ничего, скоро выйдем в пустыню.
— Хорошо бы…
Юрковский поднялся и сел, потирая ладонями лицо:
— Ух, славно поспал! Дауге!
— М-м…
— Вставай.
— Что случилось? Фу… А мне, друзья, такой сон снился!..
Иоганыч хриплым голосом принялся рассказывать свой сон, но Быков не слушал его. Что-то случилось снаружи, за прочным панцирем “Мальчика”. Стало значительно темнее. Небо приняло грязно-коричневый оттенок, и вдруг в лучах фар закружились, оседая на дно расселины, мириады черных точек. Черный порошок сыпался откуда-то сверху, густо, как снег в хороший снегопад, и скоро не стало видно ни дороги, ни скал. Сигнальные лампочки от наружных дозиметров налились малиновым светом, стрелки на циферблатах альфа-бета-радиометра беспокойно запрыгали. Быков круто затормозил. Транспортер скользнул правой гусеницей в рытвину, развернулся и встал поперек расселины. Тусклый от наполнившей атмосферу пыли свет фар уперся в гладкую базальтовую поверхность.
— В чем дело? — спросил Ермаков.
Быков молча открыл перед ним смотровой люк.
Ермаков помолчал минуту, вглядываясь, затем сказал:
— Черная буря. Я уже видел это.
— Что там такое? — встревоженно спросил Дауге.
Спицын проворчал, глядя через плечо Быкова:
— Карнавал трубочистов.
— Что это, Анатолий Борисович?
— Черная буря. Еще одно свидетельство того, что мы недалеко от Голконды. Выключайте двигатель, Алексей Петрович.
Водитель повиновался, но “Мальчик” продолжал дрожать мелкой неприятной дрожью, от которой тряслось все тело и постукивали зубы. Дробно позвякивал какой-то неплотно закрепленный металлический предмет.
— Выйдем? — предложил Юрковский.
— Зачем? Пыль радиоактивна, разве вы не видите? Потом придется тратить много времени на дезактивацию.
— Хорошо бы взять пробу этой пакости…
— Можно взять манипуляторами, — предложил Быков. — Разрешите, Анатолий Борисович? — Он повернулся к Дауге. — Выбрасывай контейнер.
Юрковский и Дауге скрылись в кессонной камере, ведущей к верхнему люку, и через минуту в черную пыль перед “Мальчиком” скатился свинцовый цилиндр с винтовой крышкой. Быков положил ладони на рычаги манипуляторов. Длинные коленчатые “руки” выдвинулись из-под днища транспортера, медленно, словно с опаской пошарили в воздухе и опустились на цилиндр. Быков нелепо задрал правое плечо, резко дернул локтями. Клешни манипуляторов вцепились в контейнер.
— Ну-ка! — сказал весело Спицын.
— Не говори под руку, — процедил сквозь зубы Быков.
Цепкие клешни отвинтили крышку, подержали открытый контейнер под черным снегопадом, снова закрыли крышку и точным движением отправили контейнер в верхний люк.
— Есть! — крикнул из кессона Дауге.
Быков втянул манипуляторы в гнезда и вытер пот со лба.
Ермаков сказал тихо:
— Мне приходилось два раза наблюдать черный буран. Каждый раз перед этим были сильные подземные толчки.
— Но ведь сейчас, по-моему, никаких толчков не было, — заметил Быков.
— На ходу мы могли не заметить.
— А земля дрожит все сильнее… — Спицын прислушался. — В устье ущелья тряска была едва заметна, а теперь…
— Ближе к Голконде…
Юрковский и Дауге вернулись из кессона, оживленно обмениваясь впечатлениями, и Ермаков приказал двигаться дальше. Быков включил инфракрасный проектор. Снова поплыли, покачиваясь, стены расселины. Через полчаса “черный снегопад” прекратился, и полоса неба приобрела прежнюю оранжево-красную окраску. Напряженно манипулируя клавишами управления, Быков краем уха прислушивался к разнобою голосов у себя за спиной.
Из весьма оживленного разговора Юрковского с Дауге выяснилось, во-первых, что «черный снег» является, несомненно, вулканическим пеплом; во-вторых, что серьезно говорить о радиоактивном вулканическом пепле может только человек, “не способный взять криволинейного интеграла по простому контуру” (подобная характеристика научного бессилия показалась Быкову несколько туманной, но было ясно, что во всяком случае оба геолога не могут серьезно говорить о радиоактивном вулканическом пепле); в-третьих, что появление “черных буранов”, вероятно, связано с деятельностью Голконды; и в-четвертых, что ничего определенного на этот счет сказать пока нельзя.
Несмотря на неопределенность положения, межпланетники хорошо позавтракали. Быков замедлил ход, наскоро проглотил два куска ветчины с хлебом и выпил целый термос шоколада. После трапезы Ермаков, Дауге и Юрковский сняли показания экспресс-лаборатории. С удалением от болота влажность атмосферы резко понизилась, упала почти до нуля. Увеличилось содержание в атмосфере радиоактивных изотопов инертных газов, окиси углерода и кислорода, температура колебалась в пределах семидесяти пяти—ста градусов. Ко всеобщему изумлению и к восторгу Юрковского, экспресс-лаборатория показала в атмосфере заметные следы живой протоплазмы — какие-то микроорганизмы, бактерии или вирусы, жили даже в этом сухом, раскаленном воздухе. Непосредственным результатом открытия явился приказ Ермакова удвоить осторожность при выходах из транспортера и обещание при первом удобном случае сделать всему экипажу инъекции комплекса мощных антибиотиков.
Дауге повздыхал немного и объявил, что надеется дожить до того времени, когда Венеру превратят в цветущий сад и в этом саду можно будет гулять без спецкостюмов и без опасения подцепить какую-нибудь пакостную болезнь.
— Вообще назначение человека, — добавил он, подумав, — превращать любое место, куда ступит его нога, в цветущий сад. И если мы не доживем до садов на Венере, то уж наши дети доживут обязательно.
Затем последовал его долгий спор с Юрковским относительно возможностей преобразования природы — и в первую очередь атмосферы и климата — в масштабах целой планеты. И Дауге, и Юрковский соглашались, что в принципе ничего невозможного в этом нет, но относительно практических методов разошлись весьма далеко и чуть было не поссорились.
