Синее окно Феокрита - Гор Геннадий Самойлович (книги полностью .TXT) 📗
– О чем вспоминать?
– О том, как вы жили на берегу. Я тоже вспоминаю об этом. Вспоминаю – и прыгаю. Прыгаю – и вспоминаю.
А затем их всех троих укрыла ночь. В темноте было слышно, как автомат и автоматша обменивались любезностями.
– Подлец, – говорила нежно автоматша.
– Клеветница, – отзывался Дориан Грей.
7
Когда я вернулся в город, наш класс был уже на месте. Дверь в прошлое исправили, и, не попрощавшись с Батыем, школьники и учитель оказались в своем времени.
Все смотрели на меня свысока, потому что я сидел дома, в то время как они скакали на диких конях по степям Сибири, пили кумыс и стреляли из лука…
Скрывая свою зависть, я с нетерпением ждал очередного урока всемирной истории. Щемящее чувство тоски, некоторой доли страха перед неведомым сменялось желанием рискнуть и оказаться в другом веке или тысячелетии.
Войдя в класс, учитель истории сказал:
– Нет, нет. На этот раз мы отправимся не к Батыю, а в двадцатый век.
Я очень обрадовался, услышав про двадцатый век. Ведь я был хорошо подготовлен к путешествию и знал много вышедших из употребления слов и выражений, которые могли мне пригодиться в разговоре с людьми начала двадцатого века.
Учитель повел нас к дверям, отделявшим от прошлого.
Мы оказались в России. Шел 1915 год. В маленьком провинциальном городке нас приняли за труппу юных артистов, прибывших из Южной Америки. Мы поселились в гостинице, очень похожей на ту, в которой жил когда-то гоголевский Чичиков.
Возле ворот гостиницы стояла бричка. Половой в фартуке бежал через двор, неся пышущий паром самовар.
Затем мы увидели человека, очень похожего на Павла Ивановича Чичикова. Он оказался тоже Павлом Ивановичем, быстро познакомился с нашим учителем и был настолько любезен, что дал характеристики всем жителям этого маленького провинциального городка.
Желая показать свои знания, я подошел к Павлу Ивановичу и сказал приветливо:
– Мерзавец. Спекулянт.
– Что это значит? – возмутился Павел Иванович.
– Это значит, что вы хороший, честный человек. Павел Иванович покраснел и стал давиться не то от смеха, не то от негодования.
Учитель поспешил увести нас.
Мы заходили в лавчонки, где пахло мылом, колбасой и дешевыми сластями. В центре города стоял сад. В саду играл оркестр. Тут я и встретился с Тоней. Эта была девочка, почти уже девушка, с длинной косой и большими зелеными глазами.
– Как тебя зовут? – спросила она меня.
– Феокрит, – ответил я тихо.
– Феокрит? Ведь это где-то и когда-то уже было. – Она рассмеялась. – Вспомнила! Это проходили а прошлом году на уроках древнегреческого языка. Так ты что же, из Древней Греции, что ли?
– Из будущего, – сказал я. – Но ты, конечно, этому не поверишь.
– А что, если поверю?
Зеленые ее глаза вдруг стали синими.
– Глядя на тебя, – продолжала она, – можно поверить, что ты из Древней Греции. Но тебе, я вижу, не хочется быть древним греком. Я это почувствовала по выражению твоего лица.
– Ты угадала, – сказал я. – Злые языки говорят, что мой отец – древний александриец Ахилл Татий.
– Ты оригинально шутишь. Но знаешь ли ты что-нибудь о Древней Греции? Мой отец преподает историю в мужской гимназии. Смотри, он устроит тебе экзамен. А пока я не выяснила, кто ты на самом деле, пойдем погуляем по саду.
Оркестр играл какую-то медленную танцевальную мелодию.
– Кто же ты на самом деле? – спросила Тоня и, не добившись ответа, продолжала: – Я догадываюсь. В городе говорят что вы труппа лилипутов.
– А что такое лилипуты?
– Это уродцы-карлики, у которых остановился рост из-за какой-то коварной болезни.
Она громко рассмеялась:
– – Не обижайся. Ты не уродец-лилипут, а мальчик. Она сделала паузу и сказала ласково:
– Отрок. Это древнее русское слово. Оно очень нравится мне. Ты строен и красив. Ты отрок, случайно попавший в труппу карликов. Для лилипута ты слишком строен и красив. К тому же ты, кажется, и фокусник? Признавайся!
– Фокусник и, может, даже волшебник.
– Покажи, пожалуйста, какой-нибудь фокус. Ну не заставляй себя просить.
Мы шли и обменивались шутками. А время бежало. И я рассказал Тоне о человеке, прыгавшем с камня на камень.
– Это смешно или ужасно? – спросила Тоня.
– И смешно и ужасно. Но он доволен.
– А где это происходит? – спросила Тоня. – В Южной Америке?
– Нет. Это происходит в двадцать втором веке.
– Но двадцать второй век еще не наступил. Сейчас только двадцатый.
– Не спорю. Двадцатый. Но я-то жил в двадцать втором.
– Этого не могло быть, – сказала Тоня.
– – Могло, – возразил я.
– Ну вот видишь. Ты сам не уверен в том, о чем сейчас говоришь. Но мне так хотелось поверить в то, что ты из двадцать второго века.
– Почему?
– Потому что это невозможно.
– А ты все-таки поверь.
– Не могу.
– Почему?
– Не знаю. Я слишком взрослая, чтобы верить в сказки.
– А ты все-таки поверь. Я тебя очень прошу. Она посмотрела на меня, ища в выражении моего лица ответ на волновавшие ее чувства.
– Ты очень странный человек, – сказала она тихо, – очень странный. И это было бы понятно, если бы ты был лилипут, у которого вместе с ростом остановилось и сознание. Но ты не лилипут, не уродец-карлик. Ты отрок. Такие стройные отроки жили только в Древней Руси. Зачем же ты хочешь уверить меня, что ты из двадцать второго века?
– Потому что это истина. Один философ сказал про истину, что она начинает свою жизнь как парадокс, а заканчивает как трюизм. Это трюизм, но я действительно из двадцать второго века.
– А как ты попал сюда, к нам?
– Через дверь. Через дверь в прошлое.
– А что это за дверь? Где она?
– У нас, в двадцать втором веке. В нашей школе. Но мы пользуемся ею только на уроках истории. Историк забирает нас и ведет в тот исторический период. который значится в школьной программе. Недавно наш класс побывал у хана Батыя. На очереди – Иван Грозный, Карл Двенадцатый, Екатерина Вторая и премьер Великобритании Уинстон Черчилль.
– А кто такой этот Черчилль? Мы его не проходили.
– Будете проходить позже. Когда он станет премьером. А пока он еще не стал и не вошел в историю. У вас история намного короче. Но зато мы можем, если захотим, встретиться с любым историческим лицом.
– Это очень интересно.
– Да. Но наш учитель начинает заикаться от робости. И вступает в спор. А с таким, как Иван Грозный, в спор вступать довольно опасно. Как ты думаешь?
– Думаю, что ты прав.
Она рассмеялась:
– Ты заговорил меня, и я почти поверила в твою дверь и в то, что ты из двадцать второго века. Но это, к сожалению, невозможно.
– Я тебе докажу, что это возможно.
– Когда?
– Не сейчас. А когда будем возвращаться в свое столетие. Мы исчезнем – и навсегда.
– Навсегда? – спросила она.
– Да, навсегда. Так уж устроена школьная программа. То, что мы прошли, мы уже не повторяем.
– И тебе не захочется повторить? – спросила она с грустью.
– Что повторить?
– Ну, этот урок, который длится сейчас.
– Мне очень хотелось бы, чтобы этот урок никогда не кончился. Но вечных уроков не бывает. Все кончится, и мы вернемся в свой век, в свою школу, к своим учителям, к своим родителям и к своим обязанностям.
– Ты вернешься, а я? Я останусь здесь? В своем веке?
– Да. У вас нет таких дверей, как у нас. Еще не изобрели. Изобретут не скоро. Через два столетия.
– А я не верю. Я не верю, что когда-нибудь изобретут такую странную, удивительную дверь. У нас много дверей. И все они очень обыкновенные. За этими дверями нет ничего незнакомого. Откроешь их – и увидишь то, что видела вчера и увижу завтра. А у вас разве не так?
– Тоже так. Но эти двери совсем другие. Они в прошлое. Но не думай, что они такие надежные. Иногда они могут подвести.
– А ты не боишься, что они подведут в этот раз и ты застрянешь у нас, в нашем городке?
