Движущаяся скульптура - Астахов Ярослав (читаем книги TXT) 📗
– Но мы заговорились, – внезапно оборвал бакалавр самого себя. – Пора позвонить шерифу. Старому надежному другу. И деловому… о, вполне деловому партнеру, Сиси! Но все-таки сначала надо бы протереть ручку двери с той стороны. Барон, вероятно, хватался за нее и оставил отпечатки пальцев. Ерунда, собственно! И, тем не менее, будет лучше, чтобы не возникало ни малейших сомнений в том, что это у него случился внезапный сердечный приступ.
Медленно и почти благоговейно бакалавр повернул задвижку и открыл дверь. Вошел, тихо ступая, в экспозиционный зал. Замер, созерцая картину, которую наблюдать случалось ему уже в третий раз. (В четвертый – если считать и незапланированный, по выражению самого Зарецкого, случай с досточтимым его родителем.)
Простертое человеческое тело, недвижное у подножия нелепого пирамидального каркаса из толстых брусьев.
Вид этот уже успел прочно ассоциироваться у бакалавра с неплохой прибылью. И рефлекторно вызвал приятное ощущение. Пожалуй, на основе этого ощущения в душе бакалавра мог бы даже и зародиться некий приватный культ. Если бы душа у него была, разумеется.
Однако на этот раз умильное созерцание было прервано.
Щелчком внезапно закрывшегося замка.
Того самого, который Зарецкий собственноручно несколько раз менял, добиваясь нужного психологического эффекта.
«Сквозняк», – решил бакалавр.
Когда он оборачивался к случайно, как это он ошибочно полагал, захлопнувшимся дверным створкам – его ушей достиг характерный насыщенный низкий звук.
Он оглянулся назад.
МЯСОРУБКА (напомним, так втихомолку именовал собственное произведение мэтр) приближалась к нему, мерно посверкивая своими лезвиями.
Зарецкому захотелось вдруг сделаться очень маленьким. Словно мышка. Или, еще лучше, уподобиться таракану. Тогда бы он легко поместился между основанием скульптуры и полом и оказался бы в безопас…
Вдруг бакалавр хлопнул себя по лысеющей макушке и рассмеялся.
Как будто он и так не находится в безопасности!
Будто бы ему здесь что-нибудь угрожает!…
Что это с ним? Или с годами он делается сентиментален, как эти дурни, и начинает верить в собственный миф? О, нет! Чего-чего, а уж этого быть не может!
Причина страха, схватившего его врасплох словно ледяными лапами, – более, чем проста! (А непростых причин не бывает, полагал бакалавр.)
Это эффект работы низкочастотных звуковых генераторов, самим же им скрытно и размещенных в зале.
Просто Зарецкому не случалось еще испытывать на себе…
Да, это было его золотое дно. Неслышимые подпороговые акустические вибрации. Они отупляют ум и они способны, как доказала наука, до крайнего предела обострить всякую отрицательную эмоцию. Депрессию. Ярость. Страх.
Именно же и прежде прочего – страх. На этом бакалавр и строил расчет. Для обыкновенных посетителей он подавал на свою секретную аудиоаппаратуру лишь небольшую мощность. Но для клиентов, то есть для богатых спорщиков «апоплексичного» (по определению Зарецкого) физического сложения – баккалавр не скупился на подпороговые звуковые волны. Приятное щекотанье нервов, ради которого, собственно, и ходят смотреть страшилки, вдруг резко вырастало в неистовую гормональную бурю. Она приводила к внезапному и очень сильному перепаду кровяного давления. А результатом этого перепада и…
Но сам мэтр, создатель хитроумной конструкции, очень хорошо знал, что бояться нечего. (И это помогало ему выходить сухим из воды.) «Ужасные» и «смертоносные» лезвия были выполнены из жести наподобие идущей на изготовленье консервных банок. О них, возможно, было разве что поцарапаться. И оснащенный ими инфернального вида предмет был на деле не более опасен чем, скажем, терновый куст, если его снабдить моторчиком и спрятанными колесиками.
Зарецкий рассмеялся…
А дверь? Ее, наверное, можно будет высадить плечом, разбежавшись.
Не обращая больше внимания на нарастающее гудение, бакалавр прикинул требующуюся дистанцию, и…
И вдруг ему показалось, будто в экспозиционном зале сменился цвет освещения. Все стало вокруг багровым…
На самом деле это просто сознание бакалавра захлестнула вдруг волна ярости… Такой он не испытывал еще никогда! Он был готов сокрушать и убивать… резать… кромсать на части! Он словно бы превратился сам в этот миг в свое ПОДСОЗНАНИЕ, кишащее движущимися ножами.
Причиной всей этой бури была единственная мысль, вспыхнувшая внезапно в его уме.
С И С И!…
Которую он всегда считал безропотной, безответной.
Которую держал в качестве полезного домашнего животного. Полезного, в основном, для психологической разрядки после его трудов праведных.
Которую он одевает и кормит, наконец…
Ведь эта чертова сучка взбунтовалась против него!
Ну… ладно! Ладно, милая женушка, – лихорадочно колотилось в уме Зарецкого, – дай только мне отсюда выбраться и уж я с тобой!… Сначала я… А потом…
Но даже предвкушенье расправы не могло сбить нарастающее давление ЯРОСТИ. Бакалавра трясло. Он издавал какое-то утробное рыканье. Его кулаки сжимались, и ногти глубоко впивались в ладони. В ушах его нарастал звон, и густеющая кровавая пелена застилала взгляд…
Рука Зарецкого вдруг метнулась к груди, повторяя в точности жест фон Гольдбаха. И точно так же, как перед этим барон, бакалавр вдруг весь разом обмяк, и полное его тельце мешком повалилось на пол.
В сознании бакалавра не прошла за одно мгновенье вся его жизнь, как это случается, говорят, при расставании с ней. А только высветилось вдруг очень ярко, будто на включенном в полную мощь экране, профессионально-участливое лицо доктора, пользовавшего Зарецкого. И доктор произнес – тихо, встряхивая редкой бородкой, в точности как это было однажды: «С вашей гиперстенической комплекцией противопоказано волноваться. С такими перепадами давления любая сильная эмоция может кончится плохо, уж вы поверьте!»
И вот на этом видении, вдруг выдернутом из архива памяти, все и кончилось.
Да, для бакалавра и скульптора-авангардиста Зарецкого кончилось, действительно, все. Ибо сказано: каждому бывает по его вере. А вера этого мужа состояла в том, что после смерти не бывает уж ничего.
14.04.2001
