Время учеников. Выпуск 2 - Чертков Андрей Евгеньевич (е книги txt) 📗
Конечно, это выглядело странным. Еще более странным выглядело то, что детонатор под номером четыре — именно под таким номером значился в списке «подкидышей» Лучано Грапетти — никак не отреагировал на трагедию. Вариантов было два: либо Грапетти не было на борту в момент взрыва, либо детонатор разрушится несколько часов спустя — именно это произошло после гибели Тома Нильсона.
— Вопросы есть? — спросил Экселенц, тоном своим давая понять, что ни на какие вопросы отвечать не намерен.
— Нет, — ответил я. Вопросов у меня было множество, но задавать их Экселенцу не имело смысла — ответов он, как и я, не знал.
— Через час сорок стуртует «Арбель», — сказал Экселенц и провел ладонью по лысине. Редкие волосинки немедленно встали торчком, будто наэлектризованные. — Он пройдет через систему ЕН 200 244 и высадит тебя на базовом спутнике. Космодром «Мирза-Чарле», стартовая башня шесть-а.
Такими мелочами, как заказ для своих сотрудников места на транспортах, Экселенц не занимался никогда. Очевидно, он хотел, чтобы мой отлет остался в тайне даже для моих подчиненных. Я не стал лишний раз убеждаться в этом, задавая наводящие вопросы.
— Панова предупрежу, что отправляюсь в миссию голованов, — сказал я раздумчиво, краем глаза оценивая реакцию собеседника. Экселенц кивнул. — Обычно это занимает у меня три-четыре дня. Полагаю, этого времени мне хватит, чтобы разобраться в ситуации.
— Надеюсь, — буркнул Экселенц. — Докладывать будешь каждые сутки через нуль-И. Успеха.
Экран погас.
Посидев минуту в раздумье, я вызвал на дисплей ввод общемирового киберспейса и, назвав свой личный регистрационный номер, затребовал информацию из сектора КОМКОН-2/чп/близнецы/детонаторы. Естественно, пришлось набрать на клавиатуре еще несколько кодов, включая последний, введенный лично Экселенцем около года назад исключительно для моего пользования. Похоже, что система не желала расставаться с информацией, как алкоголик не хочет даже под страхом смерти расстаться с единственной оставшейся бутылкой.
На экране появился, наконец, базовый каталог, и я вызвал сведения по четвертому номеру. Меня интересовали данные за последний месяц, но для полноты картины я заставил себя проглядеть карт-информ Лучано Грапетти с самого начала.
Родился, естественно, как и все «подкидыши», 8 октября 38 года. Единственный, кто, в порядке эксперимента, увидел свет не на Земле, а в родильном отделении клиники Теплый Сырт, Марс. В качестве посмертных родителей записаны Анна-Луиза Мончинелли и Карло Грапетти. Анна-Луиза погибла при сходе оползня в провинции Аккамарель, южнее марсианского Большого разлома. Произошло это весной 35 года, и Карло ненадолго пережил жену — осенью 36-го он был очень неосторожен при отладке лучевого ружья, собираясь охотиться на марсианских пустынных пауков. Исключить самоубийство не смогли, но и доказать ничего не сумели.
До семи лет Лучано рос в семье Джемисонов, работавших врачами в клинике Теплого Сырта, а затем, когда на локтевом суставе появился знак подкидыша («сабля» в случае Лучано) был отправлен на Землю — не столько по собственному желанию, сколько по решению Совета Тринадцати, против чего приемные родители, естественно, возразить не могли. Далее: интернат Монтевидео, колледж Стемацки на острове Аранаком у Западного берега Африки, высшая школа биотехнологии в Джезказгане и, конечно же, назначение на работу в колонию, только что организованную на планете Альцина в системе красного карлика ЕН 200 244. Семь с половиной парсеков от Солнца. Апрель 59 года.
С того времени Лучано Грапетти ни разу не был на Земле. Никаких сомнений по поводу своего происхождения Грапетти не высказывал никогда. К родителям своим (не зная, естественно, о том, что они — приемные) он относился снисходительно, регулярно беседовал с ними по нуль-И, но вовсе не рвался ни на Марс, ни даже на Землю, где провел лучшие годы детства и юности. Сначала это обстоятельство казалось нам с Экселенцем странным, но впоследствии мы пришли к выводу, что характер Лучано, выкованный сначала Джемисонами, а затем Учителем Соловиным и Наставником Ле-Кардо, обладал высочайшей степенью приспособляемости к условиям среды. Он достаточно быстро и очень сильно «притирался» к местным условиям — так было и в школе, и в колледже, — и менять их на что бы то ни было иное даже на непродолжительное время казалось ему мукой мученической, на которую он мог пойти лишь в крайнем случае, каковой ему, конечно же, стараниями Экселенца, никогда не представлялся.
Информ-блок месячной давности ничем не отличался от предыдущих. Грапетти работал в Институте биоформирования экологии Альцины, ставил рутинные эксперименты, жил вот уже полтора десятка лет с любимой женой Таней и не имел детей, как не имел их никто из подкидышей. Ни странное родимое пятно на локтевом сгибе, ни некоторые детали собственной биографии, похоже, Лучано Грапетти не интересовали. Номер «04» всегда был идеальным объектом для наблюдения и среди всех подкидышей единственный ни разу не доставил хлопот. Даже после гибели Льва Абалкина.
Особенно после гибели Льва Абалкина, когда надзор за оставшимися в живых подкидышами был многократно усилен.
Что произошло в последние двадцать четыре часа?
Я вышел из кабинки нуль-Т в двухстах метрах от стартового поля номер шесть-а, где транспортный «мираж» под названием «Арбель» уже, как говорится, раздувал пары или поднимал паруса. Годились оба сравнения, поскольку весь комплекс был окутан белесыми парами гелия-2, которыми корпус «промывался» перед прыжком в нуль-пространство, а на высоте системных блоков полоскались голубые полотнища втягиваемых парашютов. Пока я шел, не торопясь, к разинутому зеву главного трюма, парашюты со всхлипом втянулись внутрь камер, гелий растаял и исчез, оставив корпус блестеть на солнце, будто елочную игрушку.
Я прошел в предоставленную мне каюту и заперся, поскольку за время перелета хотел освежить в памяти не только биографию погибшего Грапетти, но и сведения об остальных подкидышах — я был практически уверен в том, что операция, перешедшая после гибели Абалкина (убийства Абалкина, если быть честным хотя бы наедине с собой) в латентную фазу, по каким-то причинам вновь активизируется, и мне придется играть в принятии решений не последнюю роль.
Не хотелось.
Ни разу после того трагического дня в Музее внеземных культур мы не разговаривали с Экселенцем о Льве Абалкине. Служебное расследование, предпринятое Комитетом Тринадцати, прошло на удивление быстро и закончилось принятием решения о том, что действия Рудольфа Сикорски были, хотя и необратимыми, но единственно верными в сложившейся ситуации. О том, что сама ситуация сложилась именно так во многом благодаря действиям того же Сикорски, в решении Комитета не было сказано ни слова.
На следующий день после трагедии, вскоре после вскрытия, не обнаружившего никаких отклонений ни в анатомии, ни в физиологии — с точки зрения патологоанатомов Абалкин оказался патологически зауряден, — Экселенц поручил мне какое-то немыслимо занудное дело, о котором я сейчас помнил только то, что решать проблему мне пришлось, пролеживая бока в киберспейсе Валдайского института негуманоидных культур. Я даже не помнил, в чем, собственно, состояла проблема — решал я ее, как говорится, «на автопилоте», мысли были заняты Львом Абалкиным, а крик Майи Тойвовны Глумовой — страшный, как вопль короля Лира над телом Корделии, — не отпускал меня даже в ночных кошмарах.
Потом это прошло — все, как известно, проходит. Остались другие подкидыши, и опасность, аналогичная «синдрому Сикорски», вовсе не стала меньше. Но Экселенц то ли предпочитал контролировать ситуацию сам, то ли полагал, что ситуация не нуждалась в особом контроле, — но, как бы то ни было, за два года, прошедших после выстрела в Музее, ни разу шеф не упоминал при мне фамилии Абалкина и ни разу не заводил разговор об оставшихся в живых подкидышах. Но информацию по проблеме для меня открыл и предоставил свободу для размышлений. Действия, естественно, не предусматривались.
