Всадники ниоткуда (часть сборника) - Абрамов Сергей Александрович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
«Никто не пострадал при этом, никто не понёс никаких материальных потерь, — резюмировал академик. — Кроме табуретки, исчезнувшей вместе с двойником на собрании полярников в Мирном, и автомобиля лётчика Мартина, опрометчиво оставленного им в моделированном городе, никто не назовёт мне ни одной вещи, уничтоженной или повреждённой нашими космическими гостями. Писали об исчезнувшем велосипеде, брошенном чешским гонщиком на шоссе близ Праги, но пропавший велосипед обнаружился на стоянке во время очередного отдыха участников гонки. Писали и об альпенштоке, который отнял у швейцарского проводника Фреда Шомера его двойник, внезапно возникший перед ним на горной тропинке. Но сам же Фред Шомер письмом в редакцию опроверг это сообщение, объявив, что, во-первых, он сам бросил этот альпеншток, испугавшись увиденного, а во-вторых, тот же альпеншток был возвращён ему розовым „облаком“, спикировавшим у дверей его хижины. Все остальные случаи, упоминавшиеся в печати, оказались просто досужей выдумкой самозваных „жертв“ или самих газетчиков. Розовые „облака“ уходят в космос, не причинив никакого вреда человечеству и не унося с собой ничего, кроме земного льда и предполагаемых записей земной жизни, закодированных каким-то образом в красном тумане. Последнее, впрочем, является никем и ничем не доказанной гипотезой».
Выступление советского академика было одобрено подавляющим большинством делегатов. Речь Томпсона я читать не стал, поддержки она не нашла, и прения, по сути дела, превратились в обмен репликами и вопросами, отнюдь не полемическими и даже не очень смелыми и уверенными. Выражались, например, опасения в том, что миролюбие пришельцев — только своеобразный камуфляж и что они ещё вернутся с другими намерениями.
«Какими? — уточнял академик.
— Агрессивными.
— С такими техническими возможностями им незачем прибегать к камуфляжу.
— А если это разведка?
— Уже первые встречи показали им разницу наших технических потенциалов.
— А мы разве показали им наш потенциал? — Вопрос задал Томпсон.
— Они его смоделировали.
— Но мы даже не пытались обратить его против их нападения.
— Разве было нападение?
— А вы рискнёте утверждать, что оно не последует?
— В доказательство моих утверждений я привёл десятки проверенных фактов, в доказательство ваших мы услышали только гипотезы».
После этой бесславной для противников советского академика дискуссии «сомневающиеся», как их прозвали в кулуарах конгресса, стали отыгрываться в комиссиях, особенно в прославившейся бурными заседаниями Комиссии контактов и предположений. Здесь высказывались любые гипотезы, которые тут же ядовито оспаривались. Одна дискуссия переходила в другую, порой удаляясь все больше от первоначального спора, пока не вмешивался электрический гонг председателя. Журналисты даже не прибегали к фельетонизации газетных отчётов. Они просто цитировали стенограммы.
Я взял наудачу одну из вырезок и прочёл:
«Профессор О'Мелли (Северная Ирландия). Предлагаю дополнение к формулировке профессора Мак-Эду: аммиачной и фтористой.
Профессор Мак-Эду (США). Согласен. Об этом уже говорилось на пресс-конференции.
Профессор Тэйн (Англия). Поскольку мне помнится, на пресс-конференции говорилось при этом, что розовые „облака“ — гости с холодной планеты. Для фторных существ температура минус сто градусов будет якобы только приятным морозцем. Не хочу быть резким, но боюсь, что утверждавшего это коллегу поправит любой первокурсник. Проблема фтористых белков…
Голос из глубины зала. Нет такой проблемы!
Тэйн. Нет, но может быть: здесь комиссия предположений, а не научных фактов.
Голос из пресс-центра. Ску-у-учно!
Тэйн. Идите в мюзик-холл. Фторорганические соединения могут активизироваться лишь при очень высоких температурах. Или мой коллега забыл разницу между плюсом и минусом? Фторная жизнь — это жизнь на фоне серы, а не воды. На „горячих“, профессор, а не на холодных планетах.
Мак-Эду (вскакивает). Кто говорит о воде или о сере? Отсутствующий здесь профессор Диллинджер имел в виду фтористый водород. Не удивляюсь, если его не поняли репортёры, но поражён непонятливостью выдающегося учёного. Именно фтористый водород или окись фтора могут быть „жизненным растворителем“ при температурах не плюс, а минус сто и более градусов. Розовые „облака“ могут быть и гостями с холодной планеты, господа.
Голос из глубины зала (говорящий прячется за спину соседа). А при какой температуре, профессор, они режут километровую толщу льда?
Тэйн. Ещё одно очко в пользу „горячей“ планеты.
Профессор Гвиннелли (Италия). Скорее в пользу гипотезы газоплазменной жизни.
Тэйн. Трудно поверить в то, чтобы даже в неземных условиях газ мог стать средой биохимических реакций.
Гвинелли (запальчиво). А знаменитые эксперименты Миллера, которому удалось синтезировать в газовой смеси простейшие органические соединения? А исследования советского академика Опарина? Углерод, азот, кислород и водород мы найдём в любом уголке Вселенной. А эти элементы, в свою очередь, образуют соединения, подымающие нас по лестнице жизни, вплоть до скачка от неживого к живому. Так почему бы не предположить, что именно в газовой среде и возникла жизнь, поднявшаяся до высот этой суперцивилизации?
Председатель. Вы можете сформулировать вашу мысль в рамках гипотезы?
Гвинелли. Конечно.
Председатель. Заслушаем профессора Гвинелли на следующем заседании…
Голос из глубины зала (перебивая) …И отсутствующего сейчас доктора Шнеллингера из Вены. У него вполне разработанная гипотеза об интерсвязи пришельцев — что-то о непосредственно частотной модуляции, об излучении ультракоротковолновых импульсов и даже о возможности телепатической передачи на гравитационных волнах…
Смешок неподалёку. Дичь!
Голос из глубины зала (упрямо). Прошу извинить меня за возможную неточность формулировок, но специалисты поймут.
Подымается профессор Жанвье в чёрной шёлковой шапочке. Это старейший профессор знаменитой французской политехнической школы. Он не разлучается со слуховым аппаратом и говорит в микрофон.
Жанвье. Уважаемые дамы и господа. Я бы отложил сообщение доктора Шнеллингера до того времени, пока не будут заслушаны гипотезы о том, с кем же мы имеем дело: с живыми ли существами или высокоорганизованными биокибернетическими системами. В первом случае возможна и непосредственная телепатическая связь.
У меня её нет, но есть опасения, что у всех этих гипотез один неистощимый источник, — заключал выдержку парижский обозреватель. — Источник этот есть и у вас, мои дорогие читатели. Вы суете его в рот, чтобы перевернуть эту газетную страницу и прочесть на обороте, что число гипотез, заслушанных на заседаниях комиссии, уже перевалило за сотню».
Я взял ещё вырезку: цитата из другой стенограммы, но подобранная с тем же ироническим умыслом и прокомментированная в том же духе. В третьей автор вспоминал Гулливера и снисходительно сожалел о людях, которые не сумели уподобиться лилипутам, не измышлявшим гипотез. Но после выступления Зернова от этой иронической снисходительности не осталось и следа. Когда я развернул принесённые Ириной вечерние выпуски парижских газет, солидарность их на этот раз была совсем иной.
«Загадка решена!», «Русские проникли в тайну розовых „облаков“», «Анохин и Зернов устанавливают контакт с пришельцами», «Советы опять удивили мир!». Под этими заголовками бойко рассказывалось о превращении современного Парижа в провинциальный Сен-Дизье времён нацистской оккупации, о чудесной материализации кинозамыслов знаменитого режиссёра и о моём поединке с первой шпагой Франции. Последнее особенно восхищало парижан. Обыкновенный киношник, никогда не появлявшийся на фехтовальных дорожках мира, скрестил шпаги с самим Монжюссо. И при этом остался жив. Монжюссо в этот же вечер дал несколько интервью и вдвое повысил гонорар за участие в фильме. Репортёры, выжав все из Монжюссо и Каррези, бросились и на штурм клиники Пелетье, и только её суровый монастырский устав избавил меня ещё от одной пресс-конференции. А Зернову попросту повезло. Воспользовавшись ритуалом, сопровождавшим открытие и закрытие заседаний конгресса, он незаметно скрылся и на первом же встречном такси удрал за город к знакомому коммунисту-мэру.
