За миллиард лет до конца света (сборник) - Стругацкие Аркадий и Борис (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
— Да помолчи ты, ради бога! Отдай стакан!.. Не умеешь ведь пить, жопа с ручкой, совершенно…
— Д-да! Но зато я умею напиваться!
— Тихо! Заткнитесь все! Начинаем. Обстоятельства дела всем известны? Я полагаю, всем…
— Вове не известны.
— Вова перетопчется. Я к дедам обращаюсь: все в курсе?
Деды были в курсе. Все. Некоторые слышали эту историю уже неоднократно, — и от Вадима, и друг от друга. Всем и все было понятно. И никто не знал, что надо делать.
— У меня вопрос к Димке, — сказал Богдан. — Они прорезались последнее время? Или нет?
— Откуда мне знать, — проговорил Вадим, пьяно растягивая слова. — Они у меня телефон пр-р'слушивают, суки…
— Когда ты их видел в последний раз? — терпеливо настаивал Богдан.
— «Не в этой жизни…» — Вадим истерически хихикнул.
— Отстань от него, — сказал Богдану озабоченный Матвей. — Что ты пристал к человеку? Не знает он ничего больше. И не соображает.
— Вижу-вижу, — сказал Богдан и замолчал. Ничего у нас не получится, подумал он. Мы либо безразличны, либо бессильны. Бессильные мира сего… Но вот что поразительно: ведь я, кажется, завидую ему. За ним охотятся, от него чего-то еще ждут, он нужен кому-то, или мешает кому-то, или, может быть, кому-то полезен. Трепло, слабак, размазня, но представляет ведь собою некую ценность, причем, похоже, немалую. А я вот — пуст. И никому не нужен. Как высосанная банка из-под пива…
Вадим между тем стремительно надирался. Матвей хватал его за руки, отбирал стакан, отставлял подальше бутылки — ничего не помогало. Казалось, Вадим буквально цель перед собою поставил: надраться вглухую — как можно основательнее и как можно быстрее. А скорее всего, так оно и было на самом деле. Может быть, он устал быть трезвым. «…Все, кто вам дорог, достойны самого лучшего… — провозглашал он, никого не слушая и ничего не слыша. — Я просто мою голову и иду… Что вы вообще можете понять? Слышали про такого: Эраст Бонифатьевич зовут… Педераст Бонифатьевич… Если бы у меня была под рукой двустволка, я бы набил этой суке морду…» — и он заливался смехом, кашлял смехом, задыхался смехом, беспорядочно раскачиваясь всем телом, словно воздушный шар на ветру.
— Отдай стакан, говорю!..
— Да отстань ты от него в самом деле!
— Заткнись. Ты что — не видишь, что он вытворяет?.. Сидеть!
— Св-вбоду Вадиму Христофорову!..
Тут напольные часы (мрачная черная башня, отсвечивающая лаком и медными виньетками) подали голос — всхрапнули и ударили, глухо, с благородно-сдержанной мощью, так что все тотчас же замолчали, словно вдруг заговорил среди них старший, — да так оно и было, по сути дела: часы эти были старинные, немецкие, привезенные в свое время из Веймара в счет репараций. Они размеренно отработали свое «хр-р-баммм!» восемь раз подряд, вздохнули напоследок и стихли. И Юра-Полиграф традиционно произнес с демонстративным благоговеним: «Ей-богу, клянусь, встать хочется!..» И все переглянулись, и заулыбались, и почему-то всем сделалось хорошо.
…Всем, кроме Вадима, конечно, которому хорошо стать не могло уже ни при каких обстоятельствах. Ему теперь могло стать только плохо, и ему-таки стало плохо, и Матвей с Маришкой поспешно увели его в ванную, а остальные вновь загомонили — главным образом для того, чтобы заглушить мучительные звуки, доносящиеся оттуда.
— … Вэл-вл!
— Что, горе мое?
— Перестань врать!
— Никогда! Настоящих жуков больше не осталось. Я еще застал жуков-носорогов — Oryctes nasicornis. Под Лугой их было довольно много. Но вот жука-оленя живого не видел ни разу. Сейчас все они исчезли навсегда. Бронзовка обыкновенная — Cetonia aurata — заделалась редкостью. Жужелицы крупной на огороде не встретишь…
— А в Японии, между прочим, жуков до черта. Их там разводят.
— Сравнил! Япония войну проиграла. Тоталитарным государствам полезно проигрывать войны — они от этого сразу идут на поправку.
— Мы тоже проиграли войну.
— Верно. Но, во-первых, гораздо позже. А во-вторых, явно идем на поправку.
— Что-то не видно.
— Видно, видно. Но жуков нам уже теперь не вернуть. Разве что в Японии станем закупать. Но нет худа без добра: у нас появились удивительные тараканы!..
— Полундра! Не надо про тараканов!
— Слушайте, жлобье, мы будем языком болтать или мы будем, блин, делом заниматься?..
— …Открывает жена. Руки опущены, подбородок открыт…
— Недурно. Но мне больше понравилось про новоросса. Выходит из Эрмитажа и говорит «Ну, что ж. Не бог весть что, конечно, но ничего, ничего — чистенько…»
— «Машка, женушка моя дорогая! Родила? Сколько? Трое? Мои есть?…»
— …А ты представь себе «Ревизора» с точки зрения чиновника. История про то, как мелкий проходимец и негодяй обманул приличных и порядочных людей…
— …Слушай, вот интересно, что было бы, если бы у Николая хватило сообразительности дать Александру Сергеевичу сразу камергера вместо камер-юнкера?
— Между прочим, я только к старости узнал, что Ольга, оказывается, была сестра Татьяны…
— Господи! А кто же она тогда была, по-твоему?
— Ну, не знаю, брат. Приятельница. Подружка. «Скажите, девушки, подружке вашей…»
Потом Маришка снова появилась, растерянная и встрепанная, и сразу же, не садясь, налила себе минералки и жадно выпила.
— Ну и ну, — сказала она и опустилась на ближайший стул.
Андрей произнес с недурным французским прононсом:
— Monsieur Christoforoff va s'animaliser.
Кто понял — промолчал, кто не понял — тем более. А Вельзевул осведомился деловито:
— Уложили?
— Там с ним Матвей… — ответила Маришка невпопад. — Ребята, он так долго не протянет, надо что-то делать, честное слово. Богдан, ты не хочешь им заняться?
— Нет, — сказал Богдан так резко, что все сразу же замолчали и теперь смотрели на него. Даже Тенгиз. Даже опекуемый Вова.
— Извини меня, конечно, но почему? — спросила Маришка беспомощно. — Это же сейчас — совершенно очевидно — твой клиент.
— Я предпочел бы не давать объяснений, — сказал Богдан таким тоном, чтобы разговор прекратился. И разговор прекратился.
— Что ты выяснил? — спросил Тенгиз, переведя тяжелый взор свой на Страхоборца. — Ты узнал что-нибудь?
— Да. Я узнал, что Аятолла — замечательная личность, и что у него есть два слабых места.
— Целых два? — сказал Юра-Полиграф. — Да он у нас просто слабак!
— Первое — он любит жену. Второе — он любит сына.
— О боже! — сказала Маришка нервно.
— Сын маленький? — осведомился Юра.
— Да. Десять лет.
Некоторое время все молчали, уткнувшись в тарелки, и только Маришка оглядывала всех по очереди, постепенно закипая.
— Это не для нас, — сказала она наконец решительно.
— Но он-то этого не знает, — возразил Страхоборец.
— И думать на эту тему не хочу, — сказала Мариша. — И вам не разрешу. Забудьте. Прямо сейчас.
— «Гордость составляет отличительную черту ее физиономии», — произнес Юра-Полиграф, безусловно кого-то цитируя.
— Хорошо, хорошо, — сказала ему Мариша нетерпеливо. — Но я на эту тему даже разговаривать не желаю.
— Ну, вот что, золотко мое, — сказал Тенгиз, глядя ей в лицо. — Либо мы тут будем обливаться соплями, блин…
— Да, мы будем обливаться соплями! И всё! Нет темы для разговора!
— Ты скажи это Димке… — мрачно предложил Тенгиз, отводя, впрочем, глаза.
— Скажу, не беспокойся. И он со мной согласится. Со мной, а не с тобой.
Ну, это, положим, дело темное и отнюдь не очевидное, — подумал Богдан, но в дискуссию вступать ни с кем не стал, а только спросил Тенгиза:
— Подобраться к нему вплотную можно?
— Можно, — сказал Тенгиз.
— Так за чем же дело стало?
Тенгиз не отвечал, как бы находясь в затруднении. Все смотрели на него и ждали.
— Слишком уж легко к нему подобраться, — сказал наконец Тенгиз медленно. — Мне это не понравилось.
— То есть?
— Я прошел к нему в офис свободно, блин, как в собственный сортир. Гада не оказалось на месте, но все равно — легкость эта… эта вседозволенность… там же охраны должно быть, как в Кремле. Тут что-то явно не так, блин. Так не бывает. Мне показалось, что это западня. Капкан для дураков.
