Журнал «Если», 1999 № 01-02 - де Вака Рауль Кабеза (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
Восхитительное переживание — в своем роде, конечно. Падение!
Ты все это чувствовал, все помнишь. Сначала скука: падаешь и падаешь, всего-то развлечения — ощущение свободного падения и болтовня друзей по радио. Потом ледяная оболочка стала утончаться, началась ионизация и свечение, возник прозрачный светло-фиолетовый кокон; красная звезда внизу становилась все больше и больше, ее поверхность таяла, покрывалась морщинами. Внезапно мы провалились в пламя, над нами вознесся гигантский светящийся свод, превративший нас в карликов на фоне бесконечности.
Внизу, на неподвластной разуму глубине, поверхность перестала изгибаться, заполнила собой все — и я, по-прежнему падая со скоростью трехсот километров в секунду, завис неподвижно над бескрайней равниной, протянувшейся от горизонта до горизонта.
Потом испарился последний лед, и я повис в пустоте, словно пришпиленный к полыхающим небесам над бесконечным алым горизонтом. Боль явилась, как неизбежность, как горы, как океанская бездна, как континенты, как весь огромный мир, из которого выкачали воздух.
Это все Дженна! Теперь я помню. Самое странное, я никогда не был с ней серьезно связан. Она уже находилась в собственной скорлупе. Вот чему она хранила верность — скорлупе, вмещавшей ее изменчивый характер. Больше ей никто не был нужен.
Много позже, наверное, спустя век-другой, я узнал, что Дженна расщепила себя. Когда ее скорлупа раскололась, она скачала свою личность в компьютер и дотошно запротоколировала все, что составляло ее личность: все свои навыки, догадки, все, что испытала, вплоть до мелочей, все черточки характера, все воспоминания, сны, мечты, все бесчисленные тонкости, образующие конкретного человека. Она разбила свою душу на файлы и передала десять тысяч разделов в общее пользование. Теперь в тысяче, в миллионе, а может, и в большем количестве людей присутствует Дженна: ее ум, проницательность, владение древними музыкальными инструментами.
Но никому не дано ощущать себя так, как она. Переписав вторичное, она стерла главное.
А что представляю собой я?
Двое из техников, провожающих меня к кораблю и помогающих проводить тысячи процедур предполетной проверки, — мои старые друзья, оставшиеся еще с того, давнего падения. Один по-прежнему сохраняет то самое биотело, только постаревшее на восемьсот лет. Благодаря биологической реконструкции он ничуть не утратил силу и скорость реакции. Мое выживание, если мне суждено выжить, будет зависеть от тончайшего, в доли секунды, расчета, и мне неловко, что я не могу вспомнить его имя.
Помнится, он всегда был основателен и консервативен.
В процессе проверки мы обмениваемся шутками. Мне все так же не по себе: я продолжаю спорить с собой и все определеннее прихожу к выводу, что не понимаю и не пойму, зачем в это ввязался.
Изучение черной дыры могло бы именоваться захватывающим приключением только при возможности путешествовать со сверхсветовой скоростью, однако среди тысяч чудес, созданных наукой и техникой в третьем и четвертом тысячелетиях, этого чуда так и не оказалось. Будь у меня сказочный двигатель SSS, я бы запросто выскользнул из черной дыры. На горизонте событий пространство проваливается в черную дыру со скоростью света, но для сказочного двигателя «горизонт» н$ стал бы преградой.
Увы, мы таковым двигателем не обладаем. Одна из причин, почему я решился на это погружение, — не единственная и не главная, просто одна из многих, — состоит в надежде, что научное измерение свернутого пространства внутри дыры прояснит природу пространства и времени, и я сделаю один из бесчисленного множества шажков, результатом которых станет в конце концов создание двигателя SSS.
Впрочем, у корабля, который я буду пилотировать, двигатель почти — не совсем, конечно, — так же хорош. В его непроницаемом чехле предусмотрен микроскопический сдвиг пространства-времени, из-за которого обычное вещество отчасти преобразуется в антиматетрию. Этот полноконверсионный двигатель способен развивать чудовищное ускорение, измеряемое в тысячах «g». Для биологического организма это немыслимое ускорение, несмотря на любые стабилизаторы. С подобным двигателем можно бросить вызов тому, что не умещается в сознании, подлететь к самому горизонту событий, закладывать маневры в чудовищно опасной зоне — там, где само пространство разгоняется до субсветовой скорости. Корабль размером с орех располагает двигателями межпланетного зонда.
Но даже с такими двигателями корабль для черной дыры — что комар для лягушки.
Зеленые индикаторы свидетельствуют, что проверка благополучно завершена. Я включаю приборы, проверяю сам все, что до меня проверено уже трижды, причем делаю это два раза. Сидящий во мне пилот донельзя дотошен. Полный порядок.
— Ты так и не дал своему кораблю название, — долетает до меня голос человека, чье имя я не могу вспомнить. — Какие у тебя позывные?
Полет в одну сторону, думаю я. Может быть, что-нибудь из Данте? Нет, Сартр сказал лучше: Huit Clos — запертая дверь.
— Huit Clos, — говорю я и отделяюсь от станции.
Пускай ломают головы.
Я один.
Законы небесной механики не отменены, и я не проваливаюсь в черную дыру. Еще рано. Слегка пришпорив разгонные двигатели — вблизи станции я не осмеливаюсь включать главную тягу, — я ложусь на эллиптическую орбиту: вблизи перимелазмы, но пока что вне опасной зоны черной дыры. Дыра по-прежнему невидима, но я развил в себе высочайшую чувствительность, охватывающую весь спектр от радио до гамма-радиации. Мое новое зрение позволяет различить рентгеновское свечение, но я его не вижу. Если оно и есть, то такое слабое, что остается неподвластно моим приборам. Межзвездная среда здесь так разрежена, что ее, можно сказать, вообще не существует. Черная дыра невидима.
Я улыбаюсь. Так даже лучше — сам не знаю, почему. Черная дыра чиста, ничем не загрязнена, состоит из одной гравитации, является большим приближением к чистой математической абстракции, чем что-либо еще во всей Вселенной.
Еще не поздно повернуть вспять. При ускорении в миллион «g» я за каких-то пол минуты достигну релятивистских скоростей. Для бегства мне даже не понадобится червоточина. Не нужно будет замедлять мысль, чтобы домчаться на такой скорости до любой точки в обитаемой галактике.
Но я знаю, что не сделаю этого. Психолог тоже знала, будь она проклята, иначе не дала бы мне добро на экспедицию. Почему? Что со мной?
Я уделяю этим тревожным мыслям только половину своего внимания; другая половина сосредоточена на пилотировании. Меня посещает прозрение, а с ним — новое воспоминание. Чертова психолог! Помнится, меня так тянуло к этой женщине, что я отвлекся и не уловил ее слов.
Теперь сексуального влечения для меня, конечно, не существует. Вообще не помню, что это такое. Что-то странное, абсолютно чуждое.
«Мы не можем воспроизвести в копии весь мозг, однако переписанного хватит, чтобы вы чувствовали себя человеком, — сказала она, обращаясь к стенке, а не к тебе. Вы не заметите никаких провалов».
У меня мозговые изъяны — вот в чем штука!
Ты нахмурился.
«Как же не заметить, что некоторые воспоминания отсутствуют?»
«Мозг освоится с новой ситуацией. Припомните: в каждый момент времени вы используете не больше сотой доли процента своей памяти. Мы опустим только то, о чем у вас никогда не возникает причин подумать. Например, память о вкусе клубники; планировка дома, в-котором вы жили подростком; первый поцелуй».
Это тебя несколько встревожило: ты хотел остаться собой. Максимальная сосредоточенность! Какой вкус у клубники? Не помню, не уверен даже насчет цвета. Такие круглые, как яблоки, только мельче. Цвет такой же, как у яблок, или близкий к ним — в этом я уверен, только сомневаюсь даже по поводу цвета яблок.
Но ты решил, что можно прожить и «отредактированным», раз это не нарушает твою сущность. Ты улыбнулся и сказал: «Не трогайте первый поцелуй».
Вот я и не могу найти решение этого ребуса: кем надо быть, чтобы сознательно прыгнуть в черную дыру. Не могу, потому что не помню того, что помнишь ты. Если начистоту, я — вообще не ты.
