Вампиры пустыни (Том I) - Мопассан Ги Де (книги регистрация онлайн бесплатно .TXT) 📗
Кто, к примеру, поверит в историю о высасывающем людей досуха дереве, едва не лишившем дядюшку жизни? Сам он говорил, что оно «страшнее, чем анчар».
— Это ужасное дерево простирает свою величественную смертную тень в дебрях густых зарослей центральной Нубии; в соседстве с ним, страшась его отвратительных испарений, не произрастают никакие другие растения, питается же оно дикими животными, которые, спасаясь от погони или полуденного зноя, ищут убежище под его толстыми ветвями; птицами, которые, порхая над поляной, оказываются в заколдованном кольце его власти и, ничего не подозревая, пытаются освежить себя нектаром из чаш его огромных воскоподобных цветков; и даже людьми, когда редкий заблудший дикарь ищет укрытия в бурю или, исколов ноги о колючую серебряную траву поляны, бросается к чудесным плодам, висящим среди удивительной листвы. Какие же у него плоды! Великолепные золотистые овалы, подобные громадным медовым каплям, вытянутые под собственным весом в форме полупрозрачных груш! Листва поблескивает от странной росы, что целыми днями капает на землю, орошая влагой траву; местами напоенные кровью, ярко-зеленые травянистые острия вздымаются так высоко, что теряются среди густой листвы чудовищного дерева и, словно ревностные стражи, хранят страшную тайну сокрытого в нем склепа, обвивая черные корни убийственного дерева непроницаемой и живой зеленой завесой.
Так он описывал растение. Заглянув позже в ботанический словарь, я узнал, что натуралистам и впрямь известно семейство «плотоядных» растений, но большинство из них очень малы и питаются лишь мелкими насекомыми. Мой дядюшка, однако, ничего об этом не знал, так как умер еще до открытия росянки и растений-ловушек. Его познания основывались на лично пережитом им жутком столкновении с деревом-кровососом. Существование его дядя объяснял оригинальными теориями. Он отрицал неизменность всех законов природы, кроме одного: сильные всегда будут стремиться съесть слабых. «Считая и эту неизменность саму по себе только средством более существенных общих изменений», он утверждал, что — поскольку любой изъян в способности к самозащите предполагал бы недостойную пристрастность Творца и поскольку инстинкты зверей и растений без сомнения аналогичны — «весь мир должен обладать одинаковыми ощущениями и восприятием». Развивая эту теорию (ибо для него она была чем-то большим, нежели «гипотезой») и продвигаясь на шаг или два далее, он начал верить, что «при наличии неотвратимой опасности или необходимости выжить любое животное или растение способно в конечном итоге революционизировать свою природу; тогда волк станет питаться травой или гнездиться на деревьях, а фиалка вооружится шипами или будет ловить насекомых».
— Как можем мы, — спрашивал он, — приписывая человеку осознанное восприятие ощущений, одновременно отрицать, что звери, которые слышат, видят, осязают, обоняют и различают вкус, обладают принципом восприятия, соответствующим их чувствам? И если вся сфера «одушевленного» мира наделена даром защищать себя от истребления и нападать на слабого, почему «неодушевленный» мир, ведущий такую же ожесточенную борьбу за существование, должен оставаться беззащитным и безоружным? И я отрицаю это. Бразильский эпифит душит дерево и высасывает из него соки. Дерево же, пытаясь уморить паразитического вампира голодом, направляет свои соки в корни, пронзает почву в другом месте и питает течением соков новые побеги. Эпифит оставляет мертвые ветви и набрасывается на свежие зеленые побеги, прорастающие из земли под ним — и борьба продолжается. Взгляните на индийский фикус: чем ожесточенная устремленность его корней к далекому водоему отличается от вызывающих жалость усилий верблюда добраться до оазиса или армии Синаххериба [22] — до спасительного Нила?
Лишены ли сознания мимозы? Я исходил много миль по их полям, наблюдая за ними, пока не начал опасаться, что растения наберутся смелости и восстанут против меня. Под моими стопами зеленый ковер бледнел и съеживался, становясь серебристо-серым. Я ощущал такое повсеместное отвращение к себе, что готов был воззвать к растениям; но все было напрасно. Даже тень протянутой руки ужасала растения до бесчувствия; при первом звуке моей речи листья сворачивались, а большие, пышные кусты, на чью крепость я по глупости надеялся, увядали в беспомощной мольбе, заслышав мои шаги. Ни единый лист не желал оставаться со мной. Мое дыхание отравляло саму жизнь. Мое присутствие парализовало их, и я был рад наконец оказаться среди менее боязливых растений и почувствовать, как злопамятная колкая трава мстит мне, неосторожно придавившему ее. Да, растительный мир способен на месть. Можно держать в клетке морскую свинку, но как приручить василиска? Небольшая мимоза в вашем саду может развлечь детей (которые находят удовольствие и в разглядывании корчащихся на булавках майских жуков), но как вы отнесетесь к растению, способному схватить бегущую антилопу или высасывать соки из человека, пока его плоть не станет такой же размякшей, как разум, так что все качества «одушевленного» существа не помогут ему вырваться из ужасных объятий — Господи упаси! — «неодушевленного» дерева?
— Много лет назад, — продолжал дядюшка, — я, не имея привычки сидеть на месте, отправился в Центральную Африку. Мое путешествие началось там, где река Сенегал впадает в Атлантический океан; я достиг Нила, обогнул Великую пустыню и по пути к восточному берегу добрался до Нубии. Со мной были трое туземцев-проводников: двое из них были братьями, а третий, Отона — молодой дикарь с Габонской возвышенности, еще мальчишка. Однажды я оставил мула с двумя мужчинами, занятыми установкой палатки, взял ружье и вместе с мальчиком пошел в заросли, которые заметил в отдалении. Подойдя ближе, я обнаружил, что лес разделен надвое широкой поляной. На ней паслось в тени небольшое стадо антилоп — лучшей дичи на ужин и пожелать нельзя. Я стал подбираться к ним. Стадо не замечало настоящей опасности, но держалось настороже. Антилопы неторопливо перебегали с места на место и я не меньше мили следовал за ними вдоль зарослей. Неожиданно я увидел посреди поляны одинокое дерево — одно-единственное. Я сразу же с удивлением понял, что никогда не встречал такие деревья; но я был поглощен добыванием дичи на ужин и потому лишь бросил на него беглый взгляд, чтобы удовлетворить свое любопытство: странно было видеть одинокое дерево с роскошной листвой в этом месте, где не росло, казалось, ничего, кроме колючего кустарника и древовидных папоротников.
Тем временем антилопы были уже на полпути между мной и деревом. Глядя на них, я понял, что они собираются пересечь поляну. Прямо напротив в лес уходила прогалина, где я непременно потерял бы свой ужин. Я выстрелил в середину стада, двигавшегося вереницей, и угодил в молодого теленка. Остальная часть стада в порыве ужаса кинулась в сторону дерева, оставив теленка дергаться на земле. По моему приказу Отона побежал за подранком, но маленькое создание, завидев его, попыталось последовать за своими собратьями и довольно быстро побежало в их направлении. Стадо успело достигнуть дерева, но вдруг, вместо того, чтобы пробежать под ним, на бегу резко свернуло и пронеслось в нескольких ярдах от дерева.
Не то я сошел с ума, не то растение действительно пыталось поймать антилопу! Краем глаза я увидел — или вообразил, что увидел — как растение пришло в бурное волнение. Кусты вокруг недвижно стояли в вечернем воздухе, не было ни ветерка, но ветви дерева в каком-то внезапном порыве потянулись к стаду и в этом резком движении склонились почти до земли. Я потер глаза, на секунду закрыл их и снова посмотрел на дерево. Оно было неподвижно, как и я.
К нему приближался мальчик, увлеченный погоней за маленькой антилопой. Он протянул руки, надеясь поймать ее, но она выскользнула из хватки пылкого преследователя. Он вновь потянулся к ней, и снова она увернулась. Еще один прыжок, и в следующее мгновение мальчик и антилопа очутились под деревом.
