Гаугразский пленник - Дубинянская Яна (читать книги полностью txt) 📗
Только бы дождаться… не спать…
Младенческая головка на сгибе ее руки. Круглые щечки, уже не ярко-красные, а теплого розоватого оттенка, каким отливает изнутри завиток морской раковины. Крошечный носик, похожий на тот неброский цветок, что растет на голых скалах Альскана. И губки — словно бабочка… Так удивительно — у спящего Растуллы губы складываются в точно такой же наивно-капризный изгиб… Как и у каждого из их старших сыновей: высокого серьезного Шанталлы… смешливого Танны… круглолицего карапуза Гара…
Ребенок, у которого пока еще не было имени, завозился, сморщился, его личико собралось складками, будто ткань входного полога под чьей-то рукой. Маленький, беззащитный. Точно такой же, как и все они, ее новорожденные сыновья… так разве…
И вдруг — резким взмахом выпуклых век — младенец распахнул глаза, и Мильям зажмурилась, отшатнулась, закрылась ладонью от его недетского, нечеловеческого пронзительного взгляда…
— Мильям-тену!..
Она закричала.
С сомкнутыми губами, без единого звука.
— Проснулась?
Было темно. Настолько, что момент, когда она открыла глаза, проскользнул незамеченным, как ночная бабочка в полете. Слепая пустота. Все.
Мильям взвилась, и взмахнула руками, и чуть не уронила сонный сверток, пригревшийся на груди — здесь, хвала Матери, здесь!.. — и прижала его к себе с истовой силой, и только потом обернулась через плечо навстречу неясному, нависающему, еще более темному, чем сама тьма…
— Как ты вообще? — спросил шелестящий шепот. — Идти сможешь?
— Куда идти?
Темнота постепенно теряла густоту, словно черный чай, в который тонкой струйкой добавляют овечье молоко. Лунный луч в щели неплотно закрытой оконницы. Блестящие искорки глаз и серый абрис лица. Склонившаяся над постелью квадратноплечая фигура.
Мильям еще крепче обняла сына, прикрыла краем кошмы. Не отдам. Ни за что.
— Хороший вопрос, — вполголоса сказал незнакомец, и Мильям не поняла, о чем он, она не помнила никакого вопроса. — Ну да ладно, решим в процессе. Надо уходить, Мильям-тену, и прямо сейчас. Надо, пойми. Иначе они вас убьют.
Он назвал ее имя, и в это самое мгновение она узнала голос, узнала нездешнюю, непонятную речь, узнала эту фигуру с искорками на темно-сером лице.
Пленник.
Она не удивилась. Любой другой чужак, проникший во дворец Растуллы-тенга, был бы немыслим — как если б растаял снег на пике Арс-Теллу или ожила каменная кобыла Лайя… Но для Пленника не существует ничего невозможного либо запретного. Пленник может все.
Что он сказал?!.
— …бежать. Уже. Ты можешь встать?
— Могу… — Мильям отпустила край кошмы, взглянула на смутно светлеющее во тьме личико сына: выпуклые полумесяцы спокойных век. — Но зачем? Почему? Что случилось?!
— Ты спрашиваешь? — Пленник усмехнулся; нет, никогда она не увидит его серьезным, даже в темноте. — Разве старик из Обители не дал тебе понять?..
— Алла-тенг?
Оказывается, она плохо помнила. Только опасность — не отдать, защитить, спасти! — а подробности ускользали, стертые сном, этим предательским даром Матери… И еще ложная память: ну правда, не мог же служитель Могучего и в самом деле…
— Алла-тенг сказал, что отнесет маленького в Обитель, — проговорила Мильям, и собственные слова прозвучали так, словно она слышала их впервые. — Что там его выкормят… и отмолят от Вражьей тени…
— Ага. Два раза.
— Что?..
Бесшумным прыжком Пленник отскочил к стене; приподнял полог оконницы, впустив чуть более широкий лунный луч; прислушался. Потом пересек неслышными шагами помещение и присел на край постели Мильям. Мужчина!… Она непроизвольно отодвинулась, прикрылась кошмой.
— Короче, — непонятно заговорил Пленник. — Все гораздо хуже, Мильям-тену. Старик, может быть, так бы и сделал… хотя лично я сильно сомневаюсь. Но тот пацаненок, который помогал ему принимать роды… В общем, вся Обитель уже в курсе, что жена Растуллы-тенга — наложница Врага и, соответственно, мать Вражьего ублюдка, отмеченного печатью, ну и так далее. Они только ждут утра, ночью боятся. Толпа взбесившихся фанатиков. А ты говоришь — выкормят… — Он рассмеялся тихо и невесело.
— Я все равно его не отдам, — прошептала Мильям. — Приедет Растулла-тенг… уже скоро… я ему скажу…
Пленник протянул руку и взял Мильям за подбородок. Этот жест был настолько диким и невозможным, что у нее перехватило дыхание, она не смогла ни возмутиться, ни противиться. Повернула голову навстречу его глазам, круглым и бездонным, как пещеры на склоне Уй-Айры. Без зрачков. С лунными искрами в черной глубине:
— Нет. Ты пойдешь со мной.
Она потупилась.
На море можно было смотреть только сквозь завесу из прищуренных ресниц. Оно сверкало, рябило и перетекало туда-сюда раскаленной зыбью, словно расплавленное серебро в тигеле мастера-златокузнеца. Взглянуть же на солнце Мильям и не пыталась.
Прозрачная древесная тень все время неуловимо двигалась, она съежилась до тесного пятнышка вокруг самого ствола и соскользнула с младенческой щеки. Мильям прикрыла головку сына навесом согнутой ладони. Тот не обратил внимания ни на солнце, ни на тень, всецело поглощенный самым важным делом его едва начавшейся жизни.
— Ничего себе присоска! — весело удивился Пленник. — Он тебя когда-нибудь отпустит, а, Мильям-тену?
Он смотрел на нее в упор, с живым интересом и без тени смущения. Чужой мужчина — на одно из самых заветных таинств Матери, к которому нельзя допускать ничьи глаза… Впрочем, наверное, в той земле, откуда он родом, все по-другому. Она, Мильям, лучше кого бы то ни было знала, что на великом Гау-Гразе есть разные земли и очень разные обычаи.
И потом, это было далеко не самое страшное из того, что с ней случилось.
— К ночи нужно дойти во-он туда. — Пленник протянул руку, указывая на далекое белое пятно в зелени выше по склону. — Я когда-то лазил по тем руинам: хорошее место, чтобы укрыться и переночевать. Там нас никто не найдет.
От невольного движения глаз за его рукой закружилась голова; Мильям откинулась на шершавый ствол дерева. Светловолосый ребенок, у которого не было имени, жадно высасывал первые капли еще не прибывшего как следует молока. Голодный, упрямый… А ведь его братья Танна и Гар в первые дни только и делали, что спали. Правда, самый старший, Шанталла…
Она больше никогда их не увидит. Никогда.
— Эй, Мильям-тену, что с тобой? Ты держись. Это на самом деле не так уж и далеко…
Как случилось, что она все-таки пошла с ним?! С почти незнакомым, чужим, непостижимым человеком. Он сказал, что им ничего не угрожает, ее старшим сыновьям, маленьким мужчинам и будущим воинам… а малыша она должна спасти. Он сказал, что Растулла-тенг не поможет. Она не поняла почему — но поверила…
Как случилось, что она ему поверила?!.
Пленник присел на корточки вплотную к Мильям с сыном, отбросив на них краешек тени. Ребенок наконец притомился и заснул на сгибе материнской руки, но, когда Мильям попробовала вынуть сосок из его ротика, присосался с новой силой. Пленник негромко рассмеялся:
— Упорный парень!
Помолчал и зачем-то прибавил:
— А глазки у него, наверное, будут голубые. Или даже зеленые.
Ее полный ужаса взгляд напоролся на его улыбку. Странный, жуткий человек, который никогда не бывает серьезным. Почему она не дождалась утра?.. Не дождалась Растуллы-тенга?!
— Что ты так смотришь? Нормальная вообще-то вещь. У моей сестры, например, зеленые глаза… — Его улыбка на мгновение пригасла, но тут же разгорелась с новой силой. — И при этом она очень красивая, моя сестренка, честное слово. Ну как, спит? Вставай, Мильям-тену. Бризом потянуло, будет легче идти.
С моря действительно подул свежий ветерок. Он пробрался прохладным дыханием под накидку Мильям, высушил мельчайшие капельки пота на висках младенца, заигрался, развевая и спутывая пряди, светлыми волосами Пленника. Как она могла уйти с человеком, у которого такие волосы?!.
