Вавилон-17 - Дилэни Сэмюэль Р. (книги txt) 📗
— Вы играете против нашего компьютера. При каждой потерянной фигуре ставите тысячу кредитов. Если выигрываете фигуру, получаете столько же. Шах дает или отнимает у вас пять тысяч. Мат дает выигравшему тысячу ставок...
Это была игра, чтобы выровнять его чрезмерный выигрыш.
— Пойду домой и возьму деньги, — обратился он к крупье.
Тот улыбнулся и ответил:
— Дом настаивает, чтобы вы играли.
Она следила, очарованная, как Батчер пожал плечами, повернулся к доске и... в семь ходов дал компьютеру «детский мат». Они молча выдали ему миллион кредитов — и трижды пытались убить его, пока он добрался до выхода из казино. Им это не удалось, но этот спорт был даже лучше игры.
Наблюдая за его действиями и реакциями в этой ситуации, ее мозг бился внутри него, изгибаясь от боли или удовольствия, которые испытывал он, от чуждых эмоций, ибо они были лишены «я» — невыразительные, механические, соблазнительные, мифические. Батчер...
Она пыталась прервать безудержное кружение.
«...если вы все время понимали Вавилон-17, — бушевало в ее мозгу, почему вы использовал и его для игры, для ограбления банка, а днем позже вы утратили все и даже не сделали попытки вернуть что-нибудь себе?»
— Себе? Там не было «я».
Она снова вошла в его мысли и повела его за собой по извивам памяти.
— Свет... вы делаете! Вы делаете! — кричал он в ужасе.
— Батчер, — спросила она, более привыкшая к эмоциональным водопадам слов, чем он, — на что похож мой мозг в вашем мозгу?
— Яркое, яркое движение! — вопил он в аналитической точности Вавилона-17, грубый как камень, чтобы выразить многочисленные образы, рисунки, их сочетание, и смещение, и разделение...
— Это значит быть поэтом, — объяснила она, моментально приводя в порядок мысленные течения. — Но поэт по-гречески значит создатель или строитель.
— Вот он! Этот рисунок. Ахххх! — такой яркий-яркий!
— Такая простая семантическая связь? — она была удивлена.
— Но греки были поэтами три тысячи лет назад, а вы — современный поэт. Вы соединяете слова на больших расстояниях, и их праздник слепит меня! Ваши мысли сплошной огонь, даже тени я не могу схватить. Они звучат как нежная мелодия, которая потрясает меня.
— Это потому, что вас никто и ничто не потрясало раньше. Но я польщена.
— Вы так велики внутри меня! Я вижу рисунок: преступное и артистическое сознание встречаются в одном мозгу с языком, как с нитью, между ними...
— Да, я начала думать о чем-то вроде...
— Летят мысли, имена Бодлер... Аххх!.. и Вийон.
— Это древние французские по...
— Слишком ярко! Слишком ярко! «Я» во мне недостаточно сильно, чтобы выдержать это. Ридра, когда я смотрю на ночь и звезды, то это всего лишь пассивный акт, но вы придаете всему такую окраску — даже звезды у вас окружены еще более яркими радугами!
— То, что вы воспринимаете, меняет вас, Батчер. Но это вам надо.
— Я должен... свет! В вас я вижу зеркало, в нем смешиваются картины, они вращаются и меняются!
— Мои стихи! — это было замешательство от внезапной наготы.
Определения «я» точные и величественные.
Она подумала:
— Вы зажигаете мои слова значениями, которые только мелькают для меня. Что меня окружает? Что такое я, окруженный вами?
Она видела его, совершающего грабеж, убийство, наносящего увечья, поскольку семантическая важность различия мой и твой была разрушена в столкновении синапсов.
— Батчер, я слышала, как оно звучало в ваших мускулах — это одиночество, которое заставило вас убедить Джебела извлечь наш «Рембо», просто чтобы иметь кого-нибудь рядом с вами, кто мог бы говорить на вашем аналитическом языке. По такой же причине вы старались спасти ребенка, — шептала она.
Образы замкнулись в ее мозгу.
Длинная трава шелестела у плотины. Луна Аленно освещала дивный вечер.
Плейнмобиль гудел, подрагивая мощным мотором. В нетерпении он коснулся рулевого колеса концом левой шпоры. Лилл извивалась около него, смеясь.
— Вы знаете, Батчер, если бы мистер Биг узнал, что вы направились сюда со мной в такую романтическую ночь, он был бы очень сердит. Вы действительно хотите взять меня с собой в Париж, когда закончите здесь свои дела?
Невыразимая теплота смешивалась в нем с нетерпение. Ее влажное плечо под его рукой, ее губы красны. Она собрала свои волосы цвета шампанского высоко над ухом. Ее тело возле него переливалось волнующими движениями, когда она поворачивала к нему лицо.
— Если вы обманите меня насчет Парижа, я скажу мистеру Бигу. Если бы я была умной девушкой, я подождала бы, пока вы возьмете меня туда, прежде чем позволить нам... подружиться, — дыхание ее благоухало в знойной ночи.
Он положил ей на плечо вторую руку.
— Батчер, заберите меня из этого горячего мертвого мира. Болота, пещеры, дождь! Мистер Биг пугает меня, Батчер! Возьмите меня от него в Париж! Только не надо притворяться. Я очень хочу уйти с вами, — она едва слышно хихикнула. — Я думаю, я... я вовсе не умная, после всего...
Он прижался ртом к ее губам — и сломал ей шею резким ударом ладони.
Она упала, глаза по-прежнему были открыты. Гиподермическая ампула, которую она собиралась вонзить ему в плечо, выпала из ее руки, покатилась и замерла у педали газа. Он отнес девушку на плотину и вернулся, до бедер вымазанный тиной. Усевшись он нащупал кнопку рации.
— Все кончено, мистер Биг.
— Хорошо. Я все слышал. Утром можете получить деньги. Очень опрометчиво было с ее стороны пытаться мешать мне из-за этих пятидесяти тысяч.
Плейнмобиль двинулся, теплый ветерок высушил тину на его руках, высокая трава расступалась со свистом перед лыжами.
— Батчер!..
— Но это мое, Рида.
— Я знаю. Но я...
— И я собирался добраться до мистера Бига двумя неделями позже.
— Куда вы обещали взять его?
— В игровые пещеры Миноса... И однажды я затаился...
...Хотя это его тело, прижалось к земле под зеленым светом Крета, дыша широко открытым ртом, чтоб не выдать себя никаким другим звуком, это было ее ожидание, ее страх, подавляемый в себе. Грузчик в своем красном комбинезоне остановился и вытер пот носовым платком. Быстрый шаг вперед, хлопок по плечу. Грузчик, удивленный, обернулся, и сильные руки сжались на его горле, шпора вспорола ему живот, и внутренности расплескались по платформе, а затем бежать под оглушительный вой тревожной сирены, прыгать через мешки с песком, сорвать цепь и швырнуть ее в изумленное лицо охранника, который обернулся и стоял с нелепо растопыренными руками...
— Проломил вход и убежал, — сказал он ей. — Маскировка подействовала, и охранники не смогли выследить меня в лавовых полях...
— Откройтесь мне, Батчер. Откройте мне все про побег.
— Это больно, поможет ли? Я не знаю...
— Но в вашем мозгу нет слов. Только Вавилон-17, как мозговой шум компьютера, занятого чисто синоптическим анализом.
— Да, теперь вы начинаете понимать...
...он дрожал в ревущих пещерах Диса, где был замурован девять месяцев, ел пищу любимого пса Лонни, потом самого Лонни; замерз, пытаясь преодолеть горы льда, пока внезапно планетоид не вышел из тени Циклопа, и сверкающая Церера загорелась в небе, так что через сорок минут талая вода в пещере доходила ему до пояса. Когда он, наконец, вытащил свои прыжковые сани, вода была горячей, а он — скользким от пота. Он на максимальной скорости прошел две мили до полосы сумерек, установив автопилот за мгновение до того, как, оглушенный жарой, потерял сознание. Это случилось за десять минут до наступления Божественных сумерек.
— Потерянного во тьме вашей утраченной памяти я должна найти вас, Батчер. Кем вы были до Нуэва-нуэва Йорка?
И он с нежностью повернулся к ней.
— Вы испуганы, Ридра? Как раньше...
— Нет, не как раньше. Вы научили меня кое-чему, и это изменило всю картину моего мира, изменило меня. Я думаю, что боялась раньше потому, что не могла делать то, что делали вы, Батчер. — Белое пламя стало голубым и дрожащим. — Но я боялась, потому что могла делать все это по собственным причинам, а не по вашему отсутствия причин, потому что я есмь, а вы суть.
