Вечная Любовь - Нагорнов Николай (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Может быть, постижимым. И все-таки бесконечным.
И ты вспомнишь человека, впервые написавшего это, и ответишь, что и меня ждет та же судьба, и ответишь, что эта огромная страна оказалась слишком велика, чтобы вместить его, и столь же слишком великой окажется и для меня, а потому никто мне в этом не поможет, тем более - ты. Ответишь, и губы твои дрогнут, и ты не сможешь больше смотреть мне в глаза, твоя рука горячо скользнет по моей, и ты быстро отойдешь от меня и войдешь не оглядываясь во двор твоего дома, когда-то нашего, твоего и моего, - и ты знаешь, что этим обманешь себя, ведь если ты оглянешься и увидишь, как стою посреди безлюдного тротуара в тени тополя и смотрю тебе вслед, а в воздухе еще плывет мое "Мир останется прежним"... то что-то дрогнет в тебе, и тогда...
Поэтому ты не оглянешься.
Глава 5
Страна Вечной Радости
Уже остался позади тот большой старый тополь, прячущий в своей тени твое окно...
Что теперь? Поехать к сестре, любимой сестре Марианне, сестре в очень дальней степени родства...
Да, поехать к ней, ведь не был у нее так давно - просто вспомнить то давнее лето, где мы с тобой, Эльвира, бывали у нее долгими вечерами, лето Марианны...
Если посмотреть на этот тоненький прозрачный лед, сочащийся талой водой от весеннего солнца, медленно плывущего к горизонту над деревянными домиками, как оно и могло неощутимо плыть лишь в детстве, когда торопиться некуда, и можно смотреть на эти сосульки целый час, то что же это напомнит? Что это напомнит, если рядом с тобой стоит эта спокойная стройная женщина с неуловимой улыбкой и переводит удивленный взгляд то на этот тающий лед, то на тебя?
Это напомнит, как мог часами следить за такой капелью мечтательный женский взгляд в тихом поместье двести лет назад, триста лет назад... у окна за роялем под большими портретами своих прадедов, и потемневшее от долгих волн времени резное дерево портретных рам и кресел словно само было погружено в воспоминанья о тех давних годах, когда деревья были большими...
И что хотелось спросить у этой задумчивой женщины, напоминающей молодую Марианну Вертинскую в фильме "Мне двадцать лет", знакомой тебе столько весен и зим с тех незапамятных времен, когда талая вода так медленно падала с тонким звоном?
"Расскажи мне о России".
"Странно..." - могла бы ты ответить, задумчивая и удивленная, - "ты ведь и сам живешь в России почти столько же лет, что и я. Ты в ней родился. Что же я могу рассказать о ней нового и неизвестного?"
И здесь только и можно тихо пожать тебе руку и сказать вдруг по-английски:
- My sister...
И вдруг ощутить и твое едва уловимое пожатие руки и услышать:
- My brother...
И ответить:
- Не плачь, у нас встреча с тобой, а не проводы... Знаешь, как по-индийски "сердце"? Анахата...
И можно достать из твоего старинного книжного шкафа маленький сборник поэта, что был рожден под теми же созвездиями, что и ты: "за поворотом, в глубине лесного лога, готово будущее мне верней залога"...
"Что же нового?" - можно было продолжить свой вопрос без слов. - "Расскажи мне просто о себе, о своей дочери, о своей любимой музыке, ведь так странно видеть твой лазерный плейер на старом рояле... Расскажи о твоей работе в старой академии, ведь твоя работа называется так загадочно - био-логия, наука о живом... Разве может о живом быть какая-то наука? "Поцелуй названья не имеет, поцелуй не надпись на гробах. Яркой розой поцелуи веют, лепестками тая на губах"...
"Это ты вспомнил, как моя мама была в долгой дружбе с сыном Есенина?"
"Конечно. Потому и о России ты знаешь больше, чем я. И тебе очень подошло бы имя Марианна, но тебя назвали Надеждой, и сделали это вовсе не случайно... Ты родилась под созвездием России, потому тебе и дано лучше чувствовать Елену Стахову и Татьяну Ларину, 2-й концерт Рахманинова и "Вальс цветов" Петра Ильича... лучше, чем мне, лучше, чем кому-то... Ты существо воздушной стихии, ты похожа на эльфа с прозрачными крыльями, и ты умеешь жить в этой российской воздушности, неуловимой ни для какой кантианской логики, и если не смогу научиться этой плавной и тихой воздушности у тебя, то как же смогу дальше жить в России и оставаться самим собой?"
"Расскажи лучше ты, почему ты не был у меня столько лет?"
"Боялся ничего в тебе не понять и просто обольститься попусту этой тургеневской гармонией - "Средь этой пошлости таинственной скажи, что делать мне с тобой, непостижимой и единственной, как вечер дымно-голубой?"
Ты просто слегка улыбнулась и ничего не ответила на это. А только посмотрела на сирень за твоим окном.
"Ты можешь сказать в одной фразе об этих годах, сколько мы с тобой не виделись?", спросила ты.
Ничего сказать было невозможно...
Надо было начинать с чего-то незапамятного, с Лета Любви калифорнийских хиппи, Лета Любви, улетевшего на Луну вместе с "Аполлоном-11", где только еще поют "Битлз" свою "Мишель", начинать с того, как этот звон "Мишель" висел в воздухе над ночной Москвой-рекой долгим фантастическим летом, когда выходил затемно из гостиницы, стоявшей на набережной этой реки, к воде, чтобы выкурить сигарету с ментолом в долгом ожидании, когда же Изабелла, неуловимая ни для кого воздушная поэтесса Изабелла, пришедшая из страны, где никто никогда не бывал, дочитает мою рукопись в своем саду, запомнившем, как она меня проводила со своей дачи на электричку после нашего первого разговора о "Докторе Живаго" и Аксенове, и ты теперь напротив меня после стольких лет, и ты думаешь - можно передать эти годы одной фразой? Почти Мишель...
Что сказать тебе одной фразой?
"Пусть все это послужит уроком для тех, кто хочет вознестись к власти; ведь если вся наша Вселенная находится в чайнике у некоего Люй Дун-Биня, что же такое тогда страна, где побывал Чжан? Недаром товарищ Ли Чжао из Хуачжоуского крайкома партии говорил: "Знатность, богатство и высокий чин, могущество и власть, способные сокрушить государство, в глазах мудрого мужа немногим отличны от муравьиной кучи".
И снова, как тем бесконечно далеким летом, пел чей-то голос:
"Он настиг меня, догнал, обнял, на руки поднял, а за ним беда в седле ухмылялася..."
Это осталось так далеко... То время, где генеральный конструктор космических машин Андрей Башкирцев запускает на орбиту первый спутник, где холодная война еще не проиграна.
Странная задумчивая музыка далекого лета... Андрей Кончаловский, его первый фильм за океаном... "When I looking in your eyes".
Как сорок тысяч нежных сестер были белее снега свадебные цветы, и чувство времени стало утраченным полностью, день и ночь шли вне всяких хронологий... Возможно, планета сошла с орбиты, или изменила вращение на оси...
"Мне слабость этих рук знакома, и эта шепчущая речь, и стройной талии истома, и матовость покатых плеч..."
Были белее снега свадебные цветы и на моей давней свадьбе с Эльвирой, и на твоей, Марианна... А сейчас... Остались одни воспоминания и у тебя, и у меня.
Может, сейчас, в царстве снегов, бродит одна наша любовь?
Давно, казалось, все забыто - и ты, и тот весенний сад...
И все кажется рядом с тобой ясным и простым - из России уезжать не надо, пока здесь еще звучит с твоей старой пластинки "И не то, чтобы "да", и не то, чтобы "нет", неуловимое, как воздушный эльф...
Старые тополя на улицах остаются теми же самыми, хотя огромная империя уже рассыпается на глазах. И полуденное солнце так же медленно плывет над Вечным Городом, поделенным надвое рекой.
И снова полетит летний ветер свободы под тенью древних тополей, и снова в твоей квартире в вечерней прохладе поплывет "Не покидайте своих возлюбленных", и снова друзья и подруги на новых презентациях и старых премьерах спросят о тебе: "Кто эта загадочная красавица, что пришла с тобою под руку из петербургских туманов Блока?", и наша психоаналитик скажет о тебе с удивлением: "Она умеет никого не осуждать...", и впереди будет еще столько встреч и знакомств, столько музыки и стихов, столько весен и зим, что "Боинг" на Женеву взлетит пока без меня.
