Ночь которая умирает (сборник) - Азимов Айзек (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
То, что Правосудие отклонило иск, вовсе не означало, будто обвинение было снято, — просто Государство лишилось права держать Янга в тюрьме. Даже сейчас его все еще можно было привлечь к ответственности. Все, что требовалось, — это раздобыть новые доказательства. У Бада их не было, и ему не очень-то улыбалось вступать в новый раунд схватки, имея на руках те же самые козыри, которые уже видел мировой судья. Большое жюри не пропустит дело в суд.
Что беспокоило сейчас окружного прокурора больше всего, так это фактор времени, который работал против Государства: с некоторых пор в стране действовал закон о безотлагательном судопроизводстве, и недавно было принято несколько решений, где этот закон сыграл неблагоприятную для Государства роль. Джун уже начал было сожалеть о той поспешности, с которой они взяли Янга. Не было бы ареста — не было бы и проблемы, но поскольку с момента ареста началось судебное преследование Янга, он всецело подпадал под правило "ста двадцати дней". В течение этого срока Джун обязан был повторно арестовать Янга и довести дело до суда, иначе преследование теряло силу.
Янг вернулся в свою квартиру при институте и приступил к прежним обязанностям.
Верная своему слову. Рут, как и все остальные, вела себя внешне так, будто ничего не произошло, — отношение к Янгу не менялось, был ли он поблизости или нет. Но теперь действовало новое правило, и все строго придерживались его: Адама даже на секунду не оставляли наедине с этим человеком. По ночам он спал за запертыми дверями, которые охранял Феликс Хуарес — специальный уполномоченный окружного прокурора: он был загримирован под уборщика.
Ни Делмар, ни Мак не считали это достаточной мерой, и поэтому оба были хорошо вооружены. Рут возражала против оружия. Она ничего не могла сказать о Маке, но зато хорошо знала Делмара и сильно сомневалась в его способности причинить боль кому бы то ни было, кроме себя самого.
Время шло. Новости от Бада если и поступали, то лишь самые обескураживающие. Илизар исчез. Выяснилось, что он был «мохадо» — "мокроспинный"*. Этот незаконный иммигрант растворился вместе со своей машиной — возможно, улизнул за границу, вернувшись туда, откуда в свое время прибыл. Полиция с ног сбилась, но так и не нашла ни его самого, ни его автомобиля.
Больше повезло с девицей. Ее отыскали, хотя толку от этого было все равно мало. Она хорошо разглядела жертву и описала парня во всех подробностях. Югослав находился вне машины, и девица пыталась привлечь его внимание. Водитель же оставался за рулем, поэтому у нее было меньше возможностей рассмотреть его. Девице предъявили альбом с фотографиями, но она не опознала Янга.
Разбирательство опять зашло в тупик. По-прежнему не было ни одного свидетеля, который мог бы связать единой нитью Янга и его жертву, не говоря уже о том, чтобы эта нить привела к роковой дате. А времени оставалось все меньше и меньше.
Не желая тревожить Адама, четверо взрослых опять встретились поздно вечером, когда мальчик уже спал. Цель была следующая — решить, стоит ли делать очередной логический ход. А именно — предложить большому жюри услышать о случившемся из уст Адама.
Они собрались в небольшом рабочем кабинете Делмара Скуновера. Хозяин сидел рядом с Рут на маленькой кушетке. Мак с неизменной жестянкой пива в руке расположился на медвежьей шкуре возле кофей* Сельскохозяйственные рабочие, незаконно приехавшие или доставленные из Мексики в США. ного столика, а Бад, в кои-то веки настроенный на неофициальный лад и одетый весьма небрежно, полулежал в огромном пухлом кресле, — Адам очень любил забираться в него, когда бывал в кабинете.
— Мне это не нравится, Бад, — сказал Делмар. — Все опять встанут на головы, как это случилось, когда Адам был маленьким. Я отнюдь не горю желанием наблюдать, как моего сына снова подвергают гонениям. В прошлый раз это было ужасно — а ведь тогда публика возмущалась только физическими отличиями. Уже в те времена Адама называли монстром, а ныне типы вроде Лестера Роталса расценят новые способности Адама как доказательство своей правоты. Вы помните «преподобного» Роталса?
— Конечно, помню, — отозвался Джун.
— Тогда вы должны также помнить, как он называл Адама антихристом. На плечах моего мальчика этот тип воздвиг целый религиозный культ и сделал все от него зависящее, чтобы мир возненавидел малыша. Еще совсем недавно нельзя было включить телевизор без того, чтобы не узреть эту безобразную морду и не услышать, как он вещает.
— По-моему, Делмар, Роталс уже не у дел. Он положил начало, хорошенько нагрел на этом руки и предпочел всему жизнь финансового воротилы. В настоящий момент у него хлопот полон рот с ребятами из налогового управления — Роталс старается изо всех сил, чтобы они не упекли его в тюрьму за уклонение от уплаты налогов. Сомневаюсь, чтобы он причинил Адаму неприятности.
— Может быть, он и не причинит, но всегда найдется кто-то, кто захочет нажиться на несчастье ближнего. Мир полон подобной нечисти. Я знаю — сам представал перед судом. Бад, ведь я попал за решетку не потому, что был в чем-то виноват, а по той причине, что какой-то горлопанистой пронырливой репортерше захотелось продать сенсацию. Если правительство может бросать за решетку ни в чем не повинных людей, почему бы ему не посадить кое-кого, чья вина общеизвестна? Почему Адам должен становиться за барьер для дачи свидетельских показаний и принимать на себя весь огонь оскорблений, который, как мы знаем, обрушит на него белый свет? Он…
— Делмар, я понимаю, каково вам, но поверьте мне…
— Нет! Вы не понимаете, Бад. И не перебивайте меня, хорошо? Я еще не закончил. Адам не должен этому проклятому миру ни единого цента. Все, что он получал от него, — это сплошное горе. Мир отверг его и ему подобных только за то, что они отличны от других людей. Правительство, которое засадило меня в тюрьму, ожидает теперь, что мой сын явится в суд во имя справедливости, — а ведь это то же самое правительство, которое отказало ему в справедливости, не разрешив иметь подругу. То же самое законодательство, которое запретило в свое время убить моего сына, также запрещает — под страхом длительного срока заключения — повторить процесс и создать еще одно существо — в пару Адаму. Справедливо ли это?
— Делмар, вы должны понять…
— Нет! Я не должен понимать, Бад. В назидание вам и любому другому, кто считает, что я должен, я со всей откровенностью заявляю, что не только сейчас не понимаю, но и в будущем вряд ли пойму систему, которая столь непоследовательна в подходе к одному и тому же вопросу.
И не то чтобы я не пытался. Напротив — я пытался, и довольно долго. Я слушался Рут, ибо знал, что она любит меня, и был уверен, что она любит Адама. Я последовал ее совету. Я подставил вторую щеку, я сделал все, что она предлагала, будучи убежден, что она знает лучше, что она понимает эту систему. И мы жили здесь спокойной жизнью, старались хорошо делать свое дело и не лезли в чужие дела.
И что происходит потом? Какой-то чужак, тип, действия которого в нерабочее время мы не можем контролировать, отправляется кое-куда и по причинам, известным ему одному, совершает преступление, абсолютно не связанное с его работой и вовсе не имеющее отношения к кому-либо из нас. Затем он возвращается и обрушивает мысли о своем преступлении на моего сына.
Адам не знал, что делать. Да и как он мог знать? Ведь Адам — невинный ребенок. Все, что ему известно, — это то, что убивать нехорошо, и он считал, что нас нужно поставить в известность об убийстве, совершенном Янгом, вот он это и сделал.
А затем Рут, которой почему-то — мне неясно почему — хочется верить, что вы ее друг, рассказывает эту историю вам. Она, видите ли, посчитала, что это ее долг и что она знает лучше.
Я так не думал. По крайней мере в этом конкретном случае Рут заблуждалась. Я был против, ибо опасался, что то, что уже произошло однажды, произойдет снова. Я просто хотел спустить всю эту историю на тормозах — потихоньку подтолкнуть Янга к тому, чтобы он без шума исчез из института. Он исчез бы и унес проблему с собой. Мне следовало довериться своей интуиции. Вместо этого я громоздил ошибку на ошибку, выслушивал массу нелепых речей о законе и справедливости, и вот результат — мне заговорили зубы и я завяз в этом деле.
