Сегодня - позавчера 2 - Храмов Виталий Иванович (полные книги .TXT) 📗
Мы крепко пожали друг другу руки.
Через день он застрелил из табельного именного пистолета жену, младшего сына (старший учился в другом городе), собаку, поднялся на крышу своего 9-ти этажного дома, встав на край, спиной к улице, выстрелил себе в рот и упал под окна своей квартиры - жил он в ведомственной квартире на 1-м этаже.
Такова была официальная версия.
Это мне рассказал тот самый хозяин "холдинга", гаражи которого я охранял и сына которого я искалечил. Он сидел напротив меня в "допросной".
- Я не убивал вашего сына.
- Я знаю. Его убил его охранник. Зря ты его отвязал. Это не важно. Ты - всего лишь "торпеда".
- Я сожалею. Простите.
- Бог простит.
Мы помолчали. О чём говорить? Я всё сказал, спросить - зачем он здесь - не решался. Решил своими глазами меня увидеть?
- Когда я звонил Вам, вы мне обещали, что я труп. Ваше обещание в силе?
Он смотрел на меня выжидательно, потом ответил:
- Зачем?
- Они меня держали в палатах с туберкулёзниками. Открытая форма. Я сгнию заживо. Я им нужен для суда. Видно, фарс будет. Прошу о милосердии.
Он ещё некоторое время смотрел на меня в упор, потом встал, сказал:
- Посмотрим. Если не утону в собственном унитазе.
И ушёл.
Он пьяным уснул за рулём. Влетел в столб. Умер на руках врачей скорой.
Потом был суд. Судилище. А адвоката мне дали, что стал лепить из меня "народного героя", мстителя. По следствию - сын хозяина "холдинга" убил мою жену, я убил его - вот и всё. Отец парня с горя напился и разбился. Вскрылась его многолетняя дружба с полковником милиции, боясь позора, тот тоже покончил с собой, прихватив семью, чтоб не скучно было.
Я отказался от этого адвоката - я не "герой". Я - дурак. Дурачина-простофиля. Дали другого - старого, опытного, но давно и безнадёжно пропитого. А вот к нему нареканий нет - сработал четко и очень грамотно. Насколько это было возможно.
В зале суда я видел мать покалеченного мной парня, своих родных, мать, отца, сестру, тещу с тестем. И сына. Он не слушал суда. Не понимал, о чём говорили. Он не отрывал от меня взгляда и глаза его кричали:
- Ты обещал! Ты обещал вернуться! Ты обещал, что всё будет нормально!
Я не сдержал никаких обещаний. Я сделал настолько всё плохо, насколько было возможно. Я не мог смотреть сыну в глаза.
В зале суда были и ещё глаза, что искали моего взгляда. "Перевалочная база". Ну, вот, на хрена они-то припёрлись?
До зачитывания приговора суд доведён не был. Как известно - суд - дело долгое. Не одного дня дело. Бывает, не одного года. И хотя моё дело двигалось галопом, люди хозяина "холдинга" успели раньше.
Однажды вечером дверь камеры (меня, как опасного, стали держать в одиночном изоляторе, но только после установления заражения тубиком) скрипнула, открылась, впустив двоих синих от наколок личностей. Я сразу всё понял. Торпеды. Такие же, как и я.
И был благодарен их инициатору.
Я встал, сделал шаг им навстречу, остановился, заложив руки за спину. Мужчина должен принять смерть стоя, глядя прямо ей в глаза. Я кивнул своим убийцам, как хорошим знакомым, они сосредоточенно кивнули в ответ и нанесли удары заточками. Один - в печень, другой - в шею, вскрывая сонную артерию.
Последнее, что я видел - как лужа моей крови заливает бетонный пол.
Время собирать камни.
(1942г.)
Темно. Больно. Опять. Я опять не умер. Опять! Где я?
- Где я?
- Не шуми, командир, - голос Кота. Капитана Матушкина. Семёна.
Я опять в прошлом. Я всё ещё на войне. Что за напасть! Кузьмин! Данилов! Вы категорически не желаете умирать!
- Где я?
- В подвале. Тихо. Тут немцы кругом.
- Кто ещё жив?
- Прохор, я, Ваня, Брасень и Федя. Больше никто.
- Раненные?
- Двое. Те, что тут лежали. Тяжелые. Было четверо. Прохор не смог всех...
- Тс-с...
- Да, ладно. Те, что здесь - никогда об этом слова не скажут. Если бы не Прохор... Он нас всех спас.
- Как он?
- Спит. Как мёртвый. Даже не дышит. Пульс едва прощупывается.
- Транс.
- Ага. Ты спи, командир. Прохор велел всем спать.
- А немцы?
- Не полезут, если шуметь не будем. Я вход гранатой завалил. Тихо будем сидеть - не станут копать.
Я жив благодаря чуду. И чудо это носит имя Прохор. Я поблагодарил Бога, что он пересёк наши пути. И уснул.
Проснулся от шума. Стал шарить в поисках оружия.
- Давай, браток, тяни! Чуть осталось!
Свои. А что они шумят? Страх потеряли?
- Командир, - надо мной склонилось лицо.
- Прохор?
- Как себя чувствуешь?
- Живой.
- Ты прости, Виктор Иванович, не хватило мне сил тебя полностью залечить. Я всем только пули и осколки извлёк и кровь остановил. Больше не смог.
- Перестань, Прохор. Мы и так тебе жизнью обязаны. Что там происходит?
- Там наши. Утром нашли нас. Откапывают.
- А фрицы?
- Фрицы? Немцы, что ли? Ушли. Сами ушли.
- Странно.
- Я тут за ночь силёнок накопил. Давай, Виктор Иванович, на ноги тебя поднимать буду.
- Может, лучше тяжёлым поможешь?
- Им уже не нужна моя помощь. Один без ноги, другой располосован, но восстановиться. В госпиталь они хотят. Кровью искупили. Ты тоже в госпиталь хочешь?
- Нет! Навалялся я по госпиталям! Давай! Только ты опять не истощайся.
- Хорошо. Сейчас перевязочку сделаем. Я полностью никому не залечивал. Всем кровью надо искупить. Одного меня пуля не берёт.
Где-то через час, я выполз наружу. Солнечный свет ослепил меня. Прохор отвёл меня, едва ковыляющего, с болтающейся правой рукой, к горе кирпичных обломков, где на расстеленном брезенте сидели все выжившие, отказавшиеся от медсанбата: Кот, Иван, Брасень, Федя. Двоих отправили в тыл.
- Шестеро, - прохрипел я. - Из двух сотен.
- Восемь, - поправил меня Кот.
- Если бы не Прохор - никого, - тихо прошептал Федя.
Все грозно посмотрели на него.
- Знаю, знаю! - махнул он рукой, охнул, схватился за бок, - Будет сын, Прохором назову.
- А дочь?
- Не знаю. Мне кажется, после войны будут одни пацаны рождаться.
- Федь, а у тебя жена есть?
- Нет. Даже невесты теперь нет. Мы вместе в кружок радиолюбителей ходили. Я тут, а её немцы повесили.
- Как так?
- Она к партизанам с парашюта прыгнула. С рацией. Не одна, конечно. Много их было. Только немцы их нашли раньше партизан.
- Ты не переживай, Федя. После войны мужиков будет столько, что бабы сами в штаны лезть будут. Найдёшь себе другую.
- Такой больше нет.
- Другая будет.
- Брасень, отстань от человека. Сам-то любил когда?
- Любил, - зло сказал он.
- И что?
- Она меня мусорам и сдала.
- Да, не повезло. Не ту полюбил.
- Больше я такой ошибки не совершу. Любить кого-то - опасно.
- Это точно. Только, вот, зарекалась коза в огород не ходить, - сказал с усмешкой Кот.
- А ты, краснопёрый, вообще заткнись!
- Браты, - прохрипел я, - оглянитесь.
Они стали озираться.
- В двух боях рота потеряла больше трёх сотен человек. Выжили только мы. В бою вы друг друга прикрывали, себя не жалея, а сейчас собачитесь. Не кажется вам, что всё, чем мы жили до этого - настолько мелко и ничтожно, презренно, что не стоит возвращаться туда?
Молчат, потупив взор.
- Пламя боя выжигает из человека всё лишнее, наносное, всю грязь и гниль. Не чувствуете разве, что вы стали другими? Чище, возвышеннее. Зачем опять в дерьмо ныряете?
А теперь глаза повытараскивали.
- Я понимаю, говно, оно хоть и вонючее, но привычное и тёплое, а к вони привыкаешь и не чуешь. А вот на вершине горы - холодно, ветра дуют, неуютно. Хотя и чистота кристальная и воздух опьяняюще свежий.
- Ты всегда так? - буркнул Брасень.
- Как?
