Рожденные в раю - Саган Ник (читать книги без сокращений txt) 📗
Так всегда говорит Исаак, это его уроки. Я знаю, все это верно, но сейчас я впервые подумал, для чего он нас этому учил. Никогда раньше мне и в голову не приходили такие мысли. Как это ужасно, не знать сердца собственного отца.
– Пустые сосуды, – говорю я вслух, отвечая на собственный вопрос. – Видимо, мы – пустые сосуды.
Эта фраза имеет духовный контекст, ибо говорят, что лучший учитель – пустой сосуд, посредством которого можно ощутить присутствие Бога. Чтобы научиться, ученик должен последовать примеру учителя, раскрыться, освободиться, чтобы полностью опустеть. И учитель, и ученик становятся никем, зато в пустоте есть Бог. Однако я не уверен, что я вкладываю в это духовный смысл. Мы с сестрой и братьями – пустые сосуды, так должно казаться, сама наша суть, видимо, пуста, поскольку нас уничтожат, чтобы заменить жившими до нас.
Не знаю, что я должен сейчас ощущать.
– Неужели мой отец действительно хочет этого?
Вашти пожимает плечами.
– Я не могу говорить за Исаака, – говорит она. – Я бы не осмелилась предполагать. Хотя мне это кажется естественным. Послушай, все знают, что мы с твоим отцом во многом не сходимся во мнениях. Возможно, он рассказывал вам о наших бесконечных спорах, которые мы с ним вели еще до вашего рождения. Мы честно пытались работать вместе, но потом поняли, что наши ценности и методологии полностью не совпадают. И тогда мы согласились не искать согласия. Я не знаю, что он хочет для вас, но меня всегда выводят из себя именно его поступки.
Она замолкает, задумывается. Я смотрю, как она спокойно вычерчивает круги чашкой – круги маленькие, движения энергичные, – чтобы остудить чай.
– Ты не против, если я скажу откровенно? – спрашивает она.
Я делаю приглашающий жест рукой.
– Твой отец – отсталый человек. Возможно, тебе тяжело это слышать, но это правда. Я смотрю вперед. Он смотрит назад. В этом причина, почему ты – человек, Хаджи. У нас жестокая война с Черной напастью, а Исаак хочет, чтобы дети, прости меня, генетически были полностью людьми. Сейчас мы можем создавать новое, улучшенное завтра, а он хочет все вернуть в прошлое. Нет никакой причины к тому, чтобы ты не был таким же сильным и здоровым, как мои девочки. Твоей сестре незачем было умирать. С нормальной иммунной системой Гесса была бы сейчас с нами. Человек цепляется за прошлое, когда хочет спрятаться, а это дорогая ошибка. И, по всему видно, ты, Хаджи, как раз часть той платы. Прости меня.
ПЕННИ
Файл 309: Принцесса и незаконченное послание – открыть.
Использование ругательств может дорого обходиться, и не только в прямом смысле. Во-первых, нельзя ругаться при мамах, они оштрафуют. Лучше заниматься этим наедине. Но я стараюсь не делать этого никогда, чтобы не привыкнуть. Можно сказать, что ругательства дорого стоят еще и потому, что нам приходится редко их слышать – весь язык во Внутреннем мире проходит через фильтр, если хочешь услышать все без цензуры, это стоит дорого. Из-за этого я мало знаю плохих слов: черт, дьявол, проклятье, дерьмо, задница – и несколько португальских ругательств, которым обучила нас Пандора, когда однажды выпила лишку. Подозреваю, что на самом деле их гораздо больше, мне приходилось видеть, как речевой фильтр убирал слова, которые я не знала совсем.
Я пыталась делать из них комбинации, но получалась ерунда. (Разве что «дьявольское дерьмо» – звучит замечательно, когда, к примеру, разобьешь коленку.)
Во всяком случае, я вспомнила об этом, потому что сегодня в аудитории Слаун думала, что она одна и никто за ней не следит. Тогда она разразилась целой бранной тирадой по какому-то мелкому поводу. Однако рядом оказалась Шампань. Видели бы вы выражение ее лица…
Извините, меня зовет Вашти. Вернусь через минуту.
Пока заблокировать.
Файл 309: Принцесса и незаконченное послание – заблокировано.
ХАДЖИ
Когда я звоню по телефону, слышу, как на том конце поют мои кузины. Эту песню пел мне отец, когда я был маленьким, простенькая песенка про то, как можно находить радость в обычных повседневных занятиях. Они собирают фрукты с высоченного, самым непостижимым образом переплетенного дерева, его длинные гибкие ветви спускаются до самой земли, как бы обнимая перуанскую почву. На заднем плане я вижу отца. Он рад мне и говорит, что хотел бы, чтобы я был там с ними.
Они собирают приманку для маленькой обезьянки, которая либо есть на самом деле, либо ее нет вообще. Он говорит, что снимок со спутника очень нечеткий. Так что животное, спрыгнувшее с ветки, вполне может оказаться карликовой обезьянкой, но сказать это с уверенностью невозможно.
– Желаю удачи, – говорю я. – Ты любишь меня?
– Конечно люблю, Хаджи.
– Действительно? Что ты любишь во мне?
– Тебя что-то беспокоит?
– Когда-то ты говорил, что ни один отец не любит так своего сына, как Бог любит тех, кто следует Его путем. Это верно?
– Ты и сам знаешь, что верно.
– Тогда правильно ли будет утверждать, что ты любишь меня меньше, чем Бог?
– Правильно будет сказать, что мы оба следуем за Ним, и Его любовь к нам отражается в том, как мы любим друг друга.
Я молча смотрю на него, все мои чувства спутались, словно моток веревки.
– Думаю, что я догадываюсь, о чем идет речь, – говорит он.
– Догадываешься?
– Ты открыл новый образ жизни, путь, по которому идут твои кузины, он нравится тебе больше, может, ты завидуешь, может быть, озадачен, и у тебя множество вопросов. Не исключено, что ты винишь меня в том, что столько лет я не показывал тебе этого. Если ты действительно это чувствуешь, я должен попросить у тебя прощения, но пойми, прошу тебя, я защищал тебя от Нимфенбурга, сколько мог. Но делал я это не из эгоизма, а потому, что считал, что тебе нужны ориентиры, чтобы увидеть все как оно есть, составить свое мнение, вместо того чтобы неотвратимо поддаться множеству соблазнов.
– Я не Мутазз и не Рашид. Здесь я стал мудрее. Отъезд домой сделает еще мудрее. Я вовсе не виню тебя за то, что ты долго удерживал меня.
– Значит, я тебя не понял, – признался отец.
– И я тебя тоже, – ответил я.
– Хаджи, говори, пожалуйста, понятно, – попросил он, его скулы напряглись, а в глазах появилась отеческая озабоченность.
Я боюсь говорить. Мне нужно сначала глубоко вздохнуть и остановить круговерть слов и мыслей, вихрем несущихся у меня в голове.
– Вашти велела мне не позволять тебе делать это, – слышу я себя будто со стороны. – Она сказала, что ты не можешь меня заставить, что я не должен поддаваться тебе.
– О чем речь? Что там у вас произошло?
– Не расскажешь ли ты мне про Джеймса Хёгуси?
Длиннохвостый ара с ярко-красными крыльями, кончики которых окрашены желтым и голубым цветом, проносится мимо, на лету он выхватывает из груды собранных фруктов один. Мы не обращаем на него внимания. Я всматриваюсь в лицо отца. На нем ничего не прочесть.
– Я хотел, чтобы ты узнал об этом иначе.
– Но я узнал.
– И теперь ты растерян?
– Растерян?
– Доктор Хёгуси был великим человеком и мечтателем, но он во многом добился успехов. Он лишь источник генетических материалов для тебя. Я, естественно, не ожидаю, что ты будешь с ним состязаться или пытаться сравнивать себя с ним. Для тебя будет лучше сосредоточиться на своих собственных достижениях, на собственном будущем.
– И какое у меня может быть будущее? Стать вместилищем для души умершего?
– Теперь понимаю, – говорит он, в его обсидиановых глазах вспыхивает огонек. – Ты просмотрел все диски. Ой, Хаджи, ты все неправильно понял.
– Тогда объясни.
– Ученые «Гедехтниса» – мои герои, – говорит он. – Без них никого из нас не было бы. Ну и что может быть лучшим выражением признательности им, чем использование их ДНК?
– Но на диске… – вмешиваюсь я.
