Акванавты - Павлов Сергей Иванович (читаем книги .TXT) 📗
Один… Для всех чужак. Ни человек — ни спрут… Разум хотел возвращения к людям — спрут опасался. Разум настаивал — зверь бунтовал. И разум понял, наконец. И снял осаду. Но вот люди сами пришли. Из тлеющей искры выросло пламя надежды, зверь отступил. До поры. Люди грозили квантаберами, травили Мантами — близко не подпускали. Выдержал. Вошел в доверие, добился дружбы, получил охранную грамоту — пеналы с радиоактивным веществом… И все напрасно: все развеялось, как облако чернил. Пришли другие — пугались, кололи ножами. Потом успокоились. Но ничего не поняли, как и те, которые были до них… Темный, было придавленный зверь поднимал голову, щетинясь инстинктами. Интеллект — на грани поражения: «Теперь я больше животное, чем мыслящее существо, — животный инстинкт побеждает». Заламывая щупальца, молил: «Верните безличность. Нет равновесия!» Не понимали ни те, ни другие… Опять повторял: «Верните безличность, если возможно. Иначе, будет плохо зверю и мне. Я боюсь, что погублю и его и себя. Я больше так не хочу, не могу!»
И погубит, если мы не сумеем вернуть хозяину его загадочную «безличность». Но что говорить там о чем-то другом, если мы не знаем даже «хозяина». Тело одно, мозг, очевидно, один — и мы не в состоянии понять, кто же кричит из кальмарьего мозга, требует и умоляет — вынь да положь ему какую-то «безличность»… Да и возможно разве отделить от живой материи мозга мыслящую субстанцию! Ведь это же абсурд, поповщина. Нет, что-то здесь имеется в виду иное…
И, наконец, еще одна прелюбопытная деталь. Эта «мыслящая субстанция» говорит о себе в женском роде и даже называет имя: «Лотта». (Да, очень знакомое и дорогое мне женское имя, но сейчас — ради всего святого! — не стоит об этом…) Стало быть, Лотта-кальмар, так сказать, всеми десятью руками расписывается в том, что она есть личность. Но «личность» — понятие, во-первых, неотделимое от совершаемых «личных» поступков. А этого добра за Лоттой-кальмаром числится предостаточно! Та-ак… Теперь она возжелала «безличности». Выходит, она стремится каким-то образом (не будем размышлять сейчас, каким) вернуть себя в первичное, предшествовавшее теперешнему, состояние. И это она называет «безличностью». То есть, состояние, при котором не совершаются «личные» поступки!.. Вот и попробуй решить этот ребус… Поистине, чтобы не совершить ни одного поступка, нужно быть без рук, без ног, без туловища, без головы! Нет, голова, пожалуй, нужна даже при таких курьезных условиях — иначе не будет мыслящей Лотты. Та-ак… Значит, понятие «безличность» деликатно отождествляется с понятием «обособленный мозг». Искусственный, естественный — безразлично, — но обязательно отделенный от живого организма, вне его…
Есть такая игра: кто-нибудь что-нибудь ищет, а другие суфлируют: «холодно», «тепло», «еще теплее», «горячо». Мы начали эту игру, едва переступив порог станции. Мы прошли все этапы до «очень горячо». Теперь я почуял паленое… Я никогда не слышал, чтобы искусственный мозг — даже самый совершенный, на молекулярной основе — мог подняться до высот понятия «личность» или «безличие». Лотта-кальмар поднялся. Отсюда сами собой напрашиваются выводы, предположения. Начнем с предположения, что та штуковина на эйратере — действительно контейнер. Для перевозки «обособленного мозга», а не детеныша спрута, как мне подумалось вначале. Но это был какой-то супермозг. Не по размерам, а по начинке, разумеется. Во время катастрофы его предоставили самому себе, и он благополучно затонул на двухкилометровой глубине. Но не разбился. И рассмеялся: «Так вот в чем прелесть полетов в небо…» Питательный физиологический раствор ему заменила морская вода, насыщенная кислородом и органическими веществами. Возможно, он и создавался с целью использования в какой-нибудь биомашине для исследований океанских глубин. Возможно, он был даже оснащен плавничками-ресницами. Но ползать на обломках эйратера скоро наскучило. К тому ж, привыкший к оживленным сутолокам в громадных лабораториях, он тяготился безлюдьем. Поразмыслив своими синтетическими извилинами, он решил раздобыть себе что-нибудь вроде ездового коня. Выбор пал на кальмара. Полонив детеныша гиганта-архитевтиса, супермозг «Лотта» каким-то образом связал себя и развивающийся мозг кальмарчика нейронными канальцами едва ли не на уровне синапсов. Своеобразный симбиоз живого с синтетическим. Кальмар «умнел» буквально не по дням, а по часам, таскал наездника по океанским безднам, и оба были довольны. «Наездник» перестроил нервный аппарат «коня» по своему подобию, однако в зеркально отраженном виде, отдал ему все знания, опыт, перелил, образно выражаясь, всю информацию из своих хранилищ в чужие, и, самое главное, передал ему свою индивидуальность. Это и была та самая ошибка… Кракен превратился в мыслящее, но глубоко несчастное существо…
— Грэг, — окликнул меня Болл. — Ты, кажется, решил переделать вопрос?
— Вопросов не будет. Наоборот, я собираюсь кое-что посоветовать кракену.
— Вот как! — изумился Болл. — Сыщики-гангстеры нам никогда не простят, если мы не выпотрошим до конца говорящего спрута.
— Он уже так выпотрошен, что мне его становится жалко. Я хочу его успокоить. Или убить… Смотря, как он отреагирует на мой совет.
— Грэг, я должен подробно записывать все, что сейчас происходит. Это очень любопытная вещь для науки.
Я прилепил последнюю букву и вытер пальцы.
— Пиши, Свен. Диктую. «Не обманывай себя: теперешнее состояние необратимо».
Динамики выдали несколько знаков и смолкли.
— Ну, что там, Свен?
Молчание.
Я обернулся. Болл снимал с настольной лампы затемнение. Наконец, ответил:
— Ничего. «Я ушла» — и больше ничего.
— Как ушла?
— А вот так и ушла. Пора бы знать, что женщины не любят опрометчивых советов.
— «Бездна-Д-1010», вызываю на связь. Я — «Волна», я — «Волна», вызываю на связь. Прием…
Я подошел к микрофону. Взял. В руках — неприятная дрожь.
— Я — «Бездна», я — «Бездна»… «Бездна-Д-1010» слушает «Волну». Прием…
— Доброе утро, ребята! — бодро приветствовал нас голос Дуговского.
Я с тоской посмотрел на залепленный буквами акварин и дернул рубильник внешнего освещения. На фоне вспыхнувшего жемчужного зарева черные буквы казались траурной вороньей стаей.
— Доброе утро, шеф. Что нового? Прием.
— Четыре года назад «Ладога» совершала спецрейс из Ленинграда в Мельбурн, имея на борту контейнер для транспортировки биоаналоговой системы «Сенсолинг-4». Кроме сопровождавшей контейнер группы научных работников, на эйратере находился руководитель отдела высшего моделирования Александр Кером…
У меня зарябило в глазах, ноги подо мной ослабели, и я вынужден был сесть в кресло. Больше я не слушал Дуговского. Я вспомнил…
…На песчаной дорожке колыхалась теневая сеть тополиной листвы. Парк наполнен мириадами летающих пушинок. Без устали кружатся, кружатся, сбиваясь в рои и сугробы, срываются с места вдогонку за легким капризным хозяином-ветром, несутся куда-то, не зная зачем.
Я снимаю пушинку у Лотты с волос и сдуваю в общий хоровод.
— О чем ты думаешь, Лотта?
Помедлив, отвечает:
— О тебе, о себе… О нас с тобой. И еще немножко об отце.
Вздохнула… Она всегда почему-то вздыхает, когда говорит об отце.
— Ты сегодня поссорилась с ним?
Молчит. Значит, поссорилась.
— В институте?
Кивнула. Значит, расскажет.
— Понимаешь, Игорь, у него опять неудача. Как только биоаналог — так неудача…
— Если дело касается биоаналогов…
— Нет, нет, погоди! Я и без тебя знаю, что бионетика топчется в этих вопросах на месте. Но отец предполагает, что только он и Алан Чэйз из Мельбурна близки к решению этой проблемы. Сегодня он предложил мне стать прототипом своей пятой системы.
— Но ты, я вижу, не согласна, — рассеянно заметил я.
Меня удивительно мало волновали проблемы бионетики даже мирового значения. Особенно сегодня, когда пушинки тихо садились на волосы Лотты.
— Да, я отказалась. Они так страшно молчат…
