НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 14 - Альтов Генрих Саулович (мир бесплатных книг txt) 📗
И вот теперь на одной площадке почти одновременно вели монтаж люди и огненная машина. Тысяча рабов, подгоняемых надсмотрщиками, в едином порыве напрягали мускулы. Здесь нельзя было использовать ни буйволов, ни лошадей, ибо животные могли прийти в возбуждение, понести, погубить все дело.
Локоть за локтем ползла красавица колонна к месту, где ей предстояло стоять тысячелетиями. Потом наступали ответственные часы подъема, которые растягивались на сутки. Люди падали от изнеможения или под ударами бича, давили друг друга или сгорали под солнечными лучами.
Свою первую колонну огненная машина с помощью высотной башни и системы блоков поставила на место за неделю, вторую — за три дня. Третью Гелиобал не без самодовольства пообещал поставить за день. Он и его команда начинали приобретать сноровку в управлении двигателем.
Чем больше инженер общался с финикийцем, тем большим проникался к нему уважением. Выросший в крестьянской семье и не получивший никакого образования, Гелиобал тем не менее был весьма интересным собеседником. Ясный и глубокий природный ум позволял ему быстро схватывать суть вещей, а во всем, что касается техники, он обладал к тому же интуитивным даром находить неожиданные решения. Изобретательство было его стихией, едва ли не каждый день он придумывал какие-то новшества, без устали совершенствовал различные узлы своего механического создания либо вдруг поражал воображение инженера какой-нибудь фантастической и заманчивой идеей вроде предложения приспособить к своему двигателю крылья и повторить полет легендарного Икара. «Ты слишком тяжел», — отшутился инженер, но потом не раз возвращался мыслью к этому дерзкому замыслу.
В молодости Гелиобал, по его словам, отдал дань национальному призванию финикийцев, проплавав несколько лет матросом на купеческом судне. Ему удалось побывать в соседних странах, увиденное и услышанное в годы странствий во многом возместило недостаток систематических знаний. Не чужд он был истории, политике, искусству. Как-то раз после трудного дня, когда они отпустили своих помощников и условились о задании на завтра, изобретатель с горечью спросил, зачем римлянам понадобилось ставить храмы там, где находился древний храм Ваала. Разве недостает места вокруг? И не кажется ли инженеру, что в их интересах было бы создавать подобные сооружения на своей земле, а не за морями-горами, где их надо защищать от варваров и от песков пустыни?
Последнее замечание показалось инженеру дерзким, он чувствовал, что следует осадить финикийца, но не решился, сам себя ругая за мягкотелость. И постарался вложить все свое раздражение в ответ: потому что великий Рим не знает границ, и там, где он стал своим победоносным сапогом, будет стоять вечно; потому что римляне не только оказались более отважны и искусны в бою, чем финикийцы, но и превзошли их своей культурой; потому, что истинные боги утверждают себя, свергая богов ложных.
— И все же, — упрямо заметил Гелиобал, — разве непременно надо было разрушать храм Ваала, чтобы возвести храм Юпитера?
Инженер смолчал. Позднее он попытался разобраться во всем этом. Замысел проглядывал ясно: закрепить военную победу, раздавить финикиян духовно, создать очаг распространения культа римских богов для всех расположенных вокруг колоний вечного города. Со временем эти политические цели могли тускнеть, но приобретали силу соображения экономические: стройка висела на балансе казны, и чем больше средств она поглощала, тем труднее было от нее отказаться. Видимо, немало значило и тщеславие императоров, их желание прославить себя и Рим, создав чудо из чудес как раз в этом районе, где чуть ли не каждая древняя цивилизация оставила свои величественные памятники.
Впрочем, времени на подобные досужие размышления у инженера оставалось не так-то много. Помимо привычных хлопот на стройке, ему приходилось тратить много физических и душевных сил на огненную машину, которую он привык считать своим детищем. Чуть ли не каждый день с ней или вокруг нее случалось нечто такое, что требовало немедленного внимания. Иногда возникали банальные технические проблемы, для решения которых опыт и специальные знания инженера были гораздо предпочтительней изобретательного и оригинального ума Гелиобала. Но чаще всего заботы порождались настроением лагеря, и сладить с ними мог только инженер с его административной властью и политической изворотливостью.
Уже слухи о существовании огненной машины произвели сенсацию в многочисленном и пестром населении Гелиополиса. Первое же ее появление и особенно запуск двигателя породили смятение, какое могла бы вызвать разве что весть о нашествии свирепых кочевых племен. Постепенно первый шок миновал, но многие так и не смогли оправиться от страха, усмотрев в двигателе воплощение черных разрушительных сил. Другие испытывали по отношению к нему благоговейный ужас или безграничное почтение. Однако по мере того как машина принимала все более деятельное участие в строительных делах и становилась видна ее очевидная польза, число ее поклонников росло, восхищение и благодарность вытесняли все прочие чувства. С особой любовью относились к ней огнепоклонники, рассматривая двигатель как одну из метаморфоз огня, еще одно свидетельство могущества этого благородного божества.
И все же не было оснований для успокоенности. Огненная машина сразу же вызвала настороженное или откровенно враждебное к себе отношение со стороны жреческого сословия города и стройки. Учитывая огромное влияние жрецов на настроения толпы, этим нельзя было пренебрегать. Дело поначалу дошло до того, что священнослужители разных религий, забыв вечные распри, объединились, чтобы изгнать чудище. Инженер никак не мог уразуметь причину этой ненависти к машине и довольствовался объяснением, что жрецы просто усмотрели в ней опасного конкурента, способного отвратить от них души верующих.
Как» бы то ни было, явно по наущению жрецов отдельные злоумышленники попытались нанести двигателю увечье. К счастью, этому помешал Гелиобал, не отходивший от него ни днем, ни ночью; пришлось установить специальный караул. Священники продолжали исподволь нагнетать недовольство, в воздухе запахло возмущением. Спас положение центурион. Он действовал со свойственной ему решительностью. Захваченные злоумышленники были распяты и выставлены на всеобщее обозрение, а устрашенные жрецы, знавшие крутой нрав офицера и не сомневавшиеся, что он не задумается занести руку и на служителей культа, были созваны на совещание. Центурион обратился к ним с речью, которая не отличалась красотой слога и риторическими ухищрениями, но содержала две принципиальные мысли. Первая состояла в том, что машина в будущем послужит вящей славе римского воинства, а вторая сводилась к тому, что в образе машины на помощь стройке явился сам бог Вулкан, засвидетельствовав тем самым покровительство свыше. Эти аргументы поставили жрецов в тупик, ибо на основании их любые враждебные акты против машины приобретали одновременно характер выступления против отечества и религии. Им пришлось смириться, по крайней мере временно.
…Инженер не мог удержаться от смеха, вспомнив рассказ центуриона о том, с какими постными лицами покидали жрецы импровизированный форум. Полог шатра откинулся, и на пороге появился он сам собственной персоной. Слава богам! За последнее время они сблизились, вероятно, на почве общей симпатии к машине и ответственности за ее судьбу. Инженер старался теперь не замечать грубости центуриона, его явного невежества во многих сферах, склонности к бахвальству. Все это отступало на задний план перед тем простым обстоятельством, что в присутствии воина он чувствовал себя как за каменной стеной.
— Как в Библосе? — спросил он, предлагая гостю присесть и разделить с ним ужин.
— Все так же, — ответил центурион, плюхаясь на мягкие подушки и запуская пятерню в блюдо с дичью. — Мне эта операция надоела до рвоты. Трястись за десятки стадий ради того, чтобы провести вечер в обществе потасканной гетеры, которая к тому ж ухитрилась завлечь меня на театральное представление, с ума можно сойти! Единственное, что утешает, так это возможность подышать свежим воздухом и ощутить соленые брызги понта.
