Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь (Илл. И. Некрасова) - Уэллс Герберт Джордж (книга регистрации TXT) 📗
— Это целый мир, — поправил его я.
— Ну, пускай мир, — согласился он.
— Он хотя и безумец, а говорит связно! — заметил старик, орудующий зубочисткой. — Такие слова заслуживают «укоризны», все равно, в своем ли он уме или безумен.
Ардам в знак одобрения хлопнул себя по ляжке.
Тут только я оценил необычайный ум Чита.
— Расскажи нам еще что-нибудь об этом твоем мире, — повторил он, и я уловил в его глазах острый огонек любопытства.
— Всякий знает, что он появился из моря, — прогнусил слюнявый старец. — Ты же сам сообщил нам об этом, о мудрец. Солнце пригрело гниющие водоросли и зачало его. Нет другого мира, кроме того, в котором мы живем. Какой может быть еще другой?
— Воистину так, — согласился Чит. — Но все-таки мы выслушаем басню, которую он нам расскажет.
— Слушать его?! — прохрипел Ардам. — Пристукнуть его, вот и все. Давайте я с ним поговорю — и он больше не будет болтать о каком-то мире, который лучше нашего!
— Это еще успеется, — внушительно изрек Чит, стараясь ободрить меня взглядом.
— Я пришел к вам из мира, где люди живут на широких просторах, озаренных солнцем.
— И люди ходят там вверх ногами, — ввернул тощий старец и захохотал, радуясь своему остроумию.
— Там тоже воздают «укоризну», но она не убивает человека. Люди не поедают друг друга, но сообща, как братья, добывают себе еду и питье.
— Кощунство и гнусная ложь! — вскричал слюнявый. — Что это за поедание друг друга? Кто это поедает других?
— Неслыханная глупость, — проговорил самый безобразный из старцев.
Чит усмехался, слушая мой неправдоподобный рассказ, и медленно покачивал головой.
— И что же, всем хватает? — спросил он.
— Да, решительно всем.
— Но ведь они размножатся, и тогда не хватит всем!
— Чем больше ртов, тем больше рук. Страна широко раскинулась, и солнце светит для всех. До сих пор всем хватало, да и всегда будет хватать!
Я твердо стоял на своем. Для этих дикарей приходилось несколько упрощать факты. Они не воспринимали полутонов.
И вот я разразился импровизированным панегириком цивилизации, восхваляя все, что она создала и чем может облагодетельствовать человечество, пожалуй несколько идеализируя и цивилизацию и человечество. По возможности приноравливаясь к уровню и понятиям своих слушателей, я набросал перед ними яркую и соблазнительную картину жизни современного общества, где я вырос и получил воспитание. Я подчеркнул, какие практические выгоды сопряжены с добрыми нравами, которые порождены справедливыми законами и здоровым воспитанием. Я распространялся о благотворительности, об участии и помощи, какую совершенно бескорыстно оказывают попавшим в беду гражданам, поскольку еще существуют бедствующие граждане.
С радостным изумлением я обнаружил, что мои рассуждения насквозь проникнуты дядюшкиным оптимизмом и его моральным пафосом, — ведь мне казалось, что все это уже давно мною изжито. Я упивался звуками своего голоса, мне хотелось без конца слушать себя, и я продолжал свою речь со все возрастающей уверенностью.
Я говорил, что культурные люди неизменно соблюдают опрятность и гигиену, воспевал порядок вещей, при котором в человеке воспитывают доверие к его соседу, уверял, что при высоко развитом у нас сотрудничестве и разделении труда все блага и удобства доступны каждому из граждан. Рассказывал об электрическом освещении, о передачи энергии на расстояние, о транспорте и об охране труда. Попутно описал одну увеселительную поездку на яхте и футбольный матч в таких розовых красках, что сам увлекся своим красноречием, и эти столь популярные развлечения показались мне прямо восхитительными. Затем я кратко сообщил о демократических учреждениях и об услугах, оказываемых людям прессой. Я сопоставил наш мягкий конституционный режим с их суеверным почитанием каких-то низших животных и нашу англиканскую церковь, столь терпимую к инаковерующим, — с кровожадным культом их богини. Оксфорд у меня получился совсем как Афины, изображенные художником эпохи Викторин, а библиотека Бодлейн — как храм, воздвигнутый премудростью господней.
Увлекшись предметом, я перестал обращать внимание на плешивых старцев и военачальника; эти скептики словно заволоклись туманом, и я видел перед собой одного Чита, который внимательно следил за мной, иногда задавая мне глубокомысленные вопросы; если я не отвечал достаточно вразумительно, на лице его появлялось недоумение.
— А солдаты у вас есть? — спросил Ардам, неожиданно появляясь из тумана.
— Есть, — отвечал я, — но это люди, которые обязаны поддерживать мир. Ибо у нас в цивилизованном мире существует такое правило: если хочешь мира, готовься к войне.
— Ага! — сказал Ардам, и тон его стал менее враждебным.
Мало-помалу я обнаружил, что меня никто не слушает, кроме Чита. С ним произошла какая-то перемена. Лицо его было так же безобразно, но его нелепый головной убор теперь не так бросался в глаза и лицо стало более одухотворенным.
Он слушал меня, время от времени кивая головой, и задавал вопросы уже с явным недоверием. Замечания Чита казались мне довольно разумными для дикаря. Вдруг он прервал меня.
— Ты сам знаешь, что все это ложь, — сказал он.
Я растерялся.
— Я не знаю, зачем ты мне об этом рассказываешь, — ведь этого мира нет на свете.
— Как нет?
— Конечно нет, — продолжал Чит. — И никогда не бывало. Ничего такого не может быть. Таких людей на свете не бывает.
Я осмотрелся кругом: каменное лицо воина и уродливые, тупые и жестокие физиономии трех мудрецов вдруг приблизились ко мне и стали до жути реальными. Чит искоса взглянул на них и вновь заговорил:
— Ты мечтатель, ты безумный мечтатель и живешь как во сне. — И он отмахнулся от цивилизации выразительным жестом руки. — Настоящий мир здесь, вокруг тебя, единственный настоящий мир. Научись видеть его таким, каков он есть на самом деле!
У меня болезненно сжалось сердце, и внезапно я усомнился во многом из того, что только что проповедовал.
5. Мегатерии
То, что мне удалось узнать из рассказов островитян и на основании собственных наблюдений об особенностях исполинского ленивца. Megatherium americanum, может показаться совершенно невероятным. Но любопытно, что два моих знакомых биолога считают рассказанные мною факты достаточно правдоподобными, в противоположность людям, не сведущим в этих вопросах. Однако предупреждаю, что моя книга отнюдь не является научным исследованием. Это лишь повесть о моих собственных необычайных переживаниях. Поскольку речь идет обо мне, приводимые здесь факты верны, — да, для меня они верны, хотя мне пришлось убедиться в иллюзорности многих моих представлений. Я не могу сообщить необходимых подробностей и, поверьте, не сумел бы как должно ответить на расспросы даже самого снисходительного из специалистов. Но я воспринимал некоторые факты необычайно реально и могу припомнить все до мельчайших подробностей: я вижу перед собой огромные бока зверя, заросшие длинной грязной жесткой щетиной серого цвета, в которой запутались клочки моха, сучья, стебли травы; вижу его страшные когти, которыми он царапает по камням и по корневищам, слышу исходящий от чудовища своеобразный резкий запах мочи. Я твердо убежден, что когда-то раньше, хотя, может быть, и при других обстоятельствах, мне приходилось встречать этих животных; моя несчастная память несомненно многое исказила.
К сожалению, сейчас я не могу припомнить, как мы готовились к экспедиции на плоскогорье и как мы выбрались из ущелья. Но я твердо знаю, что со мной был Чит и жалкий, забитый мальчишка, которого мы взяли с собой в качестве носильщика.
Вероятно, читателю попадались описания исполинских ленивцев. Они в огромном количестве обитали на земле еще до появления мамонта и мастодонта, саблезубого тигра и тому подобных чудовищ; науке известны его европейские и американские виды. Но еще задолго до появления человека на земле все эти разновидности вымерли повсюду, исключая Южной Америки, этого последнего прибежища древесных ленивцев. Один вид гигантского ленивца, ростом примерно со слона, еще недавно встречался в бесплодных пустынях южной Патагонии и Огненной Земли, и если можно верить моим наблюдениям, этот вид встречается и в настоящее время на острове Рэмполь. В каждом большом геологическом музее вы можете видеть его скелет, которому придана более или менее выразительная поза. Такие скелеты, строго говоря, нельзя назвать ископаемыми; они не представляют собою окаменелости в противоположность скелетам значительно более древних динозавров; это обыкновенные кости, такие же, как кости лошади или коровы. В самом деле, останки мегатериев так мало затронуты тлением, что на них еще уцелели клочки кожи с шерстью и приставшие к костям обрывки хрящевой ткани. Кроме того, были обнаружены кости, явно обтесанные человеком. Однако, несмотря на то что в эти пустыни были посланы специальные экспедиции, не удалось обнаружить ни одного такого животного.
