Почти как люди. Город. Почти как люди. Заповедник гоблинов - Саймак Клиффорд Дональд (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt) 📗
— От этого не отвертишься, — продолжал он. — Настанет день, когда кому-то из нас придется взглянуть правде в глаза, придется начинать сначала, с первой буквы.
— Я…
— Да, что ты хотела сказать?
— Я ведь пришла проститься.
— Проститься?
— Я выбрала Сон.
Он быстро, испуганно вскочил на ноги.
— Что ты, Сара!
Она рассмеялась, но смех был насильственный.
— Присоединяйся, Джон. Несколько сот лет… Может быть, когда проснемся, все будет иначе.
— Только потому, что никто не берет твоих картин. Только потому…
— Потому самому, о чем ты сам сейчас говорил. Иллюзии, Джо. Я знала, чувствовала, просто не умела до конца осмыслить.
— Но ведь Сон — тоже иллюзия.
— Конечно. Но ты-то об этом не будешь знать Ты будешь воспринимать его как реальность. Никаких тормозов и никаких страхов, кроме тех, которые запрограммированы. Все очень натурально, Джо, натуральнее, чем в жизни. Я ходила в Храм, мне там все объяснили.
— А потом, когда проснешься?
— Проснешься вполне приспособленным к той жизни, к тем порядкам, которые будут тогда царить. Словно ты родился в той эре. А ведь она может оказаться лучше. Как знать? Вдруг окажется лучше?
— Не окажется, — сурово возразил Джон. — Пока или если никто не примет мер. А народ, который ищет спасения в Сне, уже ни на что не отважится.
Она вся сжалась, и ему вдруг стало совестно.
— Прости меня, Сара. Я ведь не о тебе… Вообще ни о ком в частности. Я обо всех нас вместе взятых.
Хрипло шептались пальмы, шурша жесткими листьями. Блестели на солнце лужицы, оставленные схлынувшей волной.
— Я не стану тебя переубеждать, — добавил Вебстер. — Ты все продумала и знаешь, чего тебе хочется.
Люди не всегда были такими, подумал он. В прошлом, тысячу лет назад, человек стал бы спорить, доказывать. Но джуэйнизм положил конец мелочным раздорам. Джуэйнизм многому положил конец.
— Мне все кажется, — мягко заговорила Сара, — если бы мы не разошлись…
Он сделал нетерпеливый жест.
— Вот тебе еще один пример того, что нами потеряно, что упущено человечеством. Да, многого мы лишились, если вдуматься… Нет у нас ни семейных уз, ни деловой жизни, нет осмысленного труда, нет будущего.
Он повернулся и посмотрел на нее в упор.
— Сара, если ты хочешь вернуться…
Она покачала головой.
— Ничего не получится, Джон. Слишком много лет прошло.
Он кивнул. Что верно, то верно.
Она встала и протянула ему руку.
— Если ты когда-нибудь предпочтешь Сон, найди мой шифр. Я скажу, чтобы оставили место рядом со мной.
— Не думаю, чтобы я захотел, — ответил он.
— Нет так нет. Всего доброго, Джон.
— Постой, Сара Ты ничего не сказала о нашем сыне. Прежде мы с ним часто встречались, но…
Она звонко рассмеялась.
— Том почти уже взрослый, Джон. И только представь себе, он…
— Я его давно не видел, — снова начал Вебстер.
— Ничего удивительного. Он почти не бывает в городе. Видно, в тебя пошел. Хочет стать каким-то первооткрывателем, что ли, не знаю, как это называется. Это его хобби.
— Ты подразумеваешь какие-нибудь новые исследования? Что-нибудь необыкновенное?
— Это точно, необыкновенное, но не исследование. Просто он уходит в лес и живет там сам по себе. Он и несколько его друзей. Мешочек соли, лук со стрелами… Странно, что говорить, но он очень доволен. Уверяет, будто там есть чему поучиться. И вид у него здоровый. Что твой волк — сильный, поджарый, глаза такие яркие…
Она повернулась и пошла к двери.
— Я провожу, — сказал Вебстер.
Она покачала головой.
— Нет, лучше не надо.
— Ты забыла кувшин.
— Возьми его себе, Джон. Там, куда я иду, он мне не понадобится.
Вебстер надел «мыслительный шлем» из пластика и включил пишущую машинку на своем рабочем столе.
Глава двадцать шестая, подумал он, и тотчас машинка защелкала, застучала, появились буквы «Глава XXVI».
На минуту Вебстер отключился, перебирая в уме данные и намечая план, затем продолжил изложение. Стук литер слился в ровное жужжание:
«Машины продолжали работать, как и прежде, под присмотром роботов, производя все то, что производилось прежде.
И роботы, зная, что это их право — право и долг, — продолжали трудиться, делая то, для чего их сконструировали.
Машины все работали, и роботы все работали, производя материальные ценности, словно было для кого производить, словно людей были миллионы, а не каких-нибудь пять тысяч.
И эти пять тысяч — кто сам остался, кого оставили — неожиданно оказались хозяевами мира, соразмеренного с потребностями миллионов, оказались обладателями ценностей и услуг, которые всего несколько месяцев назад предназначались для миллионных масс.
Правительства не было, да и зачем оно, если все преступления и злоупотребления, предотвращаемые правительством, теперь столь же успешно предотвращались внезапным изобилием, выпавшим на долю пяти тысяч. Кто же станет красть, когда можно без воровства получить все, что тебе угодно. Кто станет тягаться с соседом из-за земельного участка, когда весь земной шар — сплошная незанятая делянка. Право собственности почти сразу стало пустой фразой в мире, где для всех всего было в избытке.
Насильственные преступления в человеческом обществе давно уже фактически прекратились, и, когда с исчезновением самого понятия материальных проблем право собственности перестало порождать трения, надобность в правительстве отпала. Вообще отпала надобность в целом ряде обременительных обычаев и условностей, которые человек начал вводить, едва появилась торговля. Стали ненужными деньги: ведь финансы потеряли всякий смысл в мире, где и так можно было получить все, что нужно, — хоть попроси, хоть сам возьми.
С исчезновением экономических уз начали ослабевать и социальные. Человек больше не считал для себя обязательным подчиняться обычаям и нормам, игравшим столь важную роль в насквозь пронизанном коммерцией доюпитерианском мире.
Религия, которая из столетия в столетие теряла свои позиции, теперь совсем исчезла. Семья, которую скрепляли традиция и экономическая потребность в кормильце и защитнике, распалась. Мужчины и женщины жили друг с другом без оглядки на экономические и социальные обстоятельства, которые перестали существовать».
Вебстер снова отключился, и машинка умиротворенно замурлыкала. Он поднял руки, снял шлем, перечитал последний абзац.
Вот оно, подумал, вот корень. Если бы не распались семьи. Если бы мы с Сарой не разошлись…
Он потер бородавки на руке.
Интересно, чья у Тома фамилия — моя или ее? Обычно они берут фамилию матери. Вот и я так поступил сперва, но потом мать попросила меня взять отцовскую. Сказала, что отцу будет приятно, а она не против. Сказала, что он гордится своей фамилией и я у него единственный ребенок. А у нее были еще дети.
Если бы мы не разошлись. Тогда было бы ради чего жить. Если бы не разошлись, Сара не выбрала бы Сон, не лежала бы сейчас в забытьи, с «шлемом грез» на голове.
Интересно, какие сны она выбрала, на какой искусственной жизни остановилась? Хотел спросить ее, но не решился. Да и не пристало спрашивать о таких вещах…
Он снова взял шлем, надел его на голову и привел в порядок свои мысли. Машинка сразу защелкала:
«Человек растерялся. Но ненадолго. Человек пытался что-то сделать. Но недолго.
Потому что пять тысяч не могли заменить миллионы, которые отправились на Юпитер, чтобы в ином обличье начать лучшую жизнь. У оставшихся пяти тысяч не было ни сил, ни идей, ни стимула.
Сыграли свою роль и психологические факторы. Традиция — она тяжелым грузом давила на сознание тех, кто остался. Джуэйнизм — он принудил людей быть честными с собой и с другими, принудил людей осознать наконец тщетность их потуг. Джуэйнизм не признавал превратной доблести. А между тем оставшиеся пять тысяч больше всего нуждались именно в превратной бездумной доблести, не отдающей себе отчета в том, что ей противостоит.
