Журнал «Если», 2002 № 04 - Диньак Жан-Клод (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью txt) 📗
— Нельзя тебе, матушка, теперь дураков слушать! — подсобила и повитуха. — Госпожа Владиславова дело говорит!
Третья из сопровождавших печальную брюнетку женщин, невысокая, со злым лицом, отвернулась, всем видом показывая: жду, пока это дурачество окончится.
— Через те дыры Он нам время посылает! — провозгласил нищий.
— И время незримыми перстами в землю упирается, ее насквозь пронизывает! Дивны дела твои, Господи!
— Погодите, сие весьма любопытно, — произнесла брюнетка, несколько оживившись.
Она достала из кошелька монету, большой медный пятак, протянула ее нищему, но тот, вопреки ожиданию, даже не соблаговолил повернуть свою грязную лапу ладонью вверх.
— Не умножай количества сущностей сверх необходимого, — поучительно сказал он Катерине Алексеевне. — Оттого большой вред бывает.
Она в недоумении повернулась к спутницам.
Те поняли, что брюнетка хочет спросить: откуда бы одноглазому безумцу знать такие философские тонкости?
— Из семинаристов, поди, — прошептала дородная женщина. — Ученья не вынес, разумом повредился, теперь вот дармоедом заделался. Да пойдем, матушка! Что ты, право?
Великая княгиня Катерина Алексеевна уронила монету на колени дармоеду и пошла дальше, оделяя менее грамотных нищих.
Одноглазый философ, не обращая внимания на деньги, забормотал. Казалось, ему вовсе не было дела до пятака с вензелем императрицы Елизаветы Петровны, однако позднее, когда и крестный ход окончился, и нищие стали разбредаться, чей-то не в меру шустрый внучек попытался стянуть подаяние и получил по рукам.
Прибрав пятак в мешок, мужик довольно ловко поднялся с колен и, не перекрестившись на церковный крест, как полагалось, зашагал прочь.
— На мельницу подался, — сказала одна убогая другой. — Не напрасно его мельник привечает, ох, не напрасно…
Она оказалась права.
Мельник, который держал водяную мельницу, жил на отшибе, если бы по прямой — то недалеко, но дорога делала петлю и потом вела лесом. Вот в лесу убогий философ и начал понемногу преображаться: снял с глаза повязку, с головы стянул несуразную шапчонку, то ли тулью от треуголки, то ли бренные останки дамской шляпы, а у самой запруды спустился к воде и умылся. Теперь стало видно, что ему лет тридцать с небольшим, коротко острижен, причем стригся совсем недавно. Походка тоже была не та, что пристала убогому — а упругая и чуть вразвалочку, как двигаются сильные, крепконогие и привычные к дальним вылазкам мужики.
Этот человек умел ходить по лесу: услышав сорочий стрекот, замер, и все его крепкое, приземистое тело, не совершая заметных глазу движений, напряглось. Он готов был не просто отразить нападение, а и отправить обидчика на тот свет. Выждав, философ пошагал дальше и, обогнув запруду, оказался у хозяйственных строений при мельнице.
По летнему времени он в хоромах не нуждался, и место на сеновале его вполне устраивало. Повозившись там несколько, он вышел уже без мешка, не в драном мундире, который был обновлен первым своим хозяином чуть ли не в Полтавской баталии, а в обычной холщовой рубахе, и отыскал старого мельника за сараем, где тот налаживал на козлах длинную доску.
— Держи, дядя Михей, — сказал философ, протягивая денежки. — Видишь, не даром хлеб ем.
— Погонят тебя, верзилу здорового, от той паперти в шею, — пообещал мельник. — Давай-ка, потрудись.
До самого заката они возились по хозяйству. Потом разошлись: мельник спал на мельнице, философ — на сеновале.
Прежде чем улечься, он выкопал из сена мешок и вытащил оттуда прямоугольный, замотанный в тряпье сверток. Внутри был ящичек, черный, с тусклым блеском, а толщиной всего в вершок. Философ нажал пальцами незримую пуговку, крышка ящика сама отскочила. Затем от нее пошел голубоватый свет. Что-то над головой — надо полагать, на самой крыше — тихо крякнуло, и тут же философ опустил крышку.
Словно убедившись, что с ящиком все в порядке и ущерба он не понес, философ опять обмотал его тряпьем, сунул в мешок, закопал в сено, сам улегся рядом и, повздыхав, погоревав о чем-то несбыточном, потосковав о далеком, понемногу заснул.
Но и во сне он помнил о том, что в изголовье, меж сложенных полотнищ старого холщового полотенца, чуть сбоку от головы, лежит черный пистолет странной величины, а для знатока удивительный еще и тем, что вместо одного положенного этому оружию заряда имеет их целых восемь…
Глава первая
Рассказчик, Александр Савельевич Юст, принадлежит к тем журналистам старой школы, кто смолоду был молод, но вовремя не созрел и опомнился только к шестидесяти двум годам.
Он среднего роста, одевается с тем презрением к элегантности, которым гордились еще шестидесятники, стрижется, кажется, сам.
Полагая, что вся жизнь впереди, он после развода валял дурака достаточно долго — пока не поглупели женщины и не перестали видеть в нем подходящего спутника. Тогда он обиделся и решил вести замкнутый образ жизни.
Память у него действует своеобразно: он из тех беспокойных репортеров, которые забирались леший знает куда и диктовали материалы по телефону, поэтому он наловчился запоминать всякие интересные подробности. Затем к памяти (по вине женщин, что ли?) добавился определенный цинизм, потом пришло желание зарабатывать деньги. К счастью, он нашел такую возможность и не брюзжит, как многие его ровесники, а сам делом занимается и еще кое-кому помогает.
Слово — Александру Савельевичу Юсту.
— Я все понимаю! — возмущенно вопил мой юный друг, воспитанник, тяжкий крест и шило в заднице, Витька Костомаров. — Дядька, я все понимаю! Но эта ксерокопия тут оказалась не случайно! Ты смотри — она не просто подколота! Она пришита!
Есть такие аппаратики, чтобы деловые бумажки железной скобкой сшивать. Как раз таким аппаратиком кто-то соединил две вещи, несовместные в той же мере, как гений и злодейство: финансовую смету некоего проекта под названием «Янус», получившего неслыханной величины грант где-то в дебрях Америки, причем смета была на английском языке, и ксерокопии четырех книжных страниц, выполненные на помирающем без порошка ксероксе. Разобрать там можно было немного, и не с моими, а разве что с Витькиными глазами.
Я сам виноват — мне вообще не надо было брать ее в руки. Но я страдаю старческим любопытством. Я ее взял, отнес подальше от носа, потом приблизил, вгляделся в туманную картинку (старая фотография, на которой было что-то вроде кривобокой картофелины, но картофелина оказалась, черт бы ее побрал, знакомой!) и приказал:
— Кадет, достаньте вон с той полки вон ту книгу, нет, правее, в синем переплете.
Витька подал книгу, я перелистал ее и воскликнул:
— Ну, точно! «Ловондатр»!
— А что это за хренотень? — Витька сравнил ксерокопии со страницами и с бешеным «Вау-у-у-у!!!» уставился на меня, как на ожившую мумию. Это случается всякий раз, когда я делаю то, что ему пока недоступно. Вот и тогда — правильно вспомнил о фотографии, и это были те самые страницы.
— Кадет, вас читать учили?
Он шлепнулся в кресло и, сдвинув брови, стал осваивать текст, а я снова взял стопку бумажек по проекту «Янус» и начал их изучать уже более строго — с учетом появления в этой стопочке «Ловондатра».
Бумажки можно было условно разделить на две части. Первая — на английском языке, подтверждение того, что наш Кулибин сподобился получить грант аж самого фонда Джереми Красти; к сему прилагались какие-то банковские документы. Проект проходил под названием «Янус», и это все, что о нем сообщалось в распечатках. Вторая часть была перепиской между несколькими нашими государственными инстанциями на эту тему.
Фонд патронировал исследования в нетривиальных областях науки и техники. Россия его всерьез не принимала, и он Россию всерьез не принимал, но несколько лет назад, когда безумный миллионер-террорист Усама бен Ладен нечаянно заставил крупные державы подружиться, посланцы Красти появились и у нас, как они заявили — в поисках неведомых гениев. Наше правительство подписало какие-то документы об участии в деятельности фонда, дня три пресса хвалила президента за мудрое решение, а потом про фонд как-то забыли. И вот он вынырнул.
