Антология мировой фантастики. Том 9. Альтернативная история - Елисеева Ольга Игоревна (читать книги без txt) 📗

Глава 6

Ранним утром, наслаждаясь прохладой и ярким солнечным светом, Юлиана ходила по продовольственным магазинам. Она не спеша прогуливалась по тротуару с двумя бумажными коричневыми пакетами, останавливаясь возле каждой витрины и изучая ее содержимое. Торопиться ей было некуда. А в аптеке ей что-нибудь нужно? Она задумалась. Ее смена в зале дзю-до начинается после полудня, утром у нее масса свободного времени. Устроившись на высоком стуле перед прилавком, она поставили сумку и принялась листать журналы. В свежем «Лайфе» была статья, называвшаяся «Телевидение в Европе: взгляд в будущее». Она с интересом пробежала ее и увидела фотографию немецкой семьи, смотревшей прямо у себя дома телепередачу. В статье говорилось, что теперь изображение из Берлина передается уже в течение четырех часов ежедневно, а когда-нибудь телевизионные станции будут во всех крупных городах Европы. К 1970 году одна такая станция будет построена и в Нью-Йорке. На одном из снимков были инженеры по электронной технике из Рейха в одной из лабораторий Нью-Йорка. Они помогали местному персоналу разрешить возникающие перед ними проблемы. Было очень легко отличить немцев от остальных. У них был присущий только им здоровый, чистый, уверенный энергичный вид. Американцы же выглядели как обыкновенные люди. Эти могли быть кем угодно. Было видно как один из немецких специалистов на что-то указывает, и американцы сосредоточенно пытаются вникнуть, что же именно он имеет в виду. «Похоже, что и зрение у них получше, чем у нас, — решила она, — да и питание получше, чем у нас за последние двадцать лет. Нам когда-то говорили, что они могут видеть такие вещи, которые никто другой видеть не может. Может витамин „А“? Интересно все же — сидеть дома и видеть весть мир на экране маленькой серой трубки. Если эти наци могут летать туда-сюда между Землей и Марсом, почему бы им не завести у себя телевидение? Думаю, что мне бы больше нравилось смотреть на эти смешные представления, видеть как на самом деле выглядит Боб Хоуп и Дюран, чем бродить по безжизненному Марсу. Может быть, в этом и вся загвоздка», — подумала она. Она поставила журнал обратно на стеллаж. У наци совершенно отсутствует чувство юмора, так зачем же им обзаводиться телевидением? Как-никак, а они поубивали почти всех знаменитых комиков. Правда все они были евреями. По сути они, как она себе это представляла, уничтожили почти всю индустрию развлечений. Интересно, как это еще Хоупу сходит с рук то, что он говорит. Разумеется, он работает в Канаде, а там чуть посвободнее. Но ведь Хоуп действительно говорит слишком смело о некоторых вещах. Вроде этой шутки о Геринге, в которой Геринг покупает Рим и велит перевезти его в свою берлогу в горах и выстроить там заново, или же о том, что он возрождает христианство, чтобы его любимцы — львы — имели что-нибудь на… — Вы хотите купить этот журнал, мисс? Маленький высохший старичок, державший аптеку, подозрительно обратился и к ней. Она виновато положила на место номер «Ридерс Дайджест», который начала перелистывать. И снова Юлиана, прогуливаясь по тротуару со своими сумками, размышляя о том, что, возможно, Геринг будет новым фюрером, когда умрет Борман. Он чем-то отличался от остальных. Единственным, благодаря чему Борман выдвинулся на первый план, было раболепие, перед которым не устоял Гитлер, когда стало ясно, что он вот-вот начнет разлагаться, и только те, кто был его непосредственным окружением, понимали, когда именно это начнется. Старый Геринг в это время был, как всегда, в своем дворце в горах. Геринг должен был занять место Гитлера, потому что именно его люфтваффе уничтожило сначала английские локационные станции, а затем покончило с королевскими военно-воздушными силами. Гитлер вместо этого, скорее всего, приказал бы разбомбить Лондон, так же, как он разбомбил Роттердам. Но, скорее всего, место достанется Геббельсу. Об этом говорят все. Ток же, как и о том, что оно не должно достаться этому жуткому Гейдриху. «Он бы перебил всех нас. Это же настоящий мясник. Кто мне нравится, — подумала она, — так это Бальдур фон Ширах. Он единственный выглядит в какой-то степени нормальным. Но у него нет ни малейшего шанса». Свернув, она поднялась по ступенькам на крыльцо старого деревянного дома, где жила. Когда она отперла дверь квартиры, то увидела Джо Чинаделла там, где она его оставила — лежащим на животе посередине кровати, свесив руки. Он все еще спал. «Нет, — подумала она. — Он же не может оставаться здесь вечно. Его грузовик ушел. Он отпустил его? Очевидно». Войдя в кухню, она свалила сумки с едой на стол рядом с тарелками от завтрака. «Но хотел ли он отпустить его? — спросила она себя. Вот это ее интересовало. Что за странный человек. Он тратил на нее столько энергии, не отпуская ее всю ночь, и все же это происходило так, будто его здесь и не было, будто он не осознавал, что делает. Мысли его были заняты чем-то другим. Она принялась привычно перекладывать продукты в старый холодильник фирмы „Дженерал электрик“, с дверцей наверху, потом взялась за стряпню. „Может быть, он так часто этим занимается, что уже привык, — решила она, — это стало его второй натурой. Тело совершает движения так же автоматически, как мое, когда я сейчас кладу тарелки в раковину. Он мог бы делать это, если бы даже удалить три пятых его мозга, как лягушка на уровне биологии, на уровне голых рефлексов“. — Эй, — позвала она, — просыпайся. Джо пошевелился в кровати и засопел. — Ты слышал, что отмочил Боб Хоуп по радио позапрошлым вечером? Он рассказал одну смешную историю о том, как немецкий майор допрашивает каких-то марсиан. Марсиане не могут предъявить документы, удостоверяющие, что их предки были арийцами. Слышали? Поэтому немецкий майор шлет донесение в Берлин, что Марс населен евреями. Войдя в комнату, где лежал на кровати Джо, она добавила: — И что они ростом в полметра и имеют две головы. Ты знаешь как это может подать Боб Хоуп. Джо открыл глаза и, молча, не мигая смотрел на нее. Подбородок его почернел от щетины, темные глаза наполнились болью. Она тоже притихла. — что с тобой? — наконец вымолвила она. — Ты боишься? „Нет, — подумала она, — это Фрэнк боится, а этот — не знаю“. — Старый плут уехал, — сказал Джо, приподнявшись. — Что же ты собираешься делать? Она присела на край кровати, вытирая руки посудным полотенцем. — Я перехвачу его на обратном пути. Он ничего никому не скажет. Он знает, что я сделал бы для него то же самое. — С тобой уже было так раньше? — спросила она. Джо не ответил. „Значит ты знал, что грузовик уходит, — сказала себе Юлиана. — Теперь я знаю это точно“. — А если он выберет другой маршрут? — спросила она. — Он всегда ездит по шоссе номер пятьдесят и никогда по сороковому. Там у него как-то вышла авария. Несколько лошадей вышли на дорогу, и он в них врезался. В Скалистых Горах. Подобрав со стула одежду, он начал одеваться. — Сколько тебе лет, Джо? — спросила она, когда он задумался, обнаженный. — Тридцать четыре. „Тогда, — подумала она, — ты должен был участвовать в войне“. Она не видела явных физических дефектов: тело было стройным, ладным, длинноногим. Джо, заметив, как она внимательно изучает его, нахмурился и отвернулся. — Я что, не могу посмотреть? — спросила она. Она на самом деле удивилась. Ну почему бы и не посмотреть? Всю ночь она была с ним, а теперь такая стеснительность. — Мы что — тараканы? — спросила она. — Мы не можем выдержать зрелище друг друга на свету и потому должны забираться в щели? Раздраженно засопев, он прямо в трусах и носках направился в ванную. Он уже начал набирать горячую воду в чашку для бритья. На руке она увидела татуировку, синюю букву „К“. — Что это? — спросила она. — Твоя жена? Конни? Корина? Умываясь, Джо выговорил: — Каир. „Что это экзотическое имя?“ — подумала она с завистью, а потом почувствовала, что краснеет. — Я действительно глупая, — сказала она. Тридцатилетний итальянец из занятой нацистами части мира… он участвовал в войне, все верно, но на стороне держав Оси. И он сражался под Каиром: татуировка была связующим звеном меж немцами и итальянцами, ветеранами этой компании — знаком победы над британо-австралийской армией, под командой генерала Готта, которой добился Роммель и его африканский корпус. Она вышла из ванной, вернулась в комнату и начала застилать постель. Руки не слушались ее. Аккуратной стопкой на стуле лежало все имущество Джо: одежда, небольшой плоский чемодан, личные вещи. Среди них она заметила покрытую бархатом коробочку, похожую на футляр для очков. Подняв ее, она открыла и заглянула внутрь. „Ты действительно сражался за Каир, — думала она, глядя на Железный Крест Второй степени с надписью и датой 10 июня 1945 года, выгравированной на планке, к которой крепился крест. — Не все из них получили такую награду, только самые доблестные. Интересно, что же ты совершил такого, ведь тогда тебе было всего семнадцать лет?“ Джо повернулся как раз в то мгновение, когда она вынула орден из обитой бархатом коробочки. Она почувствовала его присутствие и виновато вскочила на ноги, но он, казалось, не сердился на нее. — Я только посмотрела, — сказала Юлиана. — Прежде я никогда не видела такого ордена. Роммель лично приколол его к твоему мундиру? — Его вручил мне генерал Вайерлейн. К тому времени Роммеля уже перевели в Англию, чтобы завершить ее разгром. Голос его был спокоен, но рука непроизвольно потянулась ко лбу, и пальцы, как расческа, воткнулись в шевелюру, как бы расчесывая ее. Юлиана решила, что это хронический нервный шок. — Расскажешь? — спросила Юлиана, когда он возвратился в ванную и продолжил бритье. Однако, когда он побрился и принял горячий душ, Джо Чинаделла совсем мало рассказал ей, во всяком случае ничего, что было бы похоже на тот рассказ, который ей хотелось бы услышать. Два его старших брата участвовали еще в Эфиопской кампании, в то время как он, тринадцатилетний, был в фашистской молодежной организации в Милане, его родном городе. Позже, братья служили в знаменитой артиллерийской батарее, в которой командовал майор Рикардо Парди, а когда началась вторая мировая война, Джо уже был в состоянии присоединиться к ним. Они сражались под командованием Грациани. Их техника, особенно танки, была ужасной. Англичане подбивали их, даже старших офицеров, как кроликов. Люки танков во время боя приходилось закрывать мешками с песком, чтобы они случайно не открылись. Майор Парди подбирал выброшенные артиллерийские снаряды, чистил и смазывал их, а потом стрелял ими. Его батарея остановила отчаянное наступление генерала Повелла в 1943 году. — А братья живы? — спросила Юлиана. Братья были убиты в сорок четвертом, задушенные проволокой, которую употребляли английские десантники из специальной бригады, действовавшей за линией фронта, на территории, занятой державами оси. Они стали особенно фанатичными на последних этапах войны, когда стало ясно, что союзники уже не смогут победить. — А как ты теперь относишься к британцам? — спросила Юлиана, запинаясь. — Мне бы хотелось посмотреть, как с ними в Англии поступают так же, как они поступили в Африке. Голос его отдавал железом. — Но ведь это было восемнадцать лет назад, — сказала Юлиана. — Я знаю, что англичане творили особые жестокости, но… — Говорят о зверствах, которые наци чинили над евреями, — сказал Джо. — Англичане поступили еще хуже. Во все время битвы за Лондон. Он помолчал. — Эти огнеметы, струи горящего фосфора и нефти. Я видел потом кое-кого из немцев-десантников. Лодка за лодкой сгорали дотла, превращаясь в золу. Эти спрятанные под воду трубы — они прямо-таки поджигали море. А что они творили с гражданским населением во время массированные налетов бомбардировщиков, с помощью которых Черчилль рассчитывал спасти войну в самый последний момент! Эти ужасные налеты на Гамбург… Эссен… — Давай не будем говорить об этом, — сказала Юлиана. Она пошла на кухню и стала готовить ветчину. Она включила маленький белый радиоприемник фирмы Эмерсон в пластмассовом корпусе, который Фрэнк подарил ей в день рождения. — Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть. Она вертела ручку настройки, пытаясь поймать легкую, приятную музыку. — Подойди ко мне, — сказал Джо. Он сидел на кровати в комнате, положив свой чемоданчик рядом. Открыв его, он извлек потрепанную, обернутую в газету книгу, на которой отпечатались следы множества читателей. Он улыбнулся Юлиане. — Вот взгляни. Ты знаешь, что говорит этот человек? Он показал книгу. — Сядь. Он взял ее за руку, притянул к себе и усадил рядом. — Я хочу тебе почитать. Предположим, что они победили бы. Что бы тогда было? Можешь не задумываться: этот человек все за нас продумал. Открыв книгу, Джо начал медленно переворачивать страницы. — Ну хотя бы вот: „Британская Империя контролировала бы Европу, все Средиземноморье. Италии не было бы вообще, как и Германии. Бобби и эти смешные солдатики в высоких меховых шапках с королевством до самой Волги“. — А разве это было бы плохо? — спросила тихо Юлиана. — Ты читала эту книгу? — Нет, — призналась она, заглядывая на обложку под газетным листом. Она слышала об этой книге, многие ее читали. — Но Фрэнк — мой бывший муж — и я, мы часто говорили об этом, что было бы, если бы союзники выиграли войну. Джо казалось не слушал ее. Он смотрел вниз, на экземпляр „Саранчи…“ — А здесь, — продолжал он, — ты можешь узнать, каким образом победила Англия, как она добила державы оси. Она покачала головой, чувствуя растущее внутреннее напряжение в человеке, сидевшем рядом с ней. Подбородок его подрагивал, он беспрерывно облизывал губы, запуская пальцы в шевелюру. Когда он заговорил, колос его был хриплым. — У него Италия предала интересы Оси, — сказал Джо. — Италия переметнулась к союзникам, присоединилась к англо-саксам и открыла то, что называется: „мягким подбрюшьем Европы“. Но для писателя естественно так думать. Мы все знаем, что трусливая итальянская армия бежит каждый раз, едва завидит британцев. Дует вино. Умеет только гулять, а не драться. Этот парень… Джо закрыл книгу и отогнул газету, чтобы взглянуть на обложку. — Абендсен. Я не виню его. Он написал эту утопию, вообразил, каким был бы мир, если бы державы Оси потерпели поражение. А как же еще они могли бы проиграть? Только благодаря предательству Италии. Он заскрежетал зубами. — Дуче — он был клоуном, мы все это знали. — Нужно перевернуть бекон. Она ускользнула на кухню. Идя за ней с книжкой в руке, Джо продолжал: — И США тоже выступили после того, как поколотили япошек. А после войны США и Англия разделили мир между собой точно так же, как это теперь сделали Германия и Япония. — Германия, Япония и Италия, — поправила Юлиана. Он взглянул на нее. — Ты пропустил Италию. Она спокойно встретила его взгляд. „Маленькая империя на Ближнем Востоке, опереточный Новый Рим“, — подумала она. Он с аппетитом стал есть поданный ему на деревянной дощечке бекон с яичницей, поджаренные ломтики хлеба, кофе и мармелад. — А чем тебя кормили в Северной Африке? — спросила она. Она уселась за стол. — Дохлой ослятиной, — ответил он. — Но ведь это противно. Криво усмехнувшись, Джо сказал: — Азимо Морте. Консервы из говядины с напечатанными на банке инициалами А.М. Немцы называли их „Альтер Манн“. Старик. Он вернулся к еде. „Хотелось бы мне прочесть эту книгу, — подумала она, вытаскивая том из-под локтя Джо. — Долго ли он пробудет со мной? На книжке много жирных пятен, страницы порваны, всюду отпечатки пальцев. Водители грузовиков читали ее на долгих стоянках, — подумала она, — в закусочных, вечерами. Держу пари, что он читает медленно. Могу поспорить, что он дотошно перечитывал ее несколько недель, если не месяцев…“ Наобум открыв книгу, она прочла: „Теперь, в старости, он успокоенно взирал на свои владения, которых так жаждали, но не могли достичь древние: корабли из Крыма и Мадрида, и по всей империи одни и те же деньги, один язык, одно знамя. Старый великий Юнион Джек развивался от восхода до заката солнца. Наконец это свершилось, все, что касалось солнца, и все, что касалось флага“. Единственная книга, которую я таскаю с собой, — сказала Юлиана, — фактически даже не является книгой. Это оракул, „Книга перемен“. Меня приучил к ней Фрэнк, и я всегда пользуюсь ею, когда нужно что-то решить. Я некогда не теряю ее из виду. Никогда. Она открыла книжку. — Хочешь взглянуть на Оракул, спросить у него совета? — Нет, — ответил Джо. Облокотившись о стол и упершись подбородком в кисти рук, она спросила: — Ты может быть совсем переедешь сюда, или у тебя есть еще что-то, что тебя держит? „Будут пересуды, сплетни, — думала она. — Ты поражаешь меня своей ненавистью к жизни, но в тебе что-то есть. Ты похож на маленькое животное, не слишком важное, но ловкое“. Глядя на его резко очерченное, узкое, смуглое лицо, она подумала: „И как это я вообразила, что ты моложе меня? Но и тут есть правда — ты инфантилен, ты все еще братишка, боготворящий своих старших братьев, майора Парди, генерала Роммеля, который все еще из всех сил бьется на тем, чтобы удрать из дому и добить этих Томми. Да и правда ли то, что они придушили твоих братьев проволочной петлей? Мы, конечно, слышали об этом, все эти россказни о зверствах, мы видели снимки, опубликованные после войны“. Она содрогнулась. Но британские парашютисты давным-давно преданы суду и понесли наказание. Радио прекратило трансляцию музыки: похоже на то, что будут последние известия и, судя по количеству помех — из Европы. Голос диктора захрипел и смолк. Последовала длительная пауза, просто тишина. Затем раздался голос диктора из Денвера, такой четкий, что, казалось, он почти рядом. Юлиана протянула руку, чтобы приглушить звук, но Джо остановил ее. — Известие о смерти канцлера Бормана, подтвержденное недавно, ошеломило и потрясло Германию, так же, как и вчерашнее сообщение о том… Они вскочили на ноги. — Все радиостанции Рейха отменили назначенные прежде передачи, и слушатели внимают торжественным мелодиям, исполняемым хором дивизии „Рейх“ — звуками партийного гимна „Хорст Вессель“. Позже, в Дрездене, где работает партийный секретариат и руководство СС, а также национальной службы безопасности, сменившей гестапо… — Реорганизация правительства по инициативе бывшего рейхсфюрера Гиммлера, Альберта Шпеера и других, была объявлена двухнедельная траурная национальная церемония, и уже, как сообщают, закрылись многие магазины и предприятия. До сих пор не поступало сведений об ожидаемой сессии Рейхстага, этого официального парламента Третьего Рейха, чье одобрение требуется для… — Канцлером будет Гейдрих, — сказал Джо. — А мне бы хотелось, чтобы им стал этот высокий блондин, этот Ширах, — сказала она. — Господи, наконец-то он умер. Как ты думаешь, у Шираха есть шансы? — Нет, — кратко ответил Джо. — А может быть там теперь начнется гражданская война, — предположила она. — Но эти парни, все эти старые ребята из партии — Геринг и Геббельс — они ведь уже старики. Из радио неслось: — …достигло его приюта в Альпах близ Бреннера… — Это о толстяке Германе. — …просто сказал, что он потрясен потерей не только солдата, патриота и преданного партийного вождя, но и, как он уже неоднократно заверял об этом, своего личного друга, которого, как все помнят, он поддерживал во времена безвластия, вскоре после окончания войны, когда выяснилось, что элементы, препятствующие восхождению герра Бормана к верховной власти… Юлиана выключила радио. — Они просто переливают из пустого в порожнее, — сказала Юлиана. Зачем им этот словесный мусор? Эти мерзкие убийцы разглагольствуют так, будто они ничем не отличаются от обычных людей. — Они такие же, как мы, — сказал Джо. — Из того, что они совершили, нет ничего такого, чего бы они не сделали, будь ты на их месте. Они спасли мир от коммунистов. Если бы не Германия, нами бы всеми сейчас правили красные, и всем нам было бы намного хуже. — Ты говоришь, — сказала она, — точно, как радио. — Я жил под властью Наци, — сказал Джо, — и я знаю, что это такое. Это совсем не пустая болтовня, когда проживешь двенадцать — тринадцать лет — даже больше — пятнадцать лет! Я получил трудовую книжку от организации Тодта. Я работал в этой Организации с 1947 года сначала в северной Африке, а затем в США. Послушай… Он ткнул в нее пальцем. — У меня чисто итальянский талант к различным строительным специальностям. Доктор Тодт очень высоко ценил меня. Я не разгребал лопатой асфальт и не месил бетон для автотрасс: я помогал проектировать их, выполняя работу инженера. Однажды ко мне подошел доктор Тодт и проверил, как работает наша бригада. Он сказал мне: „У тебя хорошие руки“. Это было великим моментом в моей жизни, Юлиана. Гордость за свой труд! Они не просто и не только говорят слова. До них, до наци, все смотрели на физическую работу сверху вниз, и я не был исключением. Трудовой фронт положил конец такому отношению. Я впервые совсем иначе взглянул на свои руки. Он говорил так быстро, что акцент вылезал гораздо сильнее. Ей даже было трудно разобрать, что он говорил. — Мы жили тогда в лесистой местности, в северной части Нью-Йорка, жили, как братья распевали песни, строем шли на работу. В нас жил воинский дух, но направленный на восстановление, а не на разрушение. Это были самые лучшие дни — восстановление после войны — аккуратные, бесконечные ряды общественных зданий, квартал за кварталом совершенно новая часть Нью-Йорка и Балтимора. Теперь-то эта работа уже в прошлом. Крупные картели, такие как „Нью-Джерси Крупп и сыновья“ завладели сценой. Но это не наци, это прежние европейские воротилы. Слышишь? Нацисты, подобные Роммелю или Тодту в миллион раз лучше, чем промышленники, такие, как Крупп, и банкиры, все эти пруссаки. Их всех следовало бы загнать в душегубки. Всех этих фраеров в жилетках. „Но, — подумала Юлиана, — Теперь уже эти джентльмены в жилетках закрепились навечно, а вот твои кумиры, Роммель и доктор Тодт, они вышли на сцену сразу же после прекращения военных действий для того, чтобы расчистить развалины, построить автострады, запустить промышленность. Они даже позволили жить евреям, что было удивительно, но это была приманка, чтобы привлечь их к работе. Пока не наступил сорок девятый год… и тогда, гудбай, Тодт и Роммель, на заслуженный отдых. Разве я не знаю всего этого, разве я не слышала всего этого от Фрэнка? Ты ничего не можешь рассказать мне о жизни под властью наци: мой муж был и есть еврей. Я знаю, что доктор Тодт был скромнейшим и добрейшим из всех когда-либо живших людей. Мне известно, что все, что он хотел сделать, это обеспечить работой, честной, достойной уважения работой миллионы отчаявшихся американцев с потускневшим взором, мужчин и женщин, копошившихся после войны в развалинах. Я знаю, что он хотел увидеть приличное медицинское обслуживание, курорты, где можно было бы провести свой отпуск, и приличное жилище для всех, независимо от расы. Он был строитель, а не мыслитель, и в большинстве случаев ему удавалось создать то, что он хотел — он фактически добился этого. Но…“ Какая- то беспокоившая ее мысль, раньше бывшая где-то в глубине создания, теперь поднялась на поверхность. — Джо, эта книга, „Саранча…“, разве она не запрещена на Восточном Побережье? Он кивнул. — Так как же ты умудрился ее прочитать? Что- то именно по этому поводу беспокоили ее. — Они ведь до сих пор расстреливают людей за то, что они читают… — Все зависит от социальной группы, от доброй армейской нарукавной повязки. Значит, так оно и есть. Славяне, пуэрториканцы и всякие поляки были наиболее ограничены в том, что можно было читать, делать, слушать. Положение англосаксов было намного лучше. Для их детей существовала даже система народного образования, они могли посещать библиотеки, музеи, концерты. Но даже для них „Саранча…“ была не просто редкой книгой, она была запрещена, и для всех в равной степени. — Я читал в уборной, — сказал Джо, — и прятал под подушкой. Да я и читал ее потому, что она запрещена. — Ты страшно смелый, — сказала она. — Да? — отозвался он. — Ты, похоже, подтруниваешь надо мной. — Нет. Он чуть расслабился. — Вам здесь, ребята, легко. У вас безопасная, бесцельная жизнь, вам нечего совершать, не о чем беспокоиться. Вы вдали от основного потока событий, вы — осколки былого, верно? Он насмешливо посмотрел на нее. — Ты сам убиваешь себя, — сказала она, — своим цинизмом. У тебя одного за другим забирали твоих идолов, и теперь у тебя нет ничего, чему бы ты мог посвятить свою любовь. Она протянула ему вилку, он взял. „Ешь, — подумала она, — а то и от биологических процессов откажись“. Пока Джо ел, он кивнул на книгу и сказал: — Этот Абендсен живет где-то здесь, неподалеку, судя по надписи на обложке, в Майенне. Обозревает мир из такого безобидного места, что никому и в голову не придет. Прочти-ка о нем вслух. Взяв книгу, она прочла заднюю сторону обложки. — Он — демобилизованный солдат, служил сержантом в морской пехоте США во время Второй Мировой войны, ранен в Англии в бою с фашистским танком „тигр“. Здесь говорится, что место, где он писал роман, он превратил по-существу в крепость, расставив повсюду винтовки. Она отложила книгу и добавила: — И хоть здесь об этом и не говорится, я слышала, как кто-то рассказывал, что он почти параноик: свой дом он окружил колючей проволокой под напряжением, а ведь это где-то в горах. Подобраться к нему трудно. — Возможно, — сказал Джо, — он и прав, что стал жить так, написав эту книгу. Немецкие шишки от злости прыгали по потолку, прочтя ее. — Он и прежде вел такую жизнь. Книга была написана там. Это место называется… Она взглянула на обложку. — „Высокий замок“. Вот так ласково он его называет. — Очевидно, им до него не добраться, — сказал Джо. — Он настороже и весьма предусмотрителен. — Я уверена, — сказала Юлиана, — что для того, чтобы написать эту книгу, требовалось немало смелости. Если бы державы Оси проиграли войну, то мы могли бы говорить и писать все, что заблагорассудилось, как это было когда-то. Мы бы снова были единой страной, и у нас была бы справедливая законная система, единая для всех нас. К ее удивлению, он согласно кивнул. — Не понимаю я тебя, — сказала она. — Во что ты веришь? чего ты хочешь? То ты защищаешь этих чудовищ, этих уродов, истребляющих евреев, а потом вдруг… Она в отчаянии вцепилась ему в уши. От удивления и боли он заморгал, когда она, поднявшись на ноги, стала тащить его голову вверх, к своему лицу. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга, не в силах заговорить. Первым нарушил молчание Джо. — Дай мне доесть то, что ты мне приготовила. — Ты не хочешь говорить? Ты не желаешь со мной разговаривать? Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, ты это понимаешь, а продолжаешь жрать, притворяешься, что не имеешь ни малейшего понятия, о чем речь. Она отпустила уши, выкрутив их до такой степени, что они стали пунцово-красными. — Пустой разговор, — сказал Джо. — Он не имеет никакого смысла. Вроде того, что болтают по радио. Ты знаешь, как когда-то коричневорубашечники называли тех, кто плетет философские премудрости? Их называли яйцеголовыми из-за большого, выпуклого черепа, который так легко разбить в уличной драке. — Если это относится и ко мне, — сказала Юлиана, — почему же ты не уходишь? Для чего ты остался вообще? Его загадочная гримаса остудила ее пыл. „А жаль, что я позволила ему пойти со мной, — подумала она. — Сейчас уже слишком поздно. Теперь мне не избавиться от него, слишком уж он сильный. Происходит что-то ужасное, исходящее от него, и я, пожалуй, ему помогаю в этом“. — Так в чем же дело? Он протянул руку, ласково потрепал ее за подбородок, погладил шею, сунул пальцы под рубашку и нежно прижал ее плечи к своей груди. — Настроение. Твои проблемы меня сковывают. — Тебя когда-нибудь назовут европейским психоаналитиком. Она кисло улыбнулась. — Тебе что — хочется закончить жизнь в печи? — А ты боишься мужчин? — Не знаю. — Могла бы предупредить ночью. Только потому что я… Он запнулся, строя фразу. — Потому что я специально позаботился о том, чтобы заметить твое желание. — Потому что ты валялся в постели с очень многими девками, — выпалила Юлиана. — Вот что ты хочешь сказать. — Но я знаю, что прав. Послушай, я никогда не причиню тебе вреда, Юлиана, даю тебе слово, клянусь памятью матери. Я буду особенно нежным к тебе, и если тебе захочется воспользоваться моим опытом, я готов буду тебе услужить. Все твои страхи пройдут. я смогу уничтожить твои тревоги и поднять настроение, хотя и ненадолго. А раньше тебе просто везло. Она кивнула, несколько приободрившись. Но холод и тоска все еще не отпускали ее, и до сих пор она не понимала, откуда она взялась.