Гиперболоид инженера Гарина(изд.1936) - Толстой Алексей Николаевич (е книги TXT) 📗
— Здесь у вас ни в чём не будет недостатка. Вы у порядочных людей, — им хорошо заплачено. Через несколько дней я вас освобожу. Товарищ Шельга, дайте честное слово, что вы не будете пытаться бежать, скандалить, привлекать внимание полиции.
Шельга отрицательно мотнул опущенной головой. Гарин нагнулся к нему:
— Иначе трудно будет поручиться за удобство вашего пребывания… Ну, даёте?
Шельга проговорил медленно, негромко:
— Даю слово коммуниста… (Сейчас же у генерала бритая кожа на черепе поползла к ушам, офицеры быстро переглянулись, нехорошо усмехнулись.) Даю слово коммуниста, — убить вас при первой возможности, Гарин… Даю слово отнять у вас аппарат и привезти его в Москву… Даю слово, что двадцать восьмого…
Гарин не дал ему договорить. Схватил за горло…
— Замолчи… Идиот!.. Сумасшедший!..
Обернулся и — повелительно:
— Господа офицеры, предупреждаю вас, этот человек очень опасен, у него навязчивая идея…
— Я и говорю, — самое лучшее держать его в винном погребе, — пробасил генерал. — Увести пленника…
Гарин взмахнул бородкой. Офицеры подхватили Шельгу, втолкнули в боковую дверь и поволокли в погреб. Гарин стал натягивать автомобильные перчатки.
— В ночь на двадцать девятое я буду здесь. Тридцатого вы можете, ваше превосходительство, прекратить опыты над разведением кроликов, купить себе каюту первого класса на трансатлантическом пароходе и жить барином хоть на Пятом авеню в Нью-Йорке.
— Нужно оставить какие-нибудь документы для этого сукиного кота, — сказал генерал.
— Пожалуйста, любой паспорт на выбор.
Гарин вынул из кармана свёрток, перевязанный бечёвкой. Это были документы, похищенные им у Шельги в Фонтенебло. Он ещё не заглядывал в них за недосугом.
— Здесь, видимо, паспорта, приготовленные для меня. Предусмотрительно… Вот, получайте, ваше превосходительство…
Гарин швырнул на стол паспортную книжку и, продолжая рыться в бумажнике, — чем-то заинтересовался, — придвинулся к лампе. Брови его сдвинулись.
— Чёрт! — И он кинулся к боковой двери, куда утащили Шельгу…
Шельга лежал на каменном полу на матраце. Керосиновая коптилка освещала сводчатый погреб, пустые бочки, заросли паутины. Гарин некоторое время искал глазами Шельгу. Стоя перед ним, покусывал губы.
— Я погорячился, не сердитесь, Шельга. Думаю, что всё-таки мы найдём с вами общий язык. Договоримся. Хотите?
— Попытайтесь.
Гарин говорил вкрадчиво, совсем по-другому, чем десять минут назад. Шельга насторожился. Но пережитое за эту ночь волнение, ещё гудящие во всём теле остатки усыпительного газа и боль в руке ослабляли его внимание. Гарин присел на матрац. Закурил. Лицо его казалось задумчивым, и весь он — благожелательный, изящный…
«К чему, подлец, гнёт? К чему гнёт?» — думал Шельга, морщась от головной боли.
Гарин обхватил колено, закурил папиросу, поднял глаза к сводчатому потолку.
— Видите ли, Шельга, прежде всего вам нужно усвоить, что я никогда не лгу… Может быть, из презрения к людям, но это неважно. Итак: Роллинг с его миллиардами нужен мне до поры до времени, только… Так же, как и я нужен Роллингу… Это он, кажется, уже понял, несмотря на тупость… Роллинг приехал сюда, чтобы колонизировать Европу. Если он этого не сделает, он лопнет у себя в Америке со своими миллиардами. Роллинг — животное, вся его задача — переть вперёд, бодать, топтать. У него ни на грош фантазии. Единственная стена, о которую он может расшибить башку, — это Советская Россия. Он это понимает, и вся его ярость направлена на ваше дорогое отечество… Русским я себя не считаю (добавил он торопливо), я интернационалист…
— Разумеется, — с презрительной усмешкой сказал Шельга.
— Наши взаимоотношения таковы: до некоторого времени мы работаем вместе…
— До двадцать восьмого…
Гарин быстро, с блестящими глазами, с юмором взглянул на Шельгу.
— Вы это высчитали? По газетам?
— Может быть…
— Хорошо… Пусть до двадцать восьмого. Затем неминуемо мы должны вгрызться друг другу в печёнку… Если одолеет Роллинг — Советской России это будет вдвойне ужасно: мой аппарат окажется у него в руках, и тогда с ним бороться будет вам чрезвычайно трудно… Так вот, тем самым, товарищ Шельга, что вы пробудете здесь с недельку в соседстве с пауками, вы страшно, неизмеримо увеличиваете возможность моей победы.
Шельга закрыл глаза. Гарин сидел у него в ногах и курил короткими затяжками. Шельга проговорил:
— На какой чёрт вам моё согласие, вы и без согласия продержите меня здесь, сколько влезет. Говорите уж прямо, что вам нужно…
— Давно бы так… А то — слово коммуниста… Ей-богу, давеча вы мне так больно сделали, так досадно… Сейчас, кажется, вы уже начинаете разбираться. Мы с вами враги, правда… Но мы должны работать вместе… С вашей точки зрения я — выродок, величайший индивидуалист… Я, Пётр Петрович Гарин, милостью сил, меня создавших, с моим мозгом, — не улыбайтесь, Шельга, — гениальным, да, да, с неизжитыми страстями, от которых мне и самому тяжело и страшно, с моей жадностью и беспринципностью, противопоставляю себя, буквально — противопоставляю себя человечеству.
— Ух ты, — сказал Шельга, — ну и сволочь…
— Именно: «Ух ты, сволочь», вы меня поняли. Я — сластолюбец, все секунды моей жизни я стремлюсь отдать наслаждению. Я бешено тороплюсь покончить с Роллингом, потому что теряю эти драгоценные секунды. Вы — там, в России, — воинствующая, материализированная идея. У меня нет никакой идеи, — сознательно, религиозно ненавижу всякую идею. Я поставил себе цель: создать такую обстановку (подробно рассказывать не буду, вы утомитесь), окружить себя таким излишеством, — сады Семирамиды и прочий восточный вздор — чахлая фантазишка перед моим раем. Я призову всю науку, всю индустрию, всё искусство служить мне. Шельга, вы понимаете, что я для вас — опасность отдалённая и весьма фантастичная. Роллинг — опасность конкретная, близкая, страшная. Поэтому до известной точки мы с вами должны идти вместе, до тех пор, покуда Роллинг не будет растоптан. Большего я не прошу.
— В чём вы хотите, чтобы выразилась моя помощь? — сквозь зубы проговорил Шельга.
— Нужно, чтобы вы совершили небольшую прогулку по морю.
— Иными словами, вы хотите продолжать мой плен?
— Да.
— Что дадите за то, чтобы я не позвал на помощь первого попавшегося полицейского, когда вы повезёте меня к морю?
— Любую сумму.
— Не хочу никакой суммы!
— Ловко, — сказал Гарин и повертелся на тюфяке. — А за модель моего аппарата согласитесь? (Шельга засопел.) Не верите? Обману, не отдам? Ну-ка, подумайте, — обману или нет? (Шельга дёрнул плечом.) То-то… Идея аппарата проста до глупости… Никакими силами я не смогу долго держать её в секрете. Такова судьба гениальных изобретений. После двадцать восьмого во всех газетах будет описано действие инфракрасных лучей, и немцы, именно немцы, ровно через полгода построят точно такой же аппарат. Я ничем не рискую. Берите модель, везите её в Россию. Да, кстати, у меня ваши паспорта и бумаги… Пожалуйста, они не нужны больше… Простите, что я в них порылся. Я страшно любопытен… Что это у вас за снимок татуированного мальчишки?
— Так, один беспризорный, — сейчас же ответил Шельга, понимая сквозь головную боль, что Гарин подбирается к самому главному, для чего и пришёл в подвал.
— На обороте карточки помечено двенадцатое число прошлого месяца, значит вы снимали мальчишку накануне отъезда?.. И фотографию взяли с собой, чтобы показать мне? В Ленинграде вы её никому не показывали?
— Нет, — сквозь зубы ответил Шельга.
— А мальчишку куда дели? Так, так, я и не заметил, — тут даже имя поставлено: Иван Гусев. В гребном клубе, что ли, снимали, на террасе? Узнаю, места знакомые… Что же вам мальчишка рассказывал? Манцев жив?
— Жив.
— Он нашёл то, что они там искали?
— Кажется, нашёл.
— Вот видите, я всегда верил в Манцева.
Гарин рассчитал верно. У Шельги так устроена была голова, что врать он никак не мог — и по брезгливости и потому ещё, что лганьё считал дешёвкой в игре и в борьбе. Через минуту Гарин узнал всю историю появления Ивана в гребном клубе и всё, что он рассказал о работах Манцева.
