Рубин Великого Ламы - - (библиотека электронных книг TXT) 📗
Национальный цветной флаг, имея символическое значение, пробуждает невольное волнение у всех, как плавающих по океану, так и теперешних воздушных путешественников: каждому в эту минуту кажется, что на одно мгновение он перенесся в свою далекую родину… Но лорд Темпль прервал эту минуту своими вопросами.
— В этом деле, так хорошо обдуманном, так искусно приведенном к желательному концу, есть пункт, которого я не могу себе уяснить… Аэроплан французский, это верно, потому что изобретен и построен французом. Но почему же экипаж не из французов? Нет ли тут, если могу так высказаться, маленькой ошибки в гармонии?
Оливье добродушно засмеялся при этой неожиданной критике, но ответил уклончиво, и человек более проницательный, чем лорд Темпль, заподозрил бы Дероша, что он имеет на это причины, которых не желает обнаруживать…
В это время послышался сигнал к обеду; все направились в столовую, где был приготовлен стол на восемь приборов.
Оливье сел между леди Дункан и мистрис Петтибон; по правую руку лорда Темпля села мисс Дункан, а место по левую руку осталось пустым, так как ни лорд Эртон, ни Петтибон не решились там сесть, сознавая, вероятно, что и тот, и другой были печальными визави для нежной Этель.
— Мы, кажется, не в полном составе? — сказал Оливье, который, имея соседкой леди Дункан, был немного небрежен к обязанностям хозяина дома.
— Кого же недостает? Ах, да, нашего доктора!
При этих словах Петтибон поднялся, и все услышали что-то вроде рычания, звук чего так и повис в воздухе недоконченный, оборвавшись от изумления.
Прямо напротив него отворилась дверь и на пороге появилась вовсе не массивная фигура черного доктора с белыми волосами, а легкая и стройная фея, со свежим лицом и плутовскими глазами, — Мюриель Рютвен!
Все точно приросли к месту от изумления. Некоторые фигуры присутствующих были достойны кисти художника.
На голове леди Дункан, которая тотчас же увидела в этом безрассудном поступке посягательство на свои права, на ней даже чепчик поднялся от негодования. Лорд Темпль был видимо шокирован; он спрашивал себя с беспокойством, не пострадает ли его достоинство от подобной выходки.
На голове мистера Петтибона волосы ощетинились от бессильного гнева.
— Еще одна!.. Ах! Но это, наконец, черт знает что такое! Нет, несомненно, его заставляют подать в отставку!
Бедный комиссар чувствовал, что мозг его мешается от этих последовательных и прямых ударов, нанесенных его авторитету. Что касается мистрис Петтибон, то она, когда ослабело первое впечатление, устремила на прекрасную преступницу проницательный и ясный взгляд и тотчас же, точно следуя руководящей нити, перенесла его на лицо лорда Эртона, как будто надеясь найти там отгадку.
У лорда Эртона действительно появилось особенное выражение. И это было вовсе не удивление, а глубокое отчаяние, которое ясно отразилось на его лице. Как Бисмарк, как великие дипломаты, которые презирали общественное мнение и не скрывали своей игры, так и мисс Рютвен объявляла всем свой проект, так давно ею задуманный, стать леди Эртон до истечения этого года. Маленький лорд хорошо это знал, и теперь на его безропотном лице, сквозь повязки из черной тафты, ясно можно было прочесть: «Все кончено! Жребий брошен!»
Не то, чтобы несчастье стать супругом этой очаровательной сумасбродки было само по себе так ужасно; нет, но лорд Эртон представлял себе честолюбивый проект породниться с домом Плантагенетов. И жестоко было отказаться от такой славной перспективы. Будь он на свободе, будь это в Англии, он мог бы еще рассчитывать в крайнем случае пойти на попятный. Но здесь, в ограниченном пространстве, среди вынужденного товарищества по путешествию, бедный маленький человек хорошо знал, что обязательно придет к фатальному «предложению», когда это заблагорассудится мисс Мюриель — и вот почему он сделал такое печальное и жалкое лицо.
Оливье Дерош первый пришел в себя. Мисс Рютвен была из тех девушек, перед красотой которых нельзя устоять. И разве могло быть иначе, разве могло случиться, чтобы хозяин аэроплана, у себя дома, не оказал ей любезного приема! Прогоняя со своего лица негостеприимное выражение досады, он поспешил ей навстречу.
— Мисс Рютвен! — сказал он, — вот неожиданное удовольствие, но все-таки удовольствие…
— Ах, как вы любезны! — воскликнула она, — а я так боялась, что меня будут бранить… Но ведь вы не очень желали бы меня… пригласить к себе?
— Вас не желать! Но вы нам делаете честь! — сказал Оливье, между тем как Петтибон делал гримасы губами и думал: «Интересно, как мы могли бы освободиться от этого очаровательного маленького балласта?»
Потом вдруг мысль, что Боб хотел попасть в состав экипажа, утешила его. Он заменил его негром, и это законное требование сослужило хорошую службу. Отлично! При маленьком несчастье есть утешение!
— Могу я вас спросить, мадемуазель, — сказал он, — не обязаны ли мы случаю с лордом Эртоном, что имеем честь видеть вас в нашем обществе?
— Нет, мосье, — ответила Мюриель искренне, — у меня было большое желание отправиться с вами, вот и все. А так как я знала, что встречу оппозицию…
— И вы избавили себя от позволения? — ответила здесь леди Дункан, к которой уже вернулся дар речи. — А вы подумали, мисс Рютвен, о том, как будет беспокоиться ваша мать, ваша семья, не находя вас нигде?
— О, леди Дункан! — воскликнула Мюриель тоном оскорбленной невинности, — как вы можете думать, что я не написала маме!.. Прежде чем отправиться, сегодня утром я сама отправила письмо по почте!
— Значит, — сказал Оливье, сдерживая смех, — это был проект, давно задуманный?
— Я представила себе, какую отличную штуку можно сыграть с Бобом; как это его заденет, когда он увидит, что я попала в путешествие, а он нет…
— Но почему вы так долго не показывались?
— Я не смела.
— Да! Это ей-то недостает апломба! — проворчала сквозь зубы леди Дункан.
— А где же вы спрятались?
— В каюте мистрис Петтибон! — сказала Мюриель с комичной смесью смелости, откровенности и стыдливости.
— Действительно, — заметила американка, — я даже ни разу не заглянула туда с самого отхода аэроплана.
— О, вы меня все равно не нашли бы, если бы и вошли туда! — сказала Мюриель торжествующим тоном. — Утром, осматривая «Галлию», я заметила в одной стене шкаф, которым и воспользовалась. Там-то я и просидела, скорчившись, до последней минуты.
— Вам, верно, очень плохо было сидеть там, — сказал Оливье, на этот раз без удержу заливаясь смехом, — будем надеяться, мисс Рютвен, что вам найдут более удобное помещение, а пока потрудитесь сесть около лорда Темпля. Вы, должно быть, едва стоите от голода и усталости.
— Я буквально умираю от голода! — призналась Мюриель.
— Но еще минуту! — возразил Оливье. — Я все-таки замечаю, что недостает доктора. Не должен же он обедать за столом с прислугой! Господин Петтибон, сделайте одолжение, отдайте приказание, чтобы его пригласили сюда.
Это было слишком для бедного Петтибона.
— Негра! — воскликнул он голосом, сдавленным от негодования. — Чтоб негр ел за одним столом с нами!..
— Но я думал, что вы любите негров? — сказал Оливье, удивленный.
— Не за столом!.. Как прислугу — да! Как равных — нет!
Он говорил с пеной у рта; глаза его налились кровью. Видно было, что это для него не безделица. При мысли обращаться с негром, как с равным, ужас и презрение к этой расе поднимались в американце с силой векового предубеждения…
— Сожалею, что должен сделать вам неприятное, — возразил Оливье твердым голосом, — но никто не скажет, что в моем доме есть недостаток уважения к науке, носит ли она черный или белый покров… Потрудитесь известить доктора.
Этого маленького пререкания, к счастью, никто не слышал, скоро появился доктор и все наконец разместились.
Обед кончился без приключений. У бедного Петтибона, который не проглотил ни куска, присутствие негра отбило всякий аппетит.
Если бы гнев не затемнял ему глаза, и если бы он хорошенько рассмотрел лицо доктора, то, быть может, нашел бы нечто утешительное… Положим, лицо доктора было не из красивых, но чем больше в него всматриваешься, тем менее замечаешь в нем черты, принадлежащие этой, внушающей отвращение, расе. Лоб у него высокий, нос с горбинкой, губы, хотя и толстые, но европейские: словом, это был негр необыкновенный…
