Пять зеленых лун (сборник) - Родари Джанни (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗
Не буду утверждать, господа, что я знал об этом заговоре и устроил дождь, чтобы его сорвать. Это было счастливой случайностью. Но я правильно почувствовал настроение народа — вот почему я считаю, что поступок мой должен быть оправдан, даже если бы никакого заговора и не было. И что же? Разве хоть один человек обратился в бюро погоды с жалобой на испорченный солнечный день? Ни один! Люди выбежали из своих домов и прыгали под дождем, крича от восторга. Но один человек, не два, а вся страна. Рассказывают даже, будто на одной из голливудских улиц образовался хоровод, который протянулся через всю Калифорнию до Сан-Франциско и остановил движение на мосту Золотых Ворот.
Да, сенатор, мне известно, что эту историю считают несколько преувеличенной.
Таковы были обстоятельства, заставившие меня решиться на то, что я сделал потом. Я хочу, чтобы вы постарались попять мои побуждения. Вспомните, сколько я умолял вас — всех вместе и каждого поодиночке — отменить контроль над погодой. Вспомните, как я упрашивал всех — вплоть до самого мелкого чиновника — пересмотреть политику и применять РБТ только в соответствии с моим первоначальным замыслом. Никто не хотел меня слушать. Мне отвечали, что правительство действует в интересах страны, что парод привыкнет и все образуется. Образуется! Как много надежд возлагают на это словечко. Прошло еще несколько безоблачных месяцев, и народ так привык, что готов был всех нас повесить — меня первого.
Вы спрашиваете, не струсил ли я, господин президент? Простите за дерзость, а разве вы не струсили, узнав о народном возмущении? И не вы один, но все, сидящие здесь.
Но дело не в страхе. Просто я считаю, что народ прав. Я — на его стороне. Раз уж я изобрел эту машину, мне и отвечать за последствия. Вот почему я словечком не обмолвился о своем центральном пульте. У меня было предчувствие, что в один прекрасный день он мне пригодится.
Пред- чув-ствие, генерал. Могу повторить еще раз. У меня было предчувствие, что в один прекрасный день мой пульт мне пригодится. Простите, но я так устал, что уже не в силах перекрикивать рев ветра и гул судовых машин.
Вот, собственно, и весь мой рассказ, господа. Когда я услышал, как в канун рождества правительство отклонило всенародную петицию о небольшом снегопаде и как разъяренные толпы принялись разносить станции РБТ по всей стране, я понял, что действовать надо без промедления. Вот я и повернул рычаг, чтобы подарить своим согражданам на рождество капельку снега.
Но в спешке я повернул рычаг не в ту сторону. Я сразу понял свою ошибку, но уже было поздно. Система РБТ вышла из строя. Я сожалею о случившемся, могу повторить это еще тысячу раз, но никто не убедит меня, что мои побуждения не были правильными. Во всем повинна дурацкая ошибка. Ну кто мог предсказать, что стоит на мгновенье выключить контроль, как погода сорвется с цепи?
Да, конгрессмен, я догадывался, что последствия могут оказаться нежелательными. Но откуда мне было знать, что разверзнутся хляби небесные и дождь будет лить сорок дней и сорок ночей без перерыва? И настолько потеплеет, что растают полярные льды?…
Да, господин государственный секретарь, мы пытались это сделать. Военный флот спас мою первую модель, и сейчас она стоит в ангаре на палубе нашего авианосца. Но у нее не хватает мощности совладать с разгулом стихий.
Слушаю, господин президент. Что же… это здравый вопрос. К сожалению, я не имею ни малейшего представления, что можно предпринять. Полагаю, нам остается только одно — последовать примеру Ноя и плыть, ожидая, пока не схлынут воды.
Зенна Гендерсон
Что-то блестящее…
Помните ли вы Депрессию? Эту черную тень, упавшую на Время? Это больное место в мировом сознании? Возможно, не помните. Возможно, это все равно что спрашивать, помните ли вы средние века. Но разве я знаю что-нибудь о ценах на яйца в средние века? А о ценах в эпоху Депрессии я знаю хорошо.
Если у вас есть четверть доллара — но сначала найдите эти четверть доллара — и пятеро голодных детей, вы можете разогреть им на ужин две жестянки супу и дать краюху черствого хлеба или две кварты молока и ту же краюху. Это сытно и (если вдуматься) питательно. Но если вы — одна из этой голодной пятерки, то вы в конце концов ощущаете внутри себя пустоту и зубы у вас начинают тосковать по чему-нибудь существенному.
Но вернемся к яйцам. Они были драгоценной пищей. Можно было неторопливо смаковать их или жадно проглотить — будь то яичница или яйца всмятку. Вот одна из причин, почему я помню миссис Кливити. У нее яйца были на завтрак! И каждый день! Вот одна из причин, почему я помню миссис Кливити.
Я ничего не знала насчет яиц, когда она пришла к нам вечером. Ма только что вернулась домой после 12-часового рабочего дня: она ходила по домам убирать, и ей платили по 30 центов в час. Миссис Кливити жила с нами в одном дворе. Собственно говоря, так это место называлось из вежливости, ибо все мы просто пользовались одной душевой и двумя туалетами посреди двора.
Все мы, кроме, разумеется, обитателей Большого Дома. Там была собственная ванная, и радио, вопившее «Не ваше дело» и «Скажу ли я», и лампочки, в отличие от наших, прикрытые абажурами. Но Дом не был частью двора; туда выходила только дверь черного хода, да и та была не такая, как прочие двери. Она была двойная — деревянная и сетчатая.
Наш флигель тоже отличался от других. У него был второй этаж. Одна комната, размером с наши обе, и там обитал Верхний Жилец. О его существовании можно было узнать преимущественно по отголоску шагов над головой и изредка — по пирожку для Дэнны.
Как бы то ни было, миссис Кливити пришла раньше, чем ма успела положить свою сумку с халатом и даже разгладить морщины усталости, избороздившие ее лицо за десять, если не больше, лет до срока. Мне миссис Кливити не очень правилась. Она меня стесняла. Она была такая толстая, медлительная и такая близорукая, что всегда страшно щурилась. Она встала в дверях, похожая на груду кирпича, на которую наспех натянули платье, а сверху изобразили нечто вроде лица под спутанной куделью волос. Мы, дети, собрались в кучку поглазеть — все, кроме Дэнны, устало пыхтевшей мне в шею. Ходила ли она в детский садик или оставалась дома, день для четырехлетней малышки всегда был длинным и утомительным.
— Я пришла узнать, не сможет ли одна из ваших девочек ночевать у меня эту неделю.
Говор у миссис Кливити был такой же медлительный, как и походка.
— У вас? — Ма растирала руку там, где оставались глубокие следы от ручек сумки. — Войдите. Присядьте.
У нас было два стула, скамья и два ящика из-под яблок. Ящики царапали голые икры, но груда кирпича едва ли это почувствует.
— Нет, благодарю вас. — Наверно, она просто не умеет гнуться! — Мой муж уехал на несколько дней, и мне не хочется оставаться в доме одной по ночам.
— Конечно, — сказала ма. — Вы должны чувствовать себя очень одиноко.
Единственным одиночеством, доступным ей при заботах о пятерых детях и двух комнатах, оставалась напряженная скрытность ее тайных мыслей, когда она мыла, убирала и гладила в чужих домах.
— Конечно, одна из девочек с удовольствием составит вам компанию.
Ее прищуренные глаза быстро обежали нас, и Ланелл поспешила укрыться в безопасности среди платьев в отгороженном углу другой комнаты, а Кэти мгновенно присела за комодом.
— Анне уже одиннадцать. — Мне, с Данной на руках, спрятаться было некуда. — Она совсем большая. Когда вы хотите, чтобы она пришла?
— Ну, к тому времени, как ложиться спать. — Миссис Кливити выглянула за дверь и кинула взгляд на темнеющее небо. — К девяти. Но сейчас темнеет рано…
Кажется, кирпич тоже умеет тревожиться.
— Как только мы поужинаем, она придет, — сказала ма, распоряжаясь моим временем так, словно для меня оно ничего не значило. — Правда, ей завтра утром надо в школу…
— Только когда темно, — сказала миссис Кливити. — Днем мне никто не нужен. Сколько я должна вам заплатить?
