Падает вверх - Полещук Александр Лазаревич (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
— Ну, — сказал он, — теперь ты видишь, что был на грани гибели? Я своими руками, — он потряс перед моим носом злополучным конспектом, — вырвал тебя из геенны огненной, где бушует опсалютная температура!
Это, однако, не помешало ему пригласить эту же девушку в кино. А на мой вопрос, как же все-таки это произошло, он ответил:
— Ты сноб и «букварь», Михаил. Я не ищу полного совершенства, да кроме того, есть вещи, которые недоступны человеку, даже обладающему абсолютным пространственным воображением. И это «чудовище» было моим другом! — Я встретил его снова после войны. Дмитрий с год как демобилизовался и заканчивал университет. Он шел по Кировской в сопровождении стайки девушек с его курса.
— Правда, премиленькие девушки? — сказал он мне, когда мы обменялись адресами. — Исключительные девушки.
Я охотно подтвердил, что девушки замечательные. Димка тут же остановился и громко заявил:
— Мой личный друг, Михаил Мельников, считает, что вы все замечательные девушки. Как его истинный друг, я уступаю ему вас всех «на корню».
С этими словами он вспрыгнул на подножку трамвая и укатил, подарив мне на прощание одну из своих ехиднейших улыбок.
«СВЯЩЕННЫЙ ВАМПУМ» ОДЕССКИХ ДЕЛАВАРОВ
Димка в те годы жил в небольшом двухэтажном доме по какому-то из Кисловских переулков, сейчас мне уж и не найти его каморку; помню только, что когда я решил его разыскать, то долго бродил вокруг Института театрального искусства, и было это в осенний день, и в скверике перед институтом все было в желтых и багряных пятнах опавшей листвы.
В комнатушке у Димки стоял небольшой письменный стол, аккуратный и чистенький, и на столе царил образцовый порядок: книги, ручки в высоком цветном стакане, стопка общих тетрадей в.коричневых клеенчатых переплетах. И поэтому сразу бросалась, била в глаза беспорядочная груда какого-то странного хлама, висевшего на гвоздике у окна, как раз над столом. Я присмотрелся… Быть не может! Да это же наш «священный вампум»! Тот самый… Димка заметил мое волнение и грустно улыбнулся,
— Дедушка… — сказал он. — Дедка…
Ну кто на свете мог лучше меня понять сейчас этого «совсем взрослого» человека — а Димка прошел и армию и госпитали, — когда он так по-детски произнес свое «дедка»…
— Чисто у тебя как, полный порядок, — сказал я.
— А у тебя не так? Ну, да ты же физик, вам можно, — ответил Димка, тотчас же становясь самим собою, по-прежнему насмешливым и ершистым. — Вам, конечно, можно, — продолжал он. — Физикам что? Идею раздобыть -вот что для физика на первом плане, спишь-то небось без простыни, тютя? Физики даже стричься не обязаны, лежи себе и раздумывай, жди, когда ньютоново яблочко по лбу стукнет.
— А вам что, идея ни к чему? Так выходит?
— Идея у нас, брат, дело десятое, а работать всегда нужно с соблюдением всех правил, точно, четко, ничего лишнего. Да что говорить, я же помню, как ты в аналитичку бутерброды таскал и тебе наш Аполлоныч нотации читал, а ты забыл? «Химик может с бутербродом съесть свою смерть», — процитировал он любимое выражение старенького служителя лаборатории аналитической химии.
— А тебе нравится твоя специальность? — спросил я.
— Втянулся, — пожал плечами Димка, — а ты-то небось четвертый вуз сменил? Угадал? — Димка помолчал, задумчиво глядя в окно. — И знаешь, мне химия нравится. Такое чувство, что можешь все. Понимаешь? Можешь составить, синтезировать необычайное, можешь разобраться, из чего состоит, ну, что только хочешь, хоть та или другая вещь, минерал там, кусок металла, на что твой взгляд упадет.
— Понимаю.
И замолчали…
Так бывает: столько пережито и вместе и порознь, а говорить будто не о чем. И без слов многое ясно, и сказать есть что, а при встрече так часто молчим.
— Покажи-ка мне вампум, — попросил я.
И вот он у меня в руках. На крепких шнурках наши ребячьи сокровища. Тут и коробок со стеариновыми спичками — он в свое время именовался «огнивом бледнолицых сквау», так как на его наклейке улыбалась какая-то красивая женщина, — и четыре звена пулеметной ленты, и настоящий скифский наконечник для стрелы со странной дырочкой посередине, и моя цепка…
— Ты нам с Шуркой в свое время какую-то ужасную историю рассказывал об этой штуке, — сказал Димка, заметив, что я внимательно рассматриваю свою долю в «священном вампуме». — Вообще ты был порядочное брехло.
— Это все было правдой, — сказал я. — Чистейшей правдой. Я действительно нашел эту цепочку в песке у моря, и ее застегнул на моей шее один человек. А как, я не знаю…
— Послушай, Ункас, ведь ты был Ункас? Послушай, мы уже не дети…
— Мне ты мог бы и поверить…
Димка осторожно высвободил цепочку с лодочкой из общей связки реликвий и трофеев, и мы стали проверять звено за звеном.
— Имей в виду, — внушительно сказал Димка, — я решил тебе поверить, по старой дружбе…
— Спасибо, — ответил я. — Но тебе, наверно, трудно жить на свете. Разве можно никому не верить?
— Тебе трудней, — уверенно возразил он. — Ты всегда был растяпой. Ну, хватит пререкаться попусту, лучше давай искать замок, если он, конечно, есть.
В тот день нам так и не удалось ничего найти. А назавтра мы занялись нашей цепочкой в университетской лаборатории. Димка подкрасил среднее звено метилвиолетом и внимательно просмотрел поверхность металла под микроскопом. Да, звено пересекала тоненькая синяя трещинка, она была тоньше волоса, и мы смогли ее обнаружить только потому, что в эту трещинку зашла краска.
— Есть! — закричал Димка. — Можешь посмотреть. Теперь попытаемся разомкнуть цепь.
Что мы ни делали, все наши попытки раскрыть замок остались безрезультатными. Только в конце дня случайным нажатием на перемычку звена нам удалось открыть его. Цепочка бесшумно разошлась, и все сразу же стало на свое место. Увы, ни для каких «колдовских» и «волшебных» ассоциаций не оставалось места: тот человек на берегу мог вполне уверенно застегнуть эту цепочку, он просто вложил зазубренный стерженек одной из половинок звена в отверстие, и все тут. А странный разговор на берегу? Ведь он узнал мое имя? И Ленькино имя? Но безжалостная логика взрослого человека сразу же подсказала: это же было просто, так просто! Я кричал в пылу ребячьей драки: «Ленька, отдай!» А Ленька что-то в этом роде кричал мне. Он, этот седой человек, попросту мог услышать наши имена… Как все просто!
Мне стало жаль моей детской тайны. Пусть бы осталась моя находка среди других «священных предметов» вампума. Димка ушел в дальний конец лаборатории и там что-то такое колдовал у полочки с реактивами, а я все сидел на высоком лабораторном табурете, вновь и вновь перебирая в памяти отдельные эпизоды того далекого солнечного дня, с которым была связана эта цепочка. И вдруг Димка позвал меня. Я подошел к нему и увидел, что в руках у него фарфоровая чашка, над которой вьется бурый дымок, и по осторожному обращению Димки с этой чашкой безошибочно определил: «Царская водка!» Одним своим концом цепь была погружена в чашку.
— Не растворяется, совсем не растворяется! — заговорил возбужденно Димка. — Ты видишь?
— Но она стала лучше блестеть…
— Это неважно, это сошел налет жира, грязи. Но она не растворяется… Удивительно!
— Ну, это ни о чем не говорит. Ты хочешь растворить целое звено, так не годится. Нужно напильником осторожно напилить опилки. Увеличить, так сказать, контакт с кислотой.
Димка достал совсем новый напильник, и я не без труда собрал на бумажку несколько темных крупинок. Димка рассмотрел их, потом попросил напильник и пожал плечами.
— Ты знаешь, что это такое? — спросил он, указывая на крупинку металла. — Это же от самого напильника! Вот что это такое. Верно, ты задел напильником тиски.
— Тогда расплавим цепь… Судя по твердости, нужно не менее двух тысяч градусов… У вас есть муфельная печь?
Нашлась и муфельная печь. Часа через два после ее включения Димка заглянул в глазок и хмыкнул от удивления, я немедленно оттеснил его и заглянул сам. На ослепительно ярком фоне внутренней облицовки печи цепь казалась иссиня-черной, но не это было главным… Главным было то, что цепь неподвижно парила в раскаленном воздухе печи, свернувшись причудливым узором. Она не опускалась и не падала, она была невесомой…
