Те, кто старше нас - Барон Алексей Владимирович (читать книги полные TXT) 📗
Тьма, длинная улица, редкие избы с плотно закрытыми ставнями. И символ цивилизации — одинокий фонарь впереди. Далеко, где-то в перспективе. Звезда путеводная…
Андрей старательно вытягивал ноги из грязи. На ногах были резиновые сапоги голубого цвета и две пары шерстяных носков. Андрей изучал биохимию, одаривал студентов рассеянной доброжелательностью, коллег — флегматичной дружбой. Был женат, имел сына. В остальное время размышлял, то ли делает или не то. Ответа не находил, поэтому все повторялось, в том числе и ежегодные поездки в колхоз. Сначала он ездил в качестве бесплатной рабочей силы, а потом, когда окончил институт, был возвышен до роли ангела-хранителя и проводника линии партии. Партии, в которой не состоял.
Тогда это никого не удивляло. Тогда на шестой части суши существовало государство единства и борьбы противоположностей, сплочения всех против остальных, неуклонного роста благосостояния народа, но при отсутствии обогащения оного. Народа, который не имел национальности, но имел графу в паспорте.
Ах, паспорт, паспорт. Знаменитый советский паспорт. Как много дум наводит он. Именно посредством паспорта партия освобожденного труда осуществляла тотальный контроль за каждой человеко-единицей. По паспорту принимали на работу, выдавали зарплату, пускали в гостиницу, продавали авиабилеты, записывали в библиотеку, в многолетние очереди на квартиру и на все то, чего не хватало всем.
Но главная польза краснокожей книжицы заключалась в другом. В том, что с ее помощью в стране, победившей капитализм, была воссоздана крепостная система. Особой записью население прикреплялось к определенной местности, чтоб его не сдуло куда-нибудь. Только вот принадлежало население уже не помещикам, а партии рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. То есть не совсем себе, а своей партии.
Считалось, что партия и народ едины. Оно, может, так и было, только вот народ партии принадлежал, а партия народу — нет. Партия могла послать народ на сельхозработы и куда угодно, и народ шел, а вот народ мог послать партию только туда, куда она не шла. Никак не хотела по мудрости своей. Вместо этого партия о народе заботилась путем командования.
Партия командовала абсолютно всем, поэтому получалось не все. Вот удивительно плохо получалась смычка города с деревней. Более того, смычка шла безобразно, выливаясь в формы причудливые и уродливые. Так бывает, при противоестественном скрещивании.
Деревня, пережившая продразверстку, раскулачивание, согнанная в колхозы, лишенная внятных стимулов к труду, стремилась не смыкаться с городом, а поголовно туда сбежать. Чтобы слиться с якобы победившим классом, у которого хоть рабочий день был нормирован. В большинстве случаев это удавалось предотвратить благодаря все тому же паспорту. Люди в деревне поэтому оставались.
И все же шестая часть планеты упрямо не могла насытить одну двадцать пятую часть своего населения. И еда вроде была, притом очень дешевая, только вот не всегда, не везде, не всякая, не совсем съедобная. Да и не совсем для всех. Если хватало одному, то не хватало другому, или наоборот. Всем страшно надоело недоедание, но так уж выходило по мере созревания социализма.
Сходным образом дело обстояло с квартирами, санаториями, книгами, комбикормом, зубной пастой, туалетной бумагой, бессчетным количеством прочих мелочей. Каждое такое благо рано или поздно оказывалось в непонятной для буржуев категории «дефицит».
Партия все видела и каждому дефициту в нужный момент очень находчиво находила объяснение. Но когда объяснений накопилось много, сквозь частности, как сквозь некачественные обои советского производства, проступила некая закономерность. Почти век шестая часть Земли тупо строила экономику изобилия путем неэкономического принуждения. Это потому, что партия не читала Маркса. Если бы прочла, то могла и узнать, что труд наемного рабочего эффективнее труда крепостного крестьянина, даже награжденного почетной грамотой. Из-за этого буржуазия победила феодализм, и назад не получится.
И не получилось ведь. Уж в чем только Америку не догнали — и по танкам, и по ракетам, в космосе даже перегнали. А вот догнать по изобилию не получалось, хоть тресни. И не потому, что мы русские. Восточных немцев пробовали заставить — западные смеются. Пока северные корейцы социализм строили, южные для них рис вырастили. Полное чучхе. А до чего докатилась отсталая царская окраина Лифляндия? Причем всерьез и надолго. Приют убогого чухонца… Маркс, он и впрямь гений. Изучать надо было все же не только историю ВКП(б).
Промашка вышла и в другом. Неэкономическое принуждение, сколько его ни называй свободой, свободой не является. А свободу обещали всем трудящимся, для того и революцию затеяли. Пусть даже в виде осознанной необходимости, но не в виде же прямого насилия. И вот через семьдесят лет принуждать стало трудно. Не то чтобы стыдно, нет, до такого не опустились, просто много народу перестало верить, что принуждение — это свобода. Если б при этом жилось получше, чем американцам, еще куда ни шло, а так — нет. Анекдотов напридумывали. Всеобщее образование подвело, винительный падеж. Даже в смеси со всеобщим же оболваниванием.
Такая досада! Без образования не получаются хорошие танки, баллистические ракеты, мегатонные боеголовки и прочие средства освобождения трудящихся. Да и оболванить может только мало-мальски образованная особь. Но образование, в отличие от партии, не может жить без логики. После же знакомства с этой дамой возникает некий фатальный зуд, соблазн употреблять ее, логику, без разрешения. Применять ко всему, что попадется. Сначала следуют шалости на лагерную тему, а уж дальше… Всем догмам достается на орехи.
Логику можно отлучить от церкви, исключить из партии, загнать в учреждения сколь угодно строгого режима, но нельзя выдавить из жизни. Этим она заметно отличается от человека и сходна с инфекцией. Нет у нее собственного тела. Ни расстрелять по-человечески, ни схоронить по-христиански. Вот в чем настоящая-то беда. Сущий кошмар для любого культа.
Впереди послышалось характерное чавканье. Андрей остановился. Шли двое, а на ночь глядя двоих многовато, опыт имелся. Моральный кодекс религию потеснил и, хотя прижиться не смог, успел породить от жизни опыт. И этот опыт настойчиво советовал перейти на другую сторону улицы. Убраться подобру-поздорову. Слиться с черным забором. Дабы не вводить ближнего во искушение, что есть грех. В темноте вообще ни к чему встречаться с братками по разуму.
Андрей проделал все тихо и быстро, как надо. И вновь прислушался. Шли двое. Во всяком случае, двумя парами ног, это точно. Но во что обуты? Звуки доносились непривычные, чересчур отчетливые, без бульканья, хотя и с чавканьем. Сапоги так не звучат.
И походка странная. Медленная, ленивая, задумчивая. Словно на барском моционе. В деревне ради свежего воздуха по ночам гуляют. Трезвые здесь так не ходят вообще. А пьяные не умеют ходить молча. Пока на ногах держатся, окрестности оглашают. Если не держатся, тогда не ходят, все просто.
Впрочем, долго теряться в догадках не пришлось. Рыча мотором и разбрызгивая лужи, из переулка вывернул грузовик. Фары разогнали тьму, осветив обыкновенную коровенку.
— Да чтоб у тебя молоко пропало!
Андрей вернулся на нужную сторону улицы и вскоре подошел к общежитию девушек. Их поселили в пустовавшей избушке, наскоро вставив выбитые стекла и починив печь.
Типично городские создания восприняли избушку с восторгом, который Андрей ни в коей мере не разделял. Уж больно на отшибе стоял дом. Это само по себе провоцировало деревню на смычку. Вдобавок первокурсницы подозревают, что любовь приятна, и торопятся проверить на деле. Им всегда кажется, что более подходящей местности, чем сельская, для этого не сыскать. Выткался по озими алый цвет зари… и так далее. Вырвавшись из-под родительского глаза, советы старших товарищей не воспринимают, хоть ты посиней. Соображать начинают только после знакомства с манерами местных кавалеров, куртуазных до невозможности.
