Брошенные машины - Нун Джефф (книга читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Эти вещи…
Я же наверняка принимала лекарство. Дневную дозу. Должна была принять. Обязательно. Почему я этого не помню?
Из соседнего номера доносились какие-то звуки. Похоже, там, за стеной, занимались любовью — причем каким-то разнузданным способом. Мне было мутно и плохо, у меня кружилась голова. Я посмотрела на Тапело, вдруг смутившись, но та как будто не слышала этих воплей и стонов. Я смотрела на ее затылок, на длинные черные волосы, собранные в узел. Мне показалось, что узел сейчас рассыплется. Уже рассыпается… Кто-то что-то сказал. Всего пару слов, но я так и не уловила их смысла. Мне было жарко, я вся вспотела. Я была переполнена до предела. В комнате было слишком много людей. Волосы у Тапело рассыпались по плечам. Неисправная лампочка нервно подрагивала и стонала. На страницах атласа копошились какие-то насекомые. У меня из тетрадки повыползали черные уродливые слова. Стены как будто придвинулись ближе. Где-то играла музыка. Какая-то попсовая песня. Я ощущала во рту привкус этой мелодии, вяжущей язык. Змея-волосок проползла по кровати. Из сандвича капал густой коричневый сок.
— Марлин? Ты чего…
Внезапный напор звука. Девочка прибавила громкости в телевизоре.
— Пожалуйста…
Шум сделался еще громче. Я слезла с кровати и пошла туда, к девочке, спотыкаясь на каждом шагу. Я что-то ей говорила. Слова, просто слова, облако слов. Что-то скользнуло по полу. Метнулось прочь, от меня; что это было? На полу валялась картинка с тигром. Алиса тоже была где-то рядом, но она таяла, исчезала. Я больше не видела Тапело и Павлина — лишь участки пространства, пятна тепла и цвета. Комната растворялась. Все стало зыбким и непостоянным. Мне показалось, кто-то назвал мое имя. Но имя распалось россыпью звуков. Звуки роились, как мошки.
Шум. Шум был повсюду.
Помехи, искажение сигналов. Шипение и треск.
И только одно оставалось нетронутым, чистым. Крошечная золотая вспышка. Цветок. Желтый цветок, оторвавшийся от обоев. Единственная неизменная вещь, за которую я могла ухватиться. Цветок, сотканный из голоса моей дочки. Ее лицо, ее сияющие глаза, они надвинулись на меня. Цветок сомкнул лепестки, заключая меня в себе, и тело как будто прошило болью, но лишь на мгновение, и теперь я была в безопасности, в желтой чашечке цветка, внутри, в этой колыбели из позолоченной темноты, когда лепестки соединились вплотную.
Мужской голос, лицо. Прикосновение.
— Марлин? Марлин, с тобой все в порядке? — Лицо мужчины как смазанное пятно, и голос, смещенный в пространстве, и руки. Схватили за плечи, встряхнули.
— Ну давай.
Руки тянут меня обратно, из сумрака льнущих теней. Ну давай. Приходи в себя. Возвращайся. Руки, возникшие непонятно откуда…
— Господи. Как же ей вставило.
На этот раз — женский голос. Девочка.
Девочка. И мужчина. Приток информации, по крупицам. По одному взгляду за раз. Комната, цветы на обоях, окно, полная луна за сетчатой занавеской, старое пианино, телевизор. Тусклый всплеск света. Я лежу на кровати, меня мутит.
В поле зрения — девочка.
— Ну что там, нормально?
— Ага.
Девочка что-то передала мужчине; кончик иглы сверкнул на свету.
— Вот он, «Просвет», наш спаситель.
— Только зря переводим хороший продукт.
Я оглядела себя. Кто-то порвал на мне брюки. На левом бедре. Там проглядывала голая кожа. Набухшая капелька крови. Воспоминание о боли, вонзившейся в ногу.
Девочка коротко хохотнула. Препарат. «Просвет». Они вкололи мне дозу.
— Она как будто сама этого добивалась.
— Тапело…
— Ну да. Словила неслабый приход.
Девочка, Тапело. Мужчина, Павлин. Все возвращалось.
— Блин. Я что…
— Лежи.
— Давай лучше я…
— Что со мной? Что случилось?
Что-то я упустила. Если бы вспомнить, вернуть… Что-то пошло не так. Но что именно? Я посмотрела на телевизор. Он был выключен.
— Блин, девочка… бля…
— Что она говорит? — Тапело склонилась над кроватью. — Я вообще ничего не делала. Я даже не трогала телевизор. Звук сам включился.
— Нет…
Я отодвинулась, вжалась в стену. Я пыталась подняться с кровати, я куда-то скользила и падала, падала вниз, и девочка смеялась надо мной.
— Осторожнее, — сказал Павлин.
— Ты посмотри на нее.
— Она еще не отошла.
Но Тапело придвинулась ближе — ее лицо оказалось буквально в нескольких дюймах от моего.
— Я его даже не трогала.
Я ее чувствовала, ее всю. Ее запах, ее застывшую плотность. Ее дыхание, движение воздуха у губ, внезапно расширившиеся зрачки. Сердцебиение — так близко. Шум крови в венах. Наплыв ощущений. Так много и сразу. Перегруженное восприятие. Эта девочка, такая знакомая, такая человечная, как-то вдруг даже слишком человечная, и когда я вцепилась в нее обеими руками, она закричала.
— Блин.
Павлин схватил Тапело за плечи. Он пытался ее оттащить от меня. Но девочка не давалась — она царапалась, била меня кулаками, и меня, и его — она отбивалась от нас обоих. А потом я услышала тихий щелчок. Павлин достал из-за пояса пистолет.
Приставил дуло к виску Тапело.
— А.
У Тапело перехватило дыхание. Она вся как-то сразу обмякла и позволила Павлину оттащить себя от кровати. Он отвел ее в сторону, бережно и осторожно. Мы все затаили дыхание, пока наконец не прозвучало:
— Оставь ее, девочка.
И Павлин отпустил Тапело. Она так и осталась стоять, где стояла. Вжавшись в дальнюю стену.
— Вы… — Девочка ударила кулаком о стену. — Вы, люди. — Она сползла по стене на пол. — Господи, какие же вы после этого люди…
— Он не заряжен, — сказал Павлин и открыл патронник. — Видишь, он не заряжен.
Вот она, комната.
Одиночество. Неизбывное одиночество каждого из нас, и страх, и боль, что свела нас всех вместе и привела нас сюда, в эту комнату, в это мгновение во времени, я это видела — даже в Павлине.
— Ну, блин…
Павлин испугался. Испугался того, что открылось ему в себе.
— Он не заряжен.
Я кивнула. Я думала, что все уже сказано, что говорить больше не о чем, но тут Тапело подняла голову.
— А какой смысл таскать пистолет, если он не заряжен? — спросила она. — Какой смысл?
Она посмотрела на нас обоих.
На мужчину с бесполезным оружием в руках; на женщину — на меня, распростертую в полной прострации на кровати. А потом девочка рассмеялась. Вот эта комната. Вот это место, где все случилось. Вот эти люди.
Воняло — просто кошмар. Пол был весь мокрый, сиденье унитаза — липкое и холодное, свет в кабинке не работал. Так что пришлось делать свои дела в темноте. Мне это виделось так: из меня выливается яд. Долгой тугой струей. Конечно, со мной и раньше случались приступы шума, но чтобы так плохо… такого не было никогда. Да еще Павлин вкатил мне неслабую дозу «Просвета», и теперь у меня все болело, пощипывало и чесалось. Глаза, уши, язык, кончики пальцев, волоски в носу. В голове поселилась тупая боль, череп как будто выскребли начисто. Было так хорошо: побыть в темноте, одной, в замкнутом пространстве, — пока все это происходило. Со мной.
Смыв не работал, туалетной бумаги не было. Но зато мне стало легче. Я вымыла руки в надтреснутой раковине. Пока я там возилась, свет мигнул пару раз. В проводах, оплетающих город, искрило, электричество пробивалось сквозь ночь, лампочки вспыхивали и меркли, с трудом удерживая слабый ток, а потом снова гасли, но в этих вспышках мне удалось рассмотреть помещение, пятна сырости и подтеки грязи, шепчущихся насекомых, надписи на стенах.
Деревянную раму над раковиной.
Я смотрела на эту раму, на закрашенную поверхность, на заводское клеймо, «Томас Монро и сыновья». Краска цвета тусклой ржавчины местами пооблупилась, как будто ее сковырнули ногтем. Я знала, что там, за слоем краски: пленка химического раствора, нитрат серебра. А под серебром — лист стекла.
Зеркало.
Кингсли рассказывал мне про историю зеркал. Как человек, глядя на свое отражение в воде, впервые начал осознавать себя. Он пересказал мне миф о Нарциссе, который влюбился в свое отражение. Он говорил, что это горько-сладкое чувство знакомо каждому из нас — любовь к своему зеркальному двойнику. А все зеркала — это только подобия той первой воды, заключенной в стекле. «Думаешь, им это нравится? — сказал он. — Думаешь, отражениям нравится, что их ловят в зеркале и заставляют опять и опять возвращаться к поверхности, и подставлять себя нашим взглядам, и смотреть на нас, изо дня в день, на те же давно надоевшие лица? Они морские создания, Марлин. Речные, озерные. Скоро они все вернутся обратно в воду».
