Путь вниз - Мэтисон (Матесон) Ричард (читать книги онлайн полностью без регистрации .TXT) 📗
Могло ли это быть причиной заболевания?
– Нет, не могло, – сказали ему.
Это было только начало. Должно было случиться еще что-то, невероятное, неслыханное – то, что превратило едва ли настолько опасный инсектицид в смертельный, разрушающий гормоны роста яд.
И врачи начали искать это что-то, задавая бесконечные вопросы, вороша прошлое. Это продолжалось до тех пор, пока однажды его не осенило. Он вспомнил тот день на яхте, ту стену брызг, окативших его, и то неприятное резкое жжение, которое они принесли с собой. Эти брызги были радиоактивными.
Да, было именно так. Поиски причины были наконец закончены. Радиация превратила инсектицид в чудовище. Один случай на миллион. Скотт получил именно такое количество инсектицида в сочетании именно с такой дозой радиации, именно в такое время, что радиация бесследно исчезла, оставив после себя смертельный яд.
И этот яд, не затронув самого гипофиза, нарушил его функцию, связанную с поддержанием нормального роста. И это он, этот яд, изо дня в день заставлял организм Скотта превращать азот в отходы; и это он, этот яд, так воздействовал на креатин и фосфор, что они выбрасывались, как ненужные. И этот яд, лишив кости кальция и сделав их мягкими и пластичными, позволил им понемногу уменьшаться. И именно он свел на нет все попытки исправить положение гормональными препаратами, нейтрализуя их.
И именно он, этот яд, превращал Скотта в уменьшающегося человека.
И что же, исследования закончились? Ни в коем случае, потому что существовал единственный способ победить токсин – антитоксин. Поэтому Скотта отправили домой. И пока он сидел так, в Центре шли поиски антитоксина, который мог бы спасти его.
Он лежал, вытянув руки вдоль тела и сжав до боли кулаки. Почему, почему днем и ночью должен он думать о тех днях? Тех днях страшного напряжения, когда он с нетерпением ожидал стука в дверь или резкого телефонного звонка. Он был словно в подвешенном состоянии. Он не мог ни о чем думать.
Его воспаленный разум не мог ни на что опереться. Оставалось только ждать.
Он вспоминал бесчисленные хождения на почту, где он абонировал ящик, в который письма опускали два-три раза в день вместо одного. Тот мучительный путь, который он проходил тогда, когда ему хотелось бежать, так хотелось, что от этого желания его трясло. Каждый раз, когда он входил на почту, его руки немели, сердце тяжело стучало. Он пересекал мраморный прямоугольник пола, склонялся над ящиком и заглядывал внутрь. И когда там были письма, его руки начинали трястись так сильно, что он едва попадал ключом в замочную скважину. И, буквально выдирая письма из ящика, он лихорадочно читал обратный адрес. Из Центра писем не было. От внезапно пронзавшего его чувства, что жизнь уходит от него, Скотт, казалось, прирастал к полу и ноги его становились как ватные.
А когда он переехал к озеру, его мучения усилились, потому что теперь ему приходилось ждать, когда Лу сходит на почту – ждать, стоя у окна. Как только Скотт видел, что жена идет по улице к дому, его руки начинали трястись. И он всегда догадывался, что писем нет, по тому, как медленно она шла, и все же никогда не мог поверить, пока Лу не сообщала ему об этом.
Скотт перевернулся на живот и яростно впился зубами в губку. Мыслить для него губительно – вот страшная правда. Если бы не думать, не сознавать, – о, Господи, блаженное безмыслие. О, если бы он мог разорвать свой мозг так, чтобы только мутные вязкие капли ненавистного вещества капали с кончиков пальцев. Почему бы не…
Затаив дыхание, Скотт резко приподнялся, не обращая внимания на неожиданный приступ головной боли.
Музыка.
– Музыка? – едва слышно пробормотал он. – Откуда в погребе музыка?
К тому же он знал, что она играет не в погребе, а наверху. Это Луиза слушала по радио Первую симфонию Брамса. Он уперся локтями в губку и полуоткрыл рот, сдерживая дыхание и вслушиваясь в мощный ритм первой фразы мелодии. Она едва доносилась до него, как будто он стоял в фойе концертного зала, слушая оркестр через закрытые двери. Наконец сдерживаемое дыхание прорвалось наружу, но он не шелохнулся. Его лицо было спокойным, глаза застыли. И даже теперь это был все еще прежний мир, и он оставался частью этого мира. Звуки музыки рассказывали ему об этом. Там, наверху, где-то очень далеко, Луиза слушала эту музыку. Здесь, внизу, он, невероятно крошечный, тоже слушал ее. И это была музыка для них двоих, и это было прекрасно.
Скотт вспомнил, как незадолго до падения в погреб он мог слушать музыку, только убавляя громкость настолько, что Луиза не могла расслышать ее: иначе музыка, причиняя головную боль, превращалась в грохот, который бил по ушам, как звон посуды, пронзал мозг, как нож.
Внезапный крик или смех Бет напоминал выстрел над ухом, от которого лицо его перекашивалось, и он затыкал уши.
Брамс. Лежать в подвале пылинкой, ничтожеством и слушать Брамса. И даже в его жизни, такой невероятной, этот момент казался самым причудливым.
Музыка смолкла, и Скотт взглянул вверх, прислушиваясь к приглушенному голосу женщины, которая была его женой. Ему казалось, что сердце его вот-вот остановится. И на какой-то миг он вновь ощутил себя частью старого мира. Губы его произнесли имя – Лу.
21 дюйм
Лето заканчивалось, и девушка-подросток, работавшая в бакалейной лавке на берегу озера, вернулась в школу. И Лу, подавшая месяц назад заявление о приеме на работу, заняла ее место.
Ей смутно представлялось, что Скотт присмотрит за Бет, когда она получит работу. Но теперь это было мучительно ясно: он вообще не мог позаботиться о ней, поскольку едва доставал до ее груди. Более того, не хотел даже попытаться. Поэтому Лу договорилась с соседской девушкой, закончившей среднюю школу, чтобы та сидела с Бет, пока она на работе.
– Бог свидетель, у нас не так много денег, чтобы платить ей, – говорила Лу, – но нам не из чего выбирать.
Скотт ничего не отвечал ей даже тогда, когда она сказала, хотя ей очень больно было это говорить, что днем ему лучше сидеть в подвале, если он не хочет, чтобы девушка узнала, кто он такой, поскольку было очевидно, что его не примут за ребенка. Скотт только пожал в ответ хрупкими плечиками и вышел из комнаты.
В первое утро перед работой Лу приготовила для него бутерброды и два термоса – один полный кофе, другой – воды. А он сидел за кухонным столом на двух толстых подушках, его похожие на карандаши пальчики обвивались вокруг чашки дымящегося кофе, и по лицу его было совсем незаметно, слышит ли он, что ему говорит Лу:
– Этого тебе должно вполне хватить. Возьми с собой книгу и читай. Поспи днем. Это будет совсем не страшно. Я приду домой пораньше.
Скотт разглядывал капельки жира от сливок, плававшие на поверхности кофе. Потом он медленно начал поворачивать чашку, так, чтобы она издала неприятный скрипучий звук, всегда раздражавший Лу.
– Бет, запомни, что я тебе говорю. Ни одного слова о папе. Ни единого слова. Ты поняла?
– Да, – кивнула Бет.
– Что я сказала? – проверила Лу.
– Чтобы я не говорила ни слова о папе.
– Об уродце.
– Что? – спросила Лу, глядя на него.
А он смотрел в чашку. Она не переспросила его: с тех пор, как они поселились на озере, у него появилась привычка бормотать что-то себе под нос. После завтрака Лу спустилась с ним в погреб, прихватив с собой складной стульчик. Она вытащила свой чемодан из горы коробок между баком с топливом и холодильником и, раскрыв его на полу, положила в него подушечки.
– Вот, на этом ты можешь прекрасно поспать.
– Как собака, – проворчал он.
– Что?
Скотт смотрел на нее, как разозленная кукла.
– Я думаю, девушка едва ли захочет сюда спускаться, – продолжала Лу. – Правда, она может здорово шуметь. И поэтому все-таки лучше запереть дверь.
– Нет.
– А вдруг она спустится?
– Я не хочу, чтобы ты запирала дверь.
– Но, Скотт, что, если…
– Я не хочу, чтобы дверь была заперта.
