Аэлита. Гиперболоид инженера Гарина - Толстой Алексей Николаевич (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
«Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих родных брата, один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядей, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мае было за что ненавидеть».
Но… кто же виноват во всем этом? «Все, мы, все, скопом, соборно виноваты во всем совершившемся». И пришло время забыть обиды, обогащать русскую жизнь, извлечь из революции все доброе и справедливое, утвердить это добро, уничтожить все злое и несправедливое…
Голос Толстого был услышан в России. Он первый и пока единственный из больших русских писателей высказался в таком духе 25 апреля 1922 года газета «Известия» опубликовала письмо Чайковского и ответ Толстого с комментариями, в которых, среди прочего, говорилось, что это выступление «русская литература не забудет, как не забыла письма Чаадаева и письма Белинского к Гоголю».
Референт В. И. Ленина и редактор советского журнала «Красная новь» А. К. Воровский вступил в переписку с Толстым уже в мае 1922 г, И тогда же Толстого ввели в бюро создававшейся в России профессиональной организации писателей.
Эмигрантский Союз русских писателей и журналистов исключил А. Н. Толстого из своих рядов. Правда, против этого голосовал Куприн, а Бунин воздержался, но и они подписали письмо, морально осуждающее Толстого.
Было бы опрометчивым рассматривать путь Толстого в Россию прямым и безоговорочным. Он присматривался к возникавшей там литературе, старался разглядеть таланты, порожденные революцией, но не отринувшие ценностей великой русской культуры. И он же испуганно читал лихие фельетоны, громившие «вшивую, безграмотную, уродливую» Русь, старательно не замечавшие в ее прошлом ничего светлого…
Казалось бы, какое отношение все это имеет к научной фантастике Толстого? Самое прямое. Это политический фон, на котором писалась «Аэлита».
Любопытно сразу же отметить одно обстоятельство. Толстой покинул Россию в 1919 году. Начинается же «Аэлита» 14 августа 192… года. Чутьем художника он угадывает частности не виденной еще им обстановки, рисует удивительно верный характер Гусева, истинно русского человека, прошедшего огонь гражданской войны, верующего в непогрешимость революции и как бы остановленного в яростной атаке приказом залечь и окопаться.
«…не могу сидеть на месте: сосет. Отравлено во мне все. Отпрошусь в командировку или так убегу… Четыре республики учредил, — и городов-то этих сейчас не запомню. Один раз собрал сотни три ребят, — отправились Индию освобождать. Но сбились в горах, попали в метель, под отвалы, побили лошадей. Вернулось нас оттуда немного. У Махно был два месяца, погулять захотелось… ну, с бандитами не ужился. Ушел в Красную Армию. Поляков гнал от Киева, — тут уж я был в коннице Буденного: „Даешь Варшаву!“ В последний раз был ранен, когда брали Перекоп. Выписался — куда деваться?.. В деревню ехать — отец с матерью померли, братья убиты, земля заброшена. В городе делать нечего. Войны сейчас нет, — не предвидится… Я вам на Марсе пригожусь».
Из этой крохотной энциклопедии гражданской войны вырастет впоследствии многое в творчестве Алексея Толстого, но в хвастливом, лихом, не связанном интеллигентскими комплексами Гусеве уже видны сила и буйная неуемность, давшие победу революции и предрекавшие, как теперь видно, новые характеры в русской советской литературе.
И тут же Толстой не преминул пустить шпильку в адрес Запада, недоумевающего по поводу русского характера, вложив ее в выдержку из статьи американского журналиста Скайльса, который писал об «искорке в русских глазах»: «…Отсутствие в их глазах определенности, то насмешливость, то бездумная решительность, и, наконец, непонятное выражение превосходства — крайне болезненно действуют на европейского человека».
Это и еще реплика рабочего: «На теперь, выкуси, — Марс-то чей? — советский», были теми предпосылками, которые определили идейное содержание романа писателя-эмигранта.
В 1924 году ожидалось великое противостояние. Марса. Об этом тогда много говорили и писали. Выходили десятки научно-фантастических романов, ныне погребенных временем. «Живучесть» произведения Толстого обусловлена вовсе не научно-фантастическим антуражем, не «яйцом», космическим кораблем, движимым взрывами «ультралиддита», не техническими чудесами (телевидение, летательные аппараты, читающие мысли устройства и проч.), увиденными героями «Аэлиты» на Марсе, а жизненностью человеческих характеров и социальным оптимизмом, положившим начало советской ветви этого рода литературы.
Тогда еще не бытовал термин «антиутопия», но уже родился у Е. Замятина роман «Мы», проникнутый опасениями, что общество равенства отдаст себя убийственному рационализму и выродится в казарменный социализм, в котором коллектив — все, а личность — ничто, Замятина можно считать родоначальником «антиутопии» в ее чистом виде, получившей развитие в известных произведениях Хаксли, Оруэлла и других.
Впрочем, Алексей Толстой усматривал зачатки этих настроений еще в романах Уэллса. Впоследствии он писал:
«Утопический роман почти всегда, рассказывая о социальном строе будущего, в центре внимания ставит машины, механизмы, необычные аппараты, автоматы и проч. Почти всегда это происходит, в сверхурбанистической обстановке фантастического города, где человек в пропорциях к этому индустриальному величию — ничтожная величина. В романах Уэллса человек будущего всегда дегенерат, и это характерно для уэллсовского „социализма“».
Разумеется, главное у Толстого — земляне. Несокрушимый Гусев. Неврастеничный от пережитого Лось, ищущий в любви к Аэлите исцеления.
Все же, что касается Марса, — это либо красивые, либо зловещие символы, попытка соединить поэзию, эпос и философию, Поэзия — это трепетно-женственная Аэлита, отдавшая пробудившемуся чувству всю себя. Это и символ любви, для которой не преграда ни грандиозные события, ни космические расстояния. В легендах, рассказанных Аэлитой Лосю, — пути мирового разума, извечная борьба добра и зла.
Пусть не оказалось на Марсе никаких каналов. Пусть Атлантида остается предметом споров (мы недалеко ушли от Платона, его гигантской, островной цивилизации, погибшей более десяти тысяч лет назад). И дело не в интересных легендах-гипотезах, сочиненных Толстым.
Научно-фантастический роман — это почти всегда социальная попытка заглянуть в будущее. У Толстого вырисовывается на Марсе власть технократии на фоне увядания цивилизации. Контрасты и тут.
«Кирпичные низкие залы фабрик, тусклый свет сквозь пыльные окна. Унылые, с пустыми, запавшими глазами, морщинистые лица рабочих. Вечно, вечно двигающиеся станки, машины, сутулые фигуры, точные движения работы, — унылая, беспросветная муравьиная жизнь». А для отвлечения от беспокойных дум — дурман, пьянящий и отнимающий здоровье дым «хавры».
И рядом:
«...Уступчатые дома, ползучая пестрая зелень, отсвечивающие солнцем стекла, нарядные женщины…»
Тускуб, отец Аэлиты, глава Высшего совета инженеров, видит и в глухом брожении рабочих, и в разгуле утопающих в роскоши бездельников предвозвестье гибели мира. И винит в этом город, порождающий анархию. «Мы вдвое увеличиваем число агентов полиции — анархисты увеличиваются в квадрате».
«Эге, эти штуки мы тоже видали», — думает Гусев. И мысль его протяженна во времени. Наблюдатель мира, над которым нависла угроза гибели, в котором царит страх и множится терроризм, не может не говорить то же самое. Не видя средств остановить вымирание, беспорядки, Тускуб хочет уничтожить город, оградить Марс от проникновения землян. «Мы оставим лишь необходимые для жизни учреждения и предприятия. В них мы заставим работать преступников, алкоголиков, сумасшедших, всех мечтателей несбыточного. Мы закуем их в цепи. Даруем им жизнь, которую они так жаждут. Всем, кто согласен с нами, кто подчиняется, нашей воле, мы отведем сельскую усадьбу и обеспечим жизнь и комфорт».
Но Марс чреват революцией, вдохновляемой призрачной надеждой на оздоровление расы «горячей кровью» землян. В задачу Толстого не входил показ очередной утопии. Весьма смелые (для эмигранта) идеи, создание живых характеров, энергичный стиль — вот и все, что мог тогда предложить писатель. Некоторые литературоведы усматривают в Тускубе «проекцию на фашизм». Поминается имя Шпенглера в связи с размышлениями Тускуба: «Равенство недостижимо, равенства нет…».
