Поезд Ноя - Щупов Андрей Олегович (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
– Запомни, камрад, массовая культура – всегда безмозгла.
– Чего, чего?
– Разъясняю. Если Толстого с Апдайком распространить по всей планете, то и они перейдут в разряд серого и сирого.
– Ну уж… Это ты не туда загнул. Я ведь о наших временах, о наших условиях.
– А что ты хочешь от наших условий?
– Как что? Я много чего хочу. К примеру, чтобы уровень той же массовой культуры чуток приподняли. Не могут сами, пусть заимствуют у классиков. Не из головенок своих пустых, не с потолка, а из чужих, к примеру, шедевров. Все таки облагородили бы беллетристику.
– Благородная беллетристика! Отменно звучит… – Жорик гоготнул. – Как-то читал я одного пиита, – тоже увлекался вольными переводами…
– Вольными или невольными?
– Это уж как взглянуть. Впрочем, кое-что у него действительно выходило забавным – в смысле, значит, облагороженным. – Жорик взмахнул руками, с завыванием продекламировал: нежно раскрылись уста / лица ее живота, / и острый клинок джигита / что будет сильней победита…
– Хватит, хватит! Суть мы уже поняли.
– Что вы могли понять, это же только начало!
– А я говорю: достаточно!.. Помнится, наш преподаватель эстетики, старый хрен, похожий на Эйнштейна, как-то, разъярившись, воскликнул: «Я вас культуре учу, говна такие, а вы тут лясы точите!» Мы потом чуть ли год эту фразу цитировали. На доске мелом писали. Ох, и посмущался он у нас! Даже жаль старика было. Вот и тебя с твоим половозрелым джигитом туда же понесло.
– Меня?!..
– Кого же еще! Только, ради Бога, не обижайся. Какая разница, как называть – компиляция или облагораживание. И то, и другое – по сути своей воровство.
– Я бы сказал мягче: заимствование…
– А что тут плохого? Если заимствуют, значит, чего-то стоишь. У меня, к вашему сведению, раз семь или восемь заимствовали идеи. Прямо кусками текст выдирали.
– Так ведь, к примеру, и у меня то же самое!
– Возможно, не спорю. Зато твой «Иммануил» точь-в-точь как Тургеневский «Рудин». До точек и запятых. Ты извини за прямоту, но это уже факт. Ты даже абзацы ленишься местами переставлять и прилагательные старорусские оставляешь.
– Ну и что ты этим хочешь сказать? – узловатым пальцем Горлик вывел в воздухе замысловатый иероглиф. – Тут ты, братец, на скользкое ступаешь! Потому как, во-первых, я уже сказал: писатель Горлик в принципе не возражает против списывания, – лишь бы доходило до народа, а во вторых, это надо еще выяснить, кто у кого списал. Великий ли, заглянув в скважину будущего, или я, всмотревшись в дыру прошлого. Таланты – они, милый мой, – вне времени.
– Славная же тебе попалась дырочка! Этакая дыра-дырища! – Жорик громко расхохотался. – Не расскажешь, где такие водятся? Тоже разок бы заглянул.
– Ну, не дыра, так омут. Что ты привязываешься к словам! Я только хотел сказать, что, может, и нет в мире ни будущего, ни прошлого. Один голимый океан информации. Все, понимаешь, там есть – все и обо всем. А мы с жалкими своими ковшиками и ложками, как солдаты из какого-нибудь Баязета, – доползаем и черпаем…
– А я считаю так: все по кругу идет. Друг за дружку цепляемся и лезем. Тех же музыкантов послушайте – Боччерини, Альбинони, Вивальди, Паганини и прочих. Кто там у кого скатывал – теперь и не разберешь. То есть, слов нет, красиво, пышно, но так, пардон, одинаково, что диву даешься. А если уж такие великие заимствовали, то чего нам, грешным, стесняться? Это даже не плагиат, а всего лишь трансформация уже написанного – на свой лад и по своему разумению.
– Пожалуй, из тебя вышел бы неплохой адвокат!
– Не спорю, краснобайствовать я всегда любил…
Грузный и большой, подошел Путятин. По-медвежьи крепко пожал всем руки, по-медвежьи кряжисто уселся на скрипнувший стул.
– Ну, как, отстрелялся? – Жора весело блеснул зубами, не дожидаясь ответа, придвинул новоявленному гостю рюмку, налил до краев.
Егор протянул поэту свою.
– За то, что никого не угробил!
– А мог бы… – Путятин хмуро выцедил водку, шумно крякнул.
– Как тебя так быстро отпустили?
– Почему быстро? Вовсе не быстро. Гильзы попросили собрать, тамбур проветрить. Марат еще лекцию прочел, как стрелять из пулемета, как ставить на предохранитель. – Путятин фыркнул. – Мальчишка сопливый, а туда же – учить вздумал!
– Имеет право! Потому как в погонах.
– Ладно, проехали… – Путятин рассеянно пошевелил бровями. – А вообще-то и впрямь хорошо. В смысле, значит, что никого не зацепил. Жизнь, как ни крути, – прекрасна и удивительна!
– Дурачина, – Жора ласково покачал головой. – Удивительна – возможно, но что прекрасна – это, извини меня, звучит пошло. Вспомни лучший из всех палиндромов: мы – дым!
– Мухи и их ум! – тотчас откликнулся Горлик.
– Вот именно. И то и другое – про нас. Так что поосторожнее с определениями, мон шер. Потому как с тем же успехом жизнь может быть жестокой и грязной, вонючей и мерзкой. Прекрасное и жуткое уживается в чудовищнейшем симбиозе. Все равно как орхидея, проросшая из навозной кучи. Все дело – в нас самих, понимаешь?
Путятин свирепо поскреб прячущуюся под бородой челюсть.
– Значит, получается, это я прекрасен, а не жизнь? На это ты намекаешь?
– Именно! Взгляни на Диму. Он чуть ли не каждый день прекрасен. Потому что ухаживает за собственной оранжереей, земельку возделывает, холит и нежит каждый цветочек, каждую почечку. И Горлик по-своему прекрасен. Даже когда переписывает по ночам из фолиантов классиков главы. Я так и вижу его одухотворенное чело, каплю пота на кончике носа… Признайся, Горлик, сколько уже переписал? Да не красней, все ведь в курсе. Тем более, я не в укор. Знаю, что хочешь упаковать в контейнер и сбросить посылочку для потомков. Хорошее дело! Все правильно! А то, что под рукописями Тендрякова, Гулиа и Куприна будет стоять твоя закорючка – экая беда! Вон и с Шекспиром по сию пору ни черта не выяснили, он писал или не он. То ли мясником в действительности был, то ли актером в «Глобусе». Но ведь сути такой пустяк не меняет. Шекспир там или граф Рэтленд, Лопе де Вега или какой другой испанец – какая мне, собственно, разница? «Гамлет» от того хуже не стал, верно? А что Лева Толстой его не любил, так он нам тоже не указ. Граф много чего не любил – в том числе и Чехова с Достоевским, и музыку с балетом. Так что пиши, Горлик!.. Как у тебя, кстати, с почерком?
– Вроде разборчиво, – смущенно пробормотал Горлик.
– Тогда порядок! Хочешь, я тебе своих книжонок подкину? Без-воз-мездно!
– Зачем же…
– Да нет, я, конечно, понимаю: это малость побледнее Вересаева с Гоголем, но тоже неплохо, уверяю тебя! – Обличитель Жорик продолжал с аппетитом жевать. Озорной взгляд его так и осыпал собеседников искрами. – В каком-то смысле я тебе даже завидую. Честное слово! Ты ведь не просто переписываешь, ты глубже любого читателя в текст погружаешься. Воспринимать язык через пальцы – особое состояние! Помню, когда-то таким же образом начинал: переписывал целые страницы из Лондона, Паустовского, Платонова. И представьте себе, начинал видеть то, чего не видел глазами!
Горлик, маленький, сутулый, с аккуратной проплешиной на затылке, потупившись, чертил пальцем на скатерти. Путятин крупной ладонью похлопал его по плечу.
– Не тушуйся, брат. Лучше так, чем никак.
– Хорошо сказано!
Егор скупо улыбнулся. Смешно они смотрелись – два бородача – Путятин и Горлик. Один похож на окладистого иконописного Маркса, второй – на присмиревшего Свердлова, первый – и впрямь революционер, второй – без пенсне и абсолютно ручной. Один – большой, другой – маленький, два брата от двух мам и одного отца.
Немного помолчали. Чтобы как-то прервать затянувшуюся паузу, Егор разлепил губы и глухо продекламировал:
– Нам салютуют молнии вчерашних лет,
Когда сбриваем седину чужой обиды,
Но главный приоткроется секрет
Лишь после нашей с вами панихиды.
– В точку! – Горлик поднял палец. – Чье это? Бальмонт? Северянин?
– Мое, – признался Егор. Тяжело перевел взор на Путятина. – А ты бы, мил друг, все-таки лучше не за пулемет брался, а раздевался и бегал по вагонам голым.
