Мироздание по Петрову - Прашкевич Геннадий Мартович (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
Я не успел взяться за веник, позвонил Рябов.
„Кручинин, почему мне снятся только милиционеры?“
Я этого, конечно, не знал. Тогда он процитировал кусок из своей работы „Поэтика автовариаций“. Процитировал с придыханием: „Будешь жить, не зная лиха, править и судить. Со своей подругой тихой сыновей растить. Много нас таких бездомных, сила наша в том, что для нас, слепых и темных, светел божий дом“. С его слов получалось, что лирический герой указанного произведения, судя по указанным обязанностям, занимает довольно высокое социальное положение. Возможно, он царь, может, король. Лирическая героиня вполне могла занять не менее высокое социальное положение, если бы они поженились. Но героиню тянет в „светлый божий дом“, к горящему алтарю…
„Помереть собралась, что ли?“
„Ты же писатель!“ – обиделся Рябов.
„Сволочь ты! – сказал я Рябову, думая, что это опять он звонит. Но трубку подняла Юля. – Ох, прости, Солнышко“.
„Теперь никогда!“
Сгребая мусор в кучу, я все же никак не мог понять, кому понадобилось так решительно разгромить мою квартиру? У меня нет ни Салона, ни денег. С Алисой встречаюсь не каждый день. А в результате электроплита выведена из строя, диван перешиблен топором, не осталось ни одной тарелки. Да еще и Маринка позвонила.
„Кручинин, – спросила она. Похоже, настроение у нее было поганое. – Знаешь, что такое крыса?“
„Такой небольшой жадный грызун, да?“
„Вот-вот. Подойди к зеркалу. Присмотрись внимательнее“.
Оказывается, вчера мы условились с ней увидеться. Она минут сорок буксовала на проселке, выбираясь с дачи, а я в это время валялся на матрасе с Мерцановой. И проклятый академик зачем-то топтался на лестничной площадке. „Жирный жадный грызун! Ты, наверное, с Архиповной трахался?“
Далась им всем Архиповна!
Битая мебель, битые цветочные горшки.
В хлам превращены керамические фаллосы работы Корнея Славича.
Бесценные книги разбросаны по квартире, подоконник засыпала россыпь бумажных листков. Последняя работа Режиссера, ради которой он бегал к губернатору. „Матерь Божья, открой ему слепые глаза!“ Ради которой обнимался с пузатым Спонсором. „Матерь Божья, открой ему волосатые уши!“ Сделать фильм, перед которым дрогнет мир.
А что в результате?
Молчание…
„Это просто вода, а не мокро от слез?“ – догадался я, поднимая трубку.
„Простите?“
„Иван Ильич!“ – удивился я.
Академик не часто баловал меня вниманием. Книги мои читал – это точно знаю. А вот чтобы звонить… Я ревниво подумал: зачем это он приходил ночью к Мерцановой? Лично сказать о том, что ее бывший любовник начал говорит? Что он скоро встанет на ноги?
„Простите за такой ранний звонок“.
„Что-нибудь случилось?“
„Режиссер умер“.
Глава третья
999 980 ДОЛЛАРОВ
Вечером, рассказал академик, санитарка вошла в спальню.
Пахло озоном, лекарствами. Похмыкивала сложная аппаратура, подключенная к больному. „Лежишь, – упрекнула Аня, серенькая санитарка, украшенная от природы только небольшим горбом. – Лежишь, а бабы твои совсем разладились!“ Намекнула сразу и на Мерцанову, прилетевшую из Варшавы, и на Асю, уезжавшую перед этим в Томск. „Лежишь, только деньги портишь“. Понимала, что ей платят только пока Режиссер болен, но искренне желала выздоровления известному человеку. Петров-Беккер в это время занялся массажем рук Режиссера и они показались ему неестественно холодными.
„Ася!“ – закричал он.
„Ну да! Дозовешься“, – встряла санитарка.
Она терпеть не могла хозяйку, считала ее немкой, дурой, ругалась, когда та летала на праздники в Берлин. В девичестве Ася носила довольно распространенную фамилию Геринг. Санитарке этого было достаточно. Да еще слышала про то, как при жизни Режиссера жена закатывала ему скандалы. Отвратительно длинным (на взгляд санитарки) ногтем медленно вела по виску. „Ты меня прости, милый, я тогда не поняла тебя с этой барабанщицей…“ Режиссер злобно сжимал зубы. Гости изумленно переглядывались. „Ты меня прости, милый, я тогда не сразу поняла, что ты интересуешься барабанами…“ – „Ася!“ – „А то, что ты ей у себя постелил, так ведь мало ли что интересного можно от барабанщицы услышать…“
Однажды Свободный театр гастролировал в Томске.
Ведущий актер, человек капризный, вышел за коньяком и не вернулся.
На улицах мело, мороз стоял под тридцать. Администратор труппы мрачно обзванивал милицию, морги, больницы, а Режиссера и его актеров в это время принимал мэр. Спектакль был назначен на другой день, прогнать на сцене „Ромео и Джульетту“ без участия ведущего не представлялось возможным. Режиссер механически поднимал тосты, пугал мэра артистическими вольностями и эффектами, а сам время от времени подходил к огромному старинному окну. Делал глоток из фужера, всматривался в мутную метель. На другой стороне проспекта едва просвечивал колпак милицейской будки. Мело, мело по всей земле. Мэр говорил глупости, целовал ручки актрисам, чиновники аплодировали. Во все пределы. Мерцанова блистала – асфальтово-черные глаза, мелированные волосы. Снег за окном постепенно редел, скисал, вдруг высветилась милицейская будка. Звездное небо, как чудесная огромная полусфера, а под ним – зачарованные менты. Жизнь, возникшая когда-то вместе с материей и энергией, привела к такому чудесному феномену. В своей стеклянной будке менты держались за животы от хохота. Медведем ходил перед ними прикованный к кольцу потерявший разум актер.
Выгоню, решил Режиссер.
Звездное небо настроило его на определенный толк.
Нет сил возиться с дураком. Он позвонил администратору: „Возьми бутылку и выкупи его у милиционеров“.
Режиссер профессионально читал по губам. Он слышал, над чем там издеваются милиционеры. „Ее сиянье факелы затмило, она, подобно яркому бериллу в ушах арапки, чересчур светла для мира безобразия и зла…“ Менты хохотали. Они не верили, что тип на цепи – актер. „Как голубя среди вороньей стаи, ее в толпе я сразу отличаю. Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор, любил ли я хоть раз до этих пор?…“
Все как в будущем фильме.
О фильме Режиссера заговорили лет пять назад.
Сто пятьдесят тысяч долларов выложил губернатор.
Красивый жест, правда, он не решал проблему. Но предполагалось, что последуют другие такие жесты. В те дни я с Режиссером почти не общался. Он с Алисой был неразлучен. Учитель и любимая ученица. В Пхеньяне заказывал для нее „Sambuka“. В Лондоне – ирландский „Cream“. В Лондоне, где-то в Сохо (Алиса сама рассказывала) в кабинке общественного туалета никак не закрывалась выгнутая хромированная дверца. Алиса причитала: „Ой, сейчас описаюсь!“ Заинтересовавшись возней, подошел полисмен в фуражке, украшенной шашечками. „Есть проблемы?“ В этот момент хромированная дверца взбунтовавшейся кабинки опять поехала в сторону и перед изумленным полисменом предстала чудесная молодая леди с асфальтово-черными глазами – на стульчаке, с фляжечкой изысканного „Cream“ в руке. „Хороший вкус, мэм“.
В ночь катастрофы Режиссер, Алиса, человекообразный композитор Сухроб оттягивались в загородном коттедже Спонсора. Анфилада комнат, свечи, благовония, открытый бассейн, незаметные охранники. Пес на заднем дворе – не замученное службой животное, а вышколенный кавказец со взглядом налогового инспектора. Спонсор (так рассказывала Алиса) вызвал для равновесия девушку. Ее звали Васса. „Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет“. Композитор недавно вернулся из Штатов, ему залечили сломанную на горном курорте руку. Под утро, разойдясь, отправились в загородный закрытый клуб „Муму“. Там снова говорили о фильме. Спонсор чувствовал себя в центре значительных событий. Он знал, что большие люди, такие, например, как академик Петров-Беккер, считают Режиссера гением. Хотелось самому быть при гении, почему нет? Жаль, не ко времени подвалило некое раскрашенное помадой существо. „Потанцуем, Муму?“ Ничего особенного, но Спонсору не понравилось. Он сел за руль. Когда черный „мерс“ на полном ходу врезался в военный грузовик, Алису через люк выбросило из машины, а человекообразному композитору в трех местах сломало прекрасно залеченную в Штатах руку. Сам Спонсор отделался ушибами, а Режиссера из горящей машины вроде бы выволок Сухроб. Только на девушку Вассу сил ни у кого не хватило.
