Случай на Ганимеде - Биленкин Дмитрий Александрович (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗
— А раз так, — невозмутимо продолжал человек в чёрном, — вы не имеете права запретить мне выбор способа самоубийства.
— Имею! — закричал Акмолаев. И тут же добавил осевшим голосом: — Если это угроза, Мей, то недостойная. Как вы можете… Как вы можете устраивать мелодраму, когда на Гани-мёде…
— Делать это меня заставляет ваша непреклонность, — быстро ответил тот. — Я хочу лететь на Ганимед. Я врач, моё присутствие там необходимо. Ведь им некому даже подать воды… Вы считаете, что это будет ещё одна напрасная жертва. Я же убеждён, что болезнь меня не коснётся, не сможет коснуться. Вы не верите, что дело обстоит именно так, мои доводы никого не убеждают, вы запрещаете мне полет. Ладно, примем вашу точку зрения. Моё намерение — намерение самоубийцы. Тогда будьте логичны до конца. Закон не запрещает человеку распоряжаться своим здоровьем и жизнью. Следовательно, я не требую ничего противозаконного. Ну и отпустите меня, дайте мне сделать то, что я задумал. Все просто и ясно, слово за вами.
Скуластое волевое лицо начальника региона, казалось, постарело. Он молчал. Сжавшись в уголке, Анджей переводил взгляд с одного на другого. Он никак не мог определить своё отношение к происходящему. Этот Мей, которого он ещё ни разу не видел на базе, невольно вызывал восхищение. И в то же время был чем-то неприятен.
Анджей даже прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, чей образ вызывает в памяти этот человек с его страстным и, однако, холодным блеском глаз, непреклонный, охваченный беспощадной решимостью.
— Что ж, я отвечу. — Зазвучавший в тишине голос Акмолаева был бесстрастен. — Вы не в пустыне, мой милый. Кроме законов юридических, существуют законы нравственные. Если это вам ничего не говорит, то мне вас жаль. Это все.
— Значит, запрет остаётся в силе.
— Ничто другое вас не интересует?
— Ничто другое в данный момент не имеет значения. Запрет остаётся в силе?
— Да.
— Тогда прощайте.
Незнакомец круто повернулся и почти выбежал. Анджей ринулся за ним, но нагнал лишь в конце коридора.
— Постойте, можно вас спросить?
Взгляд светлых и яростных глаз будто ударил Анджея.
— Да?
— Я… — Анджей растерялся, что для него было редкостью. — Там, в кабинете, я, видите ли, слышал…
— И что же?
— Ничего. — Анджей внезапно озлился. — К тому, кто не хочет, я не навязываюсь с расспросами.
Мгновение казалось, что смысл слов так и не дошёл до сознания незнакомца, что он вот-вот отстранит журналиста с пути и тут же забудет о его существовании. Однако в выражении его лица что-то изменилось.
— Вы пресса? — Вопрос прозвучал как обвинение. — Человек, который обо всем судит, ни в чем не участвуя? Уж не хотите ли вы сказать, что вы мой сторонник?
— А разве мир делится на ваших сторонников и ваших противников?
— Сейчас да, потому что от этого зависит судьба тех, на Ганимеде.
— Не зная, в чем дело, я не могу быть ничьим сторонником.
— А узнав суть дела, вы станете?
— Не обязательно стану, не обязательно вашим союзником, но без этого я уж заведомо не смогу занять никакой позиции.
— Откровенно! Что ж, дороги любые усилия. Для начала такой вопрос: почему врач, постоянно имея контакт с больными, сам заражается редко?
— Меры предосторожности, очевидно.
— А когда врач не знал этих мер? В средневековье? Так как же?
— Но разве какая-нибудь чума больше щадила врачей?
— Да! Это не домыслы — статистика. Ответом, почему так происходит, может служить знаменитый казус с доктором Петтенкофером.
— Простите?
— Петтенкофер — научный враг великого Коха. Когда последний открыл возбудителей холеры, то Петтенкофер с профессорским упрямством, которое может соперничать только с ослиным, твердил, что все это вздор. Чтобы окончательно посрамить Коха, он демонстративно выпил культуру самых свирепых вибрионов. И представьте, его даже не стошнило! Этот случай до сих пор вызывает изумление, а ответ прост. Петтенкофер не заболел потому, что не верил в возможность болезни! Искренне, фанатично не допускал мысли, что вибрионы смертоносны. Вот это и есть ключ: человек не заболеет, если он абсолютно, до последней клеточки мозга убеждён в своей неуязвимости.
— Но это же абсурд! Вы, медик, не можете не знать…
— Абсурд? О да, конечно… Способность к самовнушению я развил в себе до такой степени, что могу сейчас безнаказанно поглощать любые дозы самых страшных вирусов и бактерий. А меня обухом по голове: абсурд! Теория не допускает, тот же Кох… Меня — Кохом! Факт — теорией! В результате я, единственный, кто может помочь тем, на Ганимеде, кто, можно сказать, всю жизнь готовился к этому, отстранён. Человек, видите ли, не способен… А кто измерил предел его возможностей? Те, кто и близко не подступал к краю. Когда евнухи судят о любви, устрицы о риске, чиновники о творчестве, это смешно и омерзительно! И опасно, когда в их руках власть. Так почему вы, пресса, не бежите к микрофону, чтобы поднять общественное мнение, пока не поздно?
— В любом случае я должен выслушать и другую сторону.
— Верно, верно, правила превыше всего… Даже в такую минуту. А будет поздно! Поздно! Прощайте.
— Ещё минуточку…
Но Анджей с его почти двухметровым ростом уже перестал существовать для собеседника. Анджей покачал головой и двинулся к кабинету начальника региона.
Когда Акмолаев увидел входящего к нему журналиста, лицо его выразило одну только мысль: “Вас ещё не хватало!”
— Что нового? — спросил Анджей, садясь с видом туповатого носорога.
— Состояние больных не улучшилось, но и не ухудшилось, — размеренно проговорил Акмолаев. — Возбудитель болезни пока не обнаружен, хотя, судя по всему, это вопрос ближайших часов. Вот так.
Последовал наклон головы, каким во всех кабинетах дают понять, что разговор окончен.
— Кто этот врач, который только что был у вас? — спросил Анджей.
Привычная улыбка деловой вежливости на этот раз не сработала — Акмолаев поморщился. Однако в нем явно боролись два противоречивых желания: уйти от неприятного поворота темы или, наоборот, облегчить душу, высказав то, что он не мог высказать никакому другому собеседнику.
— Я только что разговаривал с ним. — Анджей поспешил уточнить ситуацию.
— Пресса, как всегда, оперативна. — Акмолаев откинулся в кресле и без улыбки посмотрел на журналиста. — Ваши симпатии, разумеется, на его стороне?
— Смелость всегда подкупает, — осторожно сказал Анджей. — Тем более смелость самопожертвования. Кстати, хороший ли он врач?
— Врач он прекрасный. — Казалось, Акмолаеву нужно было убедить самого себя. — Да, хороший врач…
— Мей… Как дальше?
— Мей Ликантер, врач “Джей-7”, вызван по тревоге вместе с другими. Какое он на вас произвёл впечатление?
— Он или его теория?
— Он сам.
— В нем есть что-то от фанатика.
— Вот! — Акмолаев удовлетворённо кивнул. — Он и есть фанатик, причём оголтелый. Эдакий космический Савонарола.
— Савонарола?
“Так вот чей образ преследовал меня! — подумал Анджей. — Ставший нарицательным образ благородного и зловещего в своей нетерпимости фанатика, черты которого померещились мне в облике Мея…”
— Да, Савонарола. Почему вас удивляет это сравнение? Разве этот человеческий тип исчез? Он принял другой облик, одержим другими идеями, а в остальном… “Кто не верит в мою истину, тот враг истины!” Не так разве?
— Пусть так, — сказал Анджей. — Но объективно его стремление направлено к благу…
— Даже если его главная цель — доказать правоту своей теории. Согласен.
— Тогда мне тем более непонятна ваша позиция.
— Начнём с того, что он не первый и не последний доброволец. Каждый на его месте стремился бы на Ганимед. Каждый! И вы тоже, будь вы врачом.
Анджей наклонил голову в знак согласия, но что-то неприятно кольнуло его.
— Между тем, — продолжал Акмолаев, — быть в такой ситуации таким героем легче, чем им не быть. Инстинкт. Добровольцами движет благородный, но слепой инстинкт. А почему бы, спросите вы, не разрешить самопожертвование, ведь люди рискуют своей, не чужой жизнью? Так! Но жизнь их для нас не чужая; вам, мне, всему человечеству небезразлично, сколько людей попадёт в беду. Дальше. Когда солдат на войне закрывал собой амбразуру, то он спасал своих товарищей от огня, то есть погибал не напрасно. А здесь нет даже этого! Восемь человек — восемь заболевших, а пулемёт не подавлен… Что ж, прикажете завалить его телами, авось на десятом, сотом он захлебнётся? Люди мы или слепо летящие на огонь мотыльки? Сейчас идёт испытание не смелости, не благородства, а нашего разума. В вас что-то протестует против этой рассудочной, но единственно верной логики? Во мне тоже. Но я не колеблюсь. Вот скажет Земля: лекарство найдено, но мы в нем не уверены, надо испытать. Я пошлю на Ганимед Ликантера, заболеет Ликантер, пошлю других врачей, себя пошлю, тех, кто не хочет, заставлю пойти. А сейчас — нет! Нет, ибо бессмысленно и преступно.
