Зимнее солнцестояние - Резник Майкл (Майк) Даймонд (серия книг .TXT) 📗

— Не понимаю, — говорит она.

— Я тоже, — отвечаю я.

— Значит ли это, что ты не поможешь моему сыну? — спрашивает она.

Я не знаю, что это значит. Я вижу, как ее лицо становится старше, худее и горестней, а потому знаю, что она еще не раз придет ко мне, но ее сына я вовсе не могу увидеть и не знаю, помогу ли ему, а если помогу, то как именно? Я закрываю глаза, вновь пытаясь сосредоточиться и увидеть будущее. Можно ли излечить колченогих? Будут ли люди хромать и на Луне?

Будут ли старики плакать оттого, что не в силах помочь? Я пытаюсь вспомнить — но воспоминания, как всегда, ускользают.

— Мне надо все обдумать, — говорю я наконец. — Приходи завтра, может быть, я сумею тебе помочь.

— Колдовством? — жадно спрашивает она.

— Да, — говорю я, — колдовством.

Она подзывает мальчика, и они уходят вдвоем, и я понимаю, что ночью она вернется одна, во всяком случае, я почти уверен, что завтра узнаю ее имя. Мэриан, либо Миранда, или еще какое-то имя, начинающееся на «М», а может быть, Элизабет.

Но я знаю, я почти уверен, что женщина вернется, ибо сейчас лицо ее кажется мне более реальным, чем когда я только увидел ее. Или я не видел ее прежде? Все труднее и труднее отделять события от воспоминаний, воспоминания от сновидений.

Я сосредотачиваюсь на ее лице, лице Мэриан либо Миранды, но видится мне совсем иное лицо, прекрасное лицо со светло-голубыми глазами, с высокими скулами и сильным ртом; лицо, обрамлённое длинными каштаново-рыжими волосами. Это лицо некогда много значило для меня, и когда я вижу его, то ощущаю нежность, тревогу, боль потери, но почему — не знаю.

Я инстинктивно чувствую, что это лицо значило… будет значить для меня больше, гораздо больше, чем другие, что оно принесет мне горе и счастье, подобных которым я не ведал ранее. Есть еще имя — не Мэриан или Миранда, как-то иначе; я пытаюсь вспомнить его, но бесполезно — чем ожесточеннее мои попытки, тем легче оно ускользает от меня.

Любил ли я ту, которой принадлежит это лицо? Принесем ли мы друг другу радость и счастье? Произведем ли на свет здоровых крепких ребятишек, чтобы утешали нас в старости?

Не знаю, ведь моя старость прошла, а ее еще не наступила, и я забыл то, чего она еще не знает.

Я пытаюсь яснее представить ее лицо. Как мы встретимся?

Что привлечет меня к тебе? Есть, верно, сотни мелких привычек, недостатков и достоинств, из-за которых я полюблю тебя.

Какую жизнь ты проживешь, какой смертью умрешь? Буду ли я при тебе, чтобы облегчить последние минуты, и кто облегчит мое существование, когда тебя не станет? К лучшему ли, что я не могу больше вспомнить ответа на эти вопросы?

Мне кажется, что если я сумею как следует сосредоточиться, то непременно вспомню все. Ничье лицо никогда не было так важно для меня, даже лицо Артура, и я отсекаю все прочие мысли, закрываю глаза и сотворяю ее лицо (ну да, сотворяю — в конце концов, Мерлин я или нет?) — но сейчас я уже не уверен, что это именно ее лицо. Такой ли формы был ее рот? Так ли светлы глаза, такого ли каштанового оттенка волосы? Сомнения овладевают мной, и я воображаю, что глаза ее темнее, волосы светлей и короче, нос тоньше; и тогда я понимаю, что никогда в жизни не видел этого лица, что мои же сомнения обманули меня, что память еще не окончательно мне изменила, и я снова пытаюсь воссоздать ее портрет на холсте моего разума, но ничего не выходит — пропорции неверны, цвета расплывчаты, — но все равно я цепляюсь за это сходство, ибо если я потеряю ее сейчас, то потеряю навеки. Я обращаю все внимание на глаза, делаю их больше, синее, светлее, и наконец остаюсь ими доволен, но теперь они на лице, которое совершенно мне незнакомо, а истинное ее лицо ускользает от меня с тон же легкостью, что и ее имя, и ее жизнь.

Я прихожу в себя и понимаю, что сижу в собственном кресле. Я вздыхаю. Не знаю, сколько я просидел вот так, пытаясь вспомнить лицо… лицо женщины, но теперь я и в этом не уверен… и тут я слышу деликатное покашливание, поднимаю голову и вижу, что рядом стоит Артур.

— Нам нужно поговорить, мой старый друг и учитель, — говорит он, придвигая другое кресло и усаживаясь.

— Нужно? — переспрашиваю я.

Он твердо кивает.

— Круглый Стол распадается, — говорит он серьезно. — В королевстве неладно.

— Так защити свои права и восстанови прежний порядок, — говорю я, все еще не зная, что он имеет в виду.

— Это не так-то легко, — говорит он.

— Это всегда нелегко, — отвечаю я.

— Мне нужен Ланселот, — говорит Артур. — Он лучший из лучших, и после тебя он самый близкий мой друг и советник. Он думает, я не знаю, что он творит, но я знаю, хотя делаю вид, что не знаю.

— Что ты предлагаешь сделать? — спрашиваю я.

Артур оборачивается ко мне, в глазах его мука.

— Не знаю, — говорит он. — Я люблю их обоих, я не желаю причинять им боли, но самое главное — не я, не Ланселот, не королева, а Круглый Стол. Я создал его, чтобы он существовал вечно, и он должен уцелеть.

— Нет ничего вечного, — говорю я.

— Есть, — убежденно отвечает он. — Идеалы. Есть Добро и есть Зло, и тех, кто верит в Добро, должно поднять и счесть.

— Разве ты не сделал этого? — спрашиваю я.

— Да, — говорит Артур, — но до сих сделать выбор было легко. Теперь я не знаю, какой путь мне избрать. Если я перестану притворяться незнающим, я должен буду убить Ланселота и сжечь королеву на костре, а это наверняка разрушит Круглый Стол.

Он умолкает и глядит на меня.

— Скажи мне правду, Мерлин, — говорит он. — Будет ли Ланселот лучшим королем, нежели я? Я должен это знать, ибо если это спасет Круглый Стол, я готов отступить, и он обретет все — трон, королеву, Камелот. Но я должен знать наверное!

— Кто знает, что сулит будущее? — отзываюсь я.

— Ты знаешь, — говорит он. — Во всяком случае, так ты говорил мне, когда я был еще мальчишкой.

— В самом деле? — с любопытством спрашиваю я. — Должно быть, я ошибался. Будущее так же непознаваемо, как прошлое.

— Но ведь все знают прошлое, — говорит он. — Люди боятся именно будущего.

— Люди боятся неведомого, в чем бы оно ни крылось, — говорю я.

— По-моему, — говорит Артур, — только трусы боятся неведомого. Когда я был молод и создавал Круглый Стол, я не ждал, когда настанет будущее. Я просыпался за час до рассвета и лежал в постели, трепеща от волнения, мечтая увидеть, какие новые победы принесет мне новый день. Вдруг он вздыхает и словно начинает стареть у меня на глазах. Но я уже не тот, продолжает он после глубокомысленного молчания, и теперь я боюсь будущего. Я боюсь за Джиневру, за Ланселота, за Круглый Стол.

— Ты не этого боишься, — говорю я.

— О чем ты? — спрашивает он.

— Ты боишься того, чего боятся все люди, — говорю я.

— Не понимаю, — говорит Артур.

— Верно, — отвечаю я. — А теперь ты боишься даже признаться в собственном страхе.

Он делает глубокий вдох и прямо, не мигая, смотрит мне в глаза, ибо он воистину храбр и честен.

— Ладно, — говорит он наконец. — Я боюсь за себя.

— Это же естественно, — говорю я.

Он качает головой.

— Мерлин, — говорит он, — это чувство неестественно.

— Вот как, — говорю я.

— Я потерпел неудачу, Мерлин, — продолжает он. — Все распадается вокруг меня — и Круглый Стол, и причины, по которым я его создал. Я прожил лучшую жизнь, какую только мог прожить, но, видно, вышло это недостаточно хорошо. Теперь мне осталось только умереть, — он неловко умолкает, — и я боюсь, что умру не лучше, чем жил.

Сердце мое рвется к нему, юноше, которого я не знаю, но когда-нибудь узнаю, и я ободряюще кладу руку ему на плечо.

— Я король, — продолжает он, — а если король ничего иного не делает, он должен умереть достойно и благородно.