Агуглу (Тайна африканского леса)(Затерянные миры, т. XXVII) - Мариваль Ремон (читать книги без TXT) 📗
I
АБУ-ГУРУН
Я уже больше года жил в экваториальной Африке, на территории Бонгассу, короля племени кауэле, когда в первый раз услышал об Агуглу.
Мой домик стоял в горах, на границе, разделяющей бассейны Убанги и Нила. Его остроконечная крыша выдавалась над глиняными стенами и опиралась на внешние столбы, образуя нечто вроде веранды с навесом. В сумерки, когда земля возвращала небу поглощенное ею тепло, я садился на этой веранде; от свежей соломы пахло ароматом лугов. Небо отливало красками розы и зеленого перламутра. Странные благоухания насыщали атмосферу. Ваниль, имбирь и дурман раскрывали свои чашечки и распускались с приближением ночи.
Несколько негров, доставлявших мне жуков и редких птиц, являлись за приказаниями на следующий день. Поджав ноги, садились они вдоль скамеек на циновки из тростника и шпажника и с трубками в зубах молча почесывали подошвы голых ног. Наполовину потонув в тени, вырисовывались неясные очертания группы нубийцев, недавно прибывших сюда за слоновой костью; временами вспыхивали в этой группе желтые огоньки папирос, дымом которых затягивались нубийцы. Нубийцы — вестовщики пустыни. Они разносят по всей экваториальной Африке сведения о странах, которые они посетили; их языки не скупятся на чудесные рассказы, происхождение которых можно отнести к первым векам человечества. Великаны, карлики с гривой, люди с хвостами, большие обезьяны — строительницы городов, мохнатые сатиры, встреченные Ганноном Карфангенским во время его морского путешествия, то и дело попадаются в их рассказах, которые они для большего правдоподобия сдабривают подробностями.
Действительно ли все это простые выдумки? Их рассказы дышат такой убежденностью, что сомнение закрадывается даже в наименее легковерные умы. В конце концов, впрочем, предания, сохраняемые ими со времен глубокой древности, быть может, и имеют кое-какие основания. Разве не открыли недавно пигмеев, живущих на деревьях? Еще Плиний и Геродот рассказывали об их битвах с журавлями, повадившимися посещать их болота. Этот маленький народец, открытый несколько веков тому назад португальскими купцами, в наши дни изучен и описан многочисленными путешественниками: Пиацца, Швейнфуртом и Стэнли, жившими в их стране.
Один нубиец, в особенности, обладал неисчерпаемым запасом россказней.
Это был человек выше среднего роста, слегка хромавший, худой, нервный, с волосатыми, сухими руками. Орлиный нос выступал между выдающимися скулами, над тонкими губами и взъерошенной бороденкой. Под суровыми бровями сверкали хитрые, живые и угрюмые глаза, прикрытые широкими веками. Около левого глаза беспрестанно двигалась гусиная лапка, то собирая, то расправляя сеть своих морщинок. Трудно было определить его лета по этому покрытому морщинами лицу, которому огненное солнце придало цвет ореховой скорлупы. Под широкой белой одеждой вырисовывалось мускулистое тело, а лицо, несмотря на бесчисленные морщины, казалось молодым под красной феской с голубой шелковой кисточкой. Его звали Абу-Гурун. Он исколесил всю Африку: ни великие озера, питавшие Нил и Замбези, ни притоки Чада, Шари и Конго, ни самые неприступные скалы, ни непроницаемые леса не имели от него тайн.
В общем он представлял собой яркий образец энергичных арабских купцов, которые с ружьем на перевязи и пистолетом за поясом, подобно суровым купцам древности, партиями углубляются в леса и пустыни для меновой торговли.
Нелестные вещи высказывались по его адресу. Черные обвиняли его в торговле невольниками за счет арабских подрядчиков Бурну и Вагири [1].
Даже мой слуга Сироко, хотя и чувствовавший себя в безопасности возле меня, не мог подавить невольного движения испуга при виде Абу-Гуруна. Бедняга, уроженец Бариль-Тазала, был еще в молодости уведен работорговцами, и в его темной душе жило воспоминание о горящей хижине, о гниющих на дороге трупах и о причитающих женщинах, кусающих кулаки от голода.
— Берегись, — сказал он мне в первый же день, когда появился Абу-Гурун, — этот человек хитер и зол, — и его губы растянулись в выразительную гримасу.
Мы стояли перед хлевом, где помещалась наша корова с опущенным до земли выменем. Все еще продолжая ворчать, Сироко погладил животное вдоль сосков, потом дунул ему под хвост. Это было, по его словам, самым верным средством получить молоко. И в самом деле, из переполненного вымени двойной пенистой струей брызнуло молоко.
— Я знал многих, — начал он снова, — на губах которых было всегда имя Аллаха, а в углах рта таилось коварство. Все они хромали на левую ногу и знаешь, почему? Потому что долго сидели в тюрьме и были прикованы к столбу.
Зачем я не послушался Сироко! Я не пережил бы тех ужасных часов, от которых главным образом поседел и согнулся, как старик. Но тогда я не знал того, что готовила мне судьба.
К тому же, Абу-Гурун казался услужливым и преданным. Он с негодованием отрицал какие бы то ни было предосудительные планы или поступки со своей стороны. Если верить ему, он искал слоновую кость, золотой песок и этим ограничивал все свои вожделения.
— Я ненавижу ложь, — утверждал он в этот вечер, делая жест, имевший целью подчеркнуть его искренность. — Ложь — орудие дьявола, да будет он проклят вовеки!
И добавил, перебирая четки, которые каждый добрый мусульманин носит при себе:
— А слыхали ли вы что-нибудь об Агуглу?
Предвкушая услышать что-нибудь необычайное, я сделал знак Сироко разнести табак и местное пиво. Абу-Гурун поднес к губам чашку из древесной коры, содержавшую освежающий напиток. Призвав, как подобает, имя Господне, он с видом знатока отхлебнул напиток, до которого был большой охотник, и трижды, как того требовала вежливость, щелкнул языком.
— Это пиво, — сказал он, — дар жарких стран, пользующихся исключительной милостью божьей. Поэтому, без всякого сомнения, Пророк не запретил нам его употребление. Да будет благословенно его имя!
Я привык к подобного рода вступлениям и терпеливо ждал, когда нубиец пожелает начать свой рассказ. Черные, которых волнуют всякие сказки и вгоняет в страх все неведомое, приблизились, перешептываясь и ощупывая свои амулеты; наступило полное, ничем не нарушаемое молчание. И только стрекотанье сверчков в полях проса баюкало нас.
— О вы все, слушающие меня, — продолжал нубиец, свертывая папиросу, — я беру вас в свидетели, что Агуглу нас окружают и следят за нами. Кто из вас на охоте или в засаде не слышал их голосов, не угадывал в темноте их присутствия? Один только чужестранец их не знает.
Он успокоил рукой утвердительные возгласы, робко поднявшиеся среди черных. Маленькая ящерица с ярко-красным брюшком, бежавшая по частоколу в поисках москитов, прижалась к смолистым доскам и с любопытством наклонила плоскую голову.
— Я видел их так же, — сказал Абу-Гурун, — как я вижу эту ящерицу. Я первым из людей прошел через их землю, и вот эти самые глаза, отважные глаза мусульманина, смотрели им прямо в лицо. Они живут за лесом, по склонам горы, опустошенной небесным огнем. Некогда они занимали обширные города, где золото, благородные металлы и драгоценные камки сверкали на минаретах и куполах. Эти города так велики, что мне понадобилось несколько дней, чтобы обойти их развалины, но какой вес имеет все это величие перед божиим гневом? Бог дунул на их здания, и они рассыпались в прах.
Нубийцы, чуткие к гиперболе, многозначительно покачивали головами.
У самого молодого из них слегка дрожали губы, когда он спросил:
— Скажи, Абу-Гурун, какое ужасное преступление погубило их?
— Гордость, — ответил Абу-Гурун, подняв глаза к небу. — Чтобы их наказать, бог превратил их в животных. Покрытые шерстью, как дикие звери, они питаются сырым мясом. Ночью они охотятся на антилоп или диких кабанов и преследуют их с воем, как шакалы.
— Да сохранит нас бог от лукавого! — хором произнесли нубийцы, когда Абу-Гурун замолчал.
