Чингисхан. Книга первая. Повелитель Страха. - Волков Сергей Юрьевич (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
День присяги выдался морозным. С утра всех охватило какое-то радостное предчувствие — сегодня произойдет что-то важное, значимое. Обязательные утренние процедуры прошли смазано, даже на завтраке мы были рассеянными и ели без аппетита. Да и какой аппетит, когда через пару часов нас ожидают встречи с родственниками, мамины пирожки и прочие вкусности?
В десять все три роты «карантина» выстроились на плацу. Над стройными рядами вился пар, на трибуне застыли офицеры, а еще выше над ними алел на фоне голубого неба кумачовый плакат: «Учиться военному делу настоящим образом. В.И. Ленин».
В стороне, возле столовой, топчется пестрая толпа родных и близких. Я уже отвык от гражданской одежды и все эти люди в шубах, дубленках, меховых шапках кажутся мне скопищем каких-то дикарей, полярных кочевников, почему-то оказавшихся в воинской части.
Нас выкликают по очереди. В тишине, нарушаемой лишь карканьем ворон на березах у хоздвора, звучат слова присяги. Подходит и моя очередь. Капитан Сухов командует:
— Рядовой Новиков!
— Я!
— Ко мне!
— Есть!
Вбивая сапоги в бетонные плиты плаца, выхожу из строя. На груди АКМС, сердце бьется часто, щеки горят — то ли от мороза, то ли от волнения. Замполит передает мне бордовую папку с текстом. Произносить присягу нужно на память, текст в руках — просто дань традиции, ну и на всякий случай, вдруг кто-то смешается, забудет слова.
Поворачиваюсь лицом к строю и громко говорю:
— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…
Дыхание перехватывает. Бросаю взгляд в сторону столовой. Где-то там среди прочих стоит моя мама. Наверное, у нее на глазах сейчас слезы. От этой мысли и у меня начинает щипать под веками, голос дрожит:
— …быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.
Беру себя в руки, собираюсь. Инструктор по рукопашному бою старший прапорщик Хохряков не раз говорил нам на занятиях: «Нервы десантника остались на гражданке». Я — десантник. Настоящий. Поэтому голос мой твердеет, слова присяги звучат ровно и четко:
— Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству. Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
Вижу, что стоящий поодаль капитан Сухов чуть заметно улыбается. Он все понял и ему нравится, что совладал с волнением. Через мгновение, когда я закончу, мы с ним станем людьми одной крови. В десантных войсках у офицеров и срочников гораздо больше общего, чем у каких-нибудь артиллеристов, танкистов или ракетчиков. Мазута — она и есть мазута. А в десанте все лезут в самолеты, все прыгают, рискуя жизнью, всех крестит в одну веру небо. Всех, даже командиров, даже генералов.
Последние слова присяги я буквально выкрикиваю:
— Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа!
Отдаю папку, возвращаюсь в строй. Парни из моей роты, те, кто уже принял присягу, тоже едва заметно улыбаются. Все, мы больше не «карантинщики». Мы — десантура. В газетах нас часто называют «крылатой пехотой». Это ерунда. Пехота крылатой быть не может. Рожденный ползать летать не умеет. Мы — элита вооруженных сил Союза, его лучшие солдаты. Один десантник может многое, два десантника могут все!
Для встречи с родственниками командование выделило столовую. Тут все празднично украшено, даже уже примелькавшийся плакат «Десантник — образцовый воин Советской армии!» выглядит по-новому.
Мать в расстегнутой шубе бросается ко мне, обнимает меня, плачет, сокрушенно качает головой:
— Похудел! И как будто вырос!
— Это форма стройнит, — пытаюсь шутить и спрашиваю: — Как ты? Как дела?
— Да у меня-то все хорошо, — отмахивается она. — Я вот тут тебе плюшек напекла, пирожков с черничным вареньем, как ты любишь… Ой, Темка, я ж главного не сказала…
Непроизвольно стискиваю зубы. Оказывается, я был прав, когда ждал какого-то сюрприза. И вот он, пожалуйста: мать оборачивается и машет кому-то рукой. К нашему столику пробирается девушка в приталенной дубленке.
Надя.
Да уж, сюрприз…
— Привет!
Привет, — Надя смущенно улыбается.
Молчу, не знаю, что еще сказать.
— У тебя все нормально? — пытается заглянуть в глаза Надя.
— Да, в порядке. А у тебя? — я наоборот глаза отвожу и смотрю куда угодно, лишь бы не на нее.
— Ничего… Живу, учусь. Сессию сдала без троек.
— Молодец, — говорю я рассеяно.
— Хотела тебя поблагодарить.
— Я заметил.
— Я, правда, хотела. Просто не знала, как сказать.
— Ну, вот сказала и ладно.
Мать чувствует — разговор напряженный. Отходит в сторону, будто высматривает что-то в окне.
— Ты меня еще любишь хоть немножечко?
Вопрос Нади застает врасплох и вызывает неожиданную агрессию. Хочу нагрубить, но поднимаю глаза и теряю дар речи. Надя еще более похорошела. Детская припухлость сошла, черты лица стали острее, волосы аккуратно уложены, глаза огромные, ясные, ресницы длинные — красавица, чего уж тут. Язык не повернется нахамить. На какое-то мгновение мне даже кажется, что я снова люблю ее, или просто поддался чарам.
— Зачем спрашиваешь?
— Я бы тебя ждала.
— Не надо.
— Значит, не любишь?
— Значит, что ждать не надо, — выкручиваюсь я и отхожу к матери, давая понять, что разговор окончен.
Мне здорово не по себе. И виной тому не появление Нади. Что-то происходит. Что-то нехорошее. У меня вдруг начинает ломить все тело, в голове возникает странный звон. Такое со мной уже бывало перед провалами в прошлое. Но тогда у меня был конь, а сейчас что?
В столовой появляются офицеры в парадной форме. Майор Грачев произносит короткую речь, благодарит отцов и матерей за сыновей, которых они вырастили, обещает, что все будет хорошо. Дневальные в белых халатах разносят праздничный обед — родители должны попробовать, чем питаются в армии их чада.
Мать с недоверием опускает ложку в тарелку с борщом, ест и весело округляет глаза.
— У-у, Темка, вкусно! Как в ресторане! Вы каждый день так едите?
Я вяло киваю, хлебаю борщ и не чувствую его вкуса. Надя сидит рядом, крошит хлеб и смотрит перед собой остекленевшими от слез глазами.
Приносят второе — котлеты, жаренную картошку, и сразу компот. Я по настоянию матери беру пирожок, жую, глотаю. Черт, что со мной такое?
Что?!
Над соседним столиком маячит рыжая голова Черкасова. К нему приехали отец, мать и брат. Мужчины такие же рыжие, как и Пашка. Они заговорщицки перемигиваются, что-то делают руками под столешницей. Потом Пашка стремительно наклоняется, на секунду замирает в такой позе, а когда выпрямляется, утирая рукою губы, я догадываюсь — он выпил.
Время идет. Скоро праздничный обед закончится. Я, впервые за все время, проведенное в армии, остро чувствую одиночество и какую-то бесприютность. Хочется, чтобы все побыстрее закончилось. Что «все» — я и сам не знаю.
Майор Грачев от дверей громко сообщает:
— Товарищи родственники! Время! За КПП вас ждут автобусы!
Прощаемся. Надя прижимается ко мне так крепко, будто и правда любит. Я машинально обнимаю ее. Она плачет, шепчет какие-то слова. С трудом понимаю их смысл:
— Я буду ждать тебя! Всегда-всегда! Любимый, Темочка… Скажи что-нибудь! Ну, скажи!
Я, молча, убираю ее руки со своей шеи. Надя отходит в сторону, комкая в руках варежки. У нее мокрое лицо. Мать с укоризной глядит на меня.
