Витязь Железный Бивень - Чешко Федор Федорович (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Леф буркнул что-то невразумительное. Дети так дети. Он-то Ларду и с брюхом не оттолкнет – это, конечно, если им можно будет показаться на празднике и если они до праздника доживут.
Да и не в празднике дело.
Ларда уже без всякого праздника выбрала, этой вот ночью. И Леф тоже выбрал – по крайней мере, так ему казалось. А Торкова дочка продолжала что-то говорить – негромко, спокойно – и убаюканный этим спокойствием парень поначалу не очень-то прислушивался к ее словам. Зря.
– Хорошо, если это правда. Даже наверняка правда – с чего бы Гуфа стала мне врать? Так что можешь спокойно возвращаться к своей Рюни.
Лефу будто ледяной воды на спину плеснули. Он вскинул голову, оторопело уставился в Лардино лицо. Лицо было под стать голосу – безмятежное такое, вроде бы даже сонное. Очень спокойное лицо, вот только глаза мокрые да губы дрожат.
– Я ведь понимаю, – говорила Ларда, – ты решил меня пожалеть и остаться. А мне так не надо, когда из жалости. Я сама кого хочешь могу пожалеть, понял? Вот теперь у меня ребенок будет, твой ребенок, – чего мне еще?
Леф открыл было рот, но девчонка вдруг повернулась к нему и зашипела яростно:
– Молчи! Не смей врать! Думаешь, я как Истовые – все пропадите, лишь бы мне хорошо?! Если не уйдешь, я родителю скажу, и Гуфе, и всем, что ты меня силой взял, понял? Тебе все равно здесь никакой жизни не станет! Вот прямо сейчас изобью себя камнем и стану кричать!
Ларда поднялась на колени. Обалдело глядя на нее снизу вверх, Леф видел, как девчонка, до крови кусая губы, озирается в поисках чего-нибудь поувесистее. Вот, значит, какую помощь она выдумала. Да что ж ты лежишь бревном, ты, вышибала Журчащие Струны, дурак, шваль припортовая, останови же ее!
Как? Рассказать о Крело, о том, что этот Задумчивый Краб куда нужнее Рюни, чем однорукий умелец песнесложения и кабацкого мордобоя? Вот здорово получится: все равно той я без надобности, так что могу и с тобой остаться. На худой, стало быть, конец. Такие утешения не лучше плевка в лицо. Да и не поверит – она не глупей тебя; в этаких делах она во сто крат умнее тебя и сразу раскусит вранье! Хоть самому-то себе перестань лючок занавешивать, будто сумел вытрясти из души слова адмиральского деда о том, что Рюни вовсе еще для тебя не потеряна. Ведь веришь ты этим словам, ведь только на них ты и надеешься, и если даже Рюни все-таки суждена не тебе, а твоему былому соседу по Школьной келье, то достанется она ему не просто, ох до чего не просто! А Ларду сейчас может остановить только одно: поклянись, что уйдешь. Видишь, как просто? Всего-навсего несколько раз шевельнуть языком, и готово дело. Только еще надо суметь заставить этот самый язык шевельнуться. Суметь сказать – в лицо, не отворачиваясь и не пряча глаза, – что все-таки выбираешь другую…
После случившегося несколько мгновений назад. После того, как она решилась не удерживать, а оттолкнуть. Любой ценой. Что она оставляет себе, что? Ребенка, который ее опозорит? Да и чушь это, что первый раз никогда не проходит впустую. И очень даже может получиться так, что Ларда сейчас действительно ославит себя ради твоего счастья, а ей за это даже ребенка не достанется! Причем наверняка она все понимает не хуже, чем ты, но наверняка же и сделает как пригрозила. Ну, скажи ей, что уходишь к другой, скажи! Молчишь? А эта другая, между прочим, за тобой в Прорву ходила… Что же делать, что, что?! Проклинать судьбу и свою раздвоенную душу? Молиться кому угодно – хоть утонувшему во Мгле древнему идолу, хоть адским бесам, хоть длиннозубым людоедским божкам – чтобы избавили от пытки необходимостью выбора, чтобы решили твою судьбу за тебя? А пока ты будешь молиться невесть кому, твою судьбу решит Ларда – ценой собственного позора.
Тем временем девчонка разглядела-таки в скудном свете гаснущего очага брошенный неподалеку Лефов железный бивень для увечной руки. Чтобы схватить увиденное, Ларде пришлось перегнуться через Лефа, на миг прижавшись левой грудью к его плечу. И даже этого краткого прикосновения хватило парню, чтобы почувствовать там, за тугой горячей округлостью, бешеные удары Лардиного сердца. Почувствовать и очнуться.
Он успел схватить девчонку за руку. Рванулась – не выпустил; попробовала драться свободной рукой – скорчился, пряча лицо, но все же не выпустил.
– Ты погоди, ты послушай! Я же не могу сейчас, когда Истовые всем смерти хотят! Как же я вас брошу? Вот справимся с серыми, и сразу уйду. Хорошо?
Леф почувствовал, как обмякает Лардина рука, и осторожно разжал пальцы. Несколько мгновений девчонка сосредоточенно думала. Потом сказала:
– Клянись. Моей жизнью и вот им, – она осторожно прикоснулась к своему животу.
К счастью, Леф догадался о смысле этого прикосновения прежде, чем успел послушно ляпнуть что-нибудь вроде «клянусь твоей жизнью и животом».
– Вами обоими клянусь, что уйду, – сказал он, помедлив. – Довольна?
Ларда молча положила на пол железный бивень, поднялась, пошла к очагу. Устало привалившись к стене, Леф следил, как она возится там, подкладывая дрова и горючие камни, как играют на ее коже крепнущие теплые блики… Ему вдруг пришло в голову, что раз память проснулась сама, то ходьба через серый туман больше не причинит ему никакого ущерба и, значит, можно не выбирать. Можно бывать там и бывать тут – дней, скажем, двадцать с Рюни, потом с Лардой, потом опять с Рюни… Придуманное показалось ему до того гадким, что он затряс головой, замычал, словно от зубной боли. Ларда коротко оглянулась на это мычание, но ничего не спросила, только буркнула с неодобрением:
– Ты бы оделся, а то прямо срам глядеть.
– А сама-то? – вскинулся было Леф, но тут же смолк, потому что в глубинах огромного строения раздался пронзительный человеческий крик – крик смертного страха и смертной боли.
Нурд оказался совсем беспомощным. Он цеплялся за стену, слепо нащупывал ногами ступени, то и дело останавливался передохнуть, хрипло и тяжко дыша. Они и трети пути не прошли за время, которого бы столяру хватило сбегать вниз и обратно. Хон пару раз предлагал вернуться: или совсем, или чтоб хоть сменить лучину на факел, от которого гораздо больше света. Но Нурд даже слышать о возвращении не желал.
Добравшись до нижнего зальца, Нурд еще раз отдохнул, а потом они прошли десятка два шагов по проходу, которым Гуфа ходила в хранилище Древней Глины. Все было спокойно и тихо, однако Витязь вдруг велел своему приятелю погасить лучину и замереть. Так стояли они довольно долго. Столяр пару раз пытался шептать еле слышимые вопросы, но Витязь лишь досадливо стискивал пальцами его плечо (спасибо и на том, что не рот).
А потом Нурд сказал:
– Никого здесь нет.
Он произнес это чересчур громко – дал-таки волю досаде на собственную никчемность, а может быть, и на Хона, из-за неоправданных страхов которого пришлось лишний раз ее показать.
Хон высек огня, нарочито неторопливо раздул лучину. Он очень надеялся, что Нурд, поразмыслив, уже не захочет смотреть на Старца. Ну чего к нему ходить, к Старцу-то? Жрать захочет – сам позовет (да ведь и не взяли с собой ничего съедобного). А просто так смотреть на него – удовольствие, право слово, небольшое. Лучше бы сразу же пойти обратно: даже подумать страшно, как Прошлый Витязь станет спускаться по разрушенным зыбким ступеням.
Однако надежды Хона не сбылись. Доковыляв до места, откуда можно было и вверх, и вниз повернуть, Нурд вдруг оттолкнул приятеля, на плечо которого опирался при ходьбе. Оттолкнул и сказал, что дальше пойдет первым. Причем даже не посчитал нужным уточнить, что дальше – вниз, а не вверх. «А ты держись шагах в трех позади и свети как можно ниже, под ноги то есть» – вот как он сказал. Хон попытался спорить, но Витязь не стал его слушать. Он просто шагнул вперед. Пришлось умолкнуть и догонять. Спасибо, упрямец хоть меч свой тяжеленный догадался оставить возле стены (раз никого чужого здесь нет, так и оружие ни к чему, а если бы – охрани, Бездонная! – упал-таки слеповатый дурень, то запросто мог спровадить себя на Вечную Дорогу своим же клинком).