Падает вверх - Полещук Александр Лазаревич (список книг txt) 📗
— Как же это вы? — спрашивал меня дедушка Дмитрия.
— Все нужно смазать йодом, и сейчас же! — волновался отец Дмитрия.
— Ведь это же акация, я так испугался! — заявил Шура.
Но ни боль, ни йод не смутили меня. Самое страшное произошло во время ужина, когда Дмитрий неожиданно внимательно посмотрел на меня, прыснул, выскочил из-за стола и, разразившись громким хохотом, объявил:
— Это же он нам хотел показать! Ой, не могу, он же хотел нам показать, что он может!
— Дмитрий! — резко крикнул его отец. — Дмитрий, прекрати, это же наш гость! — но даже его глаза смеялись.
«Нет, право, не нужно было мне отказываться от кефали», — подумал я. Пассажир в панамке был таким добрым, таким добрым, и если бы не море, отделявшее меня от матери, от Антона Степановича, я бы, не задумываясь, побежал бы быстро, как ветер, не бежал — летел бы домой.
ДИМКИН ДЕДУШКА
«Итак, я жил тогда в Одессе…» — писал когда-то Пушкин. «Итак, я был тогда индейцем…» — звучит в моих ушах грустный и насмешливый голос Димкиного дедушки. Он сказал мне эти слова на прощание, когда я уезжал в Киев. Он был не просто дедушкой Дмитрия и Александра. О, он был Великим Хозяином Большой Соленой Воды, братом и другом Гайаваты, главным хранителем Священного Вампума, в который наряду с прошлыми трофеями была вплетена и найденная мною цепочка. И не найти ни одной отчаянной головы, осененной куриным пером, ни у оджибвеев, ни у дакотов, ни среди могавков, команчей, апачей, черноногих и сиу, которая не признавала бы абсолютного авторитета Великого Патриарха лесов во всех вопросах войны и мира, верности, дружбы, стрельбы из лука, устройства страшных испытаний для новичков и военнопленных. Теперь я смело могу открыть Великую Тайну. Изумительным качеством наших луков, повергавших в трепет всякого мальчишку, наблюдавшего за нашими сражениями, мы были обязаны… — уж не знаю, говорить или нет… — мы были обязаны тому, что Великий Вождь брал для луков крепкие и гибкие стволы старой сирени. (И да содрогнутся сердца любителей цветов!) После того как ночная тень приходила на землю и молочная сверкающая звездная река — дорога в царство теней, в Страну Понима — из конца в конец перебрасывалась по черному, как ночь, небу Украины, наш Великий Вождь, кряхтя, забирался в густые заросли сирени, вырезывал ножом еще днем отмеченные стволики, тщательно прятал ветки и листву и, так же кряхтя, говорил:
— Вы ж меня на цугундер отправите, бисовы диты! Ну если ж садовник узнает? Это ж уголовное дело.
А оджибвеи и дакоты, налегая животами на концы срезанных палок, восторженно шептали:
— Дедушка, мне сделайте вот из этой палки! Великий Вождь, вы обещали мне.
Ни у кого из нас и в мыслях не было, что дедушка принадлежит Дмитрию, что он его, а не наш дедушка.
— А почему, дедушка, вы Дмитрию такой наконечник для стрелы хороший сделали, а мне нет? — заявил я как-то ему.
— Прошу прощения, Быстроногий Олень, — смущенно и радостно сказал дедушка. — Я сегодня, сегодня же сделаю…
Димкин дедушка любил огородничать. У него была небольшая делянка, на которой произрастали морковь, капуста, кукуруза и несколько высоких огромных подсолнухов. Прошлый год он засеял делянку только одним картофелем, и Димка, рассердившись за что-то на него, сообщил нам потрясающий факт, в который мы и верили и не могли верить, так он не вязался в нашем сознании с обликом Великого Патриарха. Оказывается, дед сам сторожил свою картошку, для чего каждый вечер ходил ночевать на поле. Он ставил свою деревянную раскладушку прямо посередине поля и укладывался на нее, вооружась огромной дубиной. Как-то осенью он проснулся и обнаружил, что из всех кустов картофеля сохранилось только три куста, и то под его раскладушкой. Неизвестные воры очистили все поле, и ни огромная дубина, торчавшая из раскладушки, ни богатырский храп деда не смогли помешать злоумышленникам.
Моему вступлению в племя, да еще в качестве Быстроногого Оленя, предшествовала сложная процедура испытаний. Димка приложил всю свою выдумку, стремясь отыграться за поражение у зоологической карты, которое я ему нанес. Он пытался меня, знатока Альфреда Брэма и личного друга африканской мартышки Джулии, засыпать каверзными вопросами! Не глядя на карту, я называл ему таких животных, о которых он даже не слыхивал' Это в общем было не удивительно, потому что я, воодушевившись, произвел на свет ряд таких зверей, которые привели бы в смущение самого Бюффона.
Утром, перед Великим Испытанием Мужества, меня поманил пальцем дед и сказал:
— Ты ничего не бойся… Я буду рядом…
А Шура прямо заявил:
— Выполняй все смело и ничему не верь!
Вооружившись такой могучей поддержкой, я смело углубился в тенистую аллею, где мне туго-туго завязали глаза и повели в Ущелье Скальпов, где должны были производиться испытания. Димка постарался на славу: как я ни моргал глазами, сквозь повязку не пробивался ни один лучик света, и холодок страха тихонько вполз в мою ослепшую голову.
— Внимание! — командовал Димка. — Поставьте его на доску… Так… Ты, бледнолицая собака, желаешь ли принять первое испытание? — Я кивнул. — Перед тобой качающийся узкий мост через Ущелье Скальпов. Один неверный шаг, и ты рухнешь в шумящий поток, и тело твое поглотит Великое Соленое Озеро. А на дне ущелья лежит битое стекло и консервные банки с острыми краями. Согласен ли ты подвергнуться испытанию? — Я снова кивнул, и Димка скомандовал: — Иди!
И я пошел. Подо мной действительно была узенькая длинная-длинная доска, она прогибалась под моей тяжестью, где-то рядом шумело море, а свежий утренний ветерок создавал ощущение открытого пространства. Я верил, что действительно и справа и слева от меня простирается пропасть, замедлил было уже шаг, но услышал торжествующее Димкино «ага!» и, вспомнив напутствие Шуры, быстро побежал по доске, спрыгнул с нее и под всеобщий гул одобрения сдернул повязку с глаз. Длинная доска была положена на два больших камня, лежащих прямо на земле. Ни пропасти, ни битого стекла, ни бурного потока… Теперь я смело выполнил остальные испытания, а, перегнав в беге все племя, получил почетное прозвище Ункаса, сына Чингачгука, Быстроногого Оленя..
Однажды Шура и Димка рассказали мне удивительную сказку. Мы сидели на решетчатой койке женского солярия. Одна очередь отдыхающих только что уехала, ждали вторую, поэтому солярий был пуст. Днями прошли обильные дожди, и грязножелтое море неспокойно ворочалось в своей безбрежной постели. Сказку рассказывал Димка, Шура вставлял отдельные замечания. Это была наша первая дружеская беседа. Без шпилек и ехидных замечаний со стороны Дмитрия и без отечески покровительственного «взрослого» тона, каким разговаривал со мною Шура. Много позже я случайно натолкнулся на эту сказку, вспомнил и берег, и Димку, и полощущийся на ветру тент над раздевалкой. Но сказка произвела на меня неизгладимое впечатление только тогда, когда мне ее впервые рассказали, может быть потому, что в этот день я уже был болен. В сказке говорилось о том, как хитрый визирь, который был к тому же тайным колдуном, сообщил своему повелителю, молодому халифу, волшебное слово; тот, кто произносил это слово, тотчас же превращался в зверя. Его молодой халиф стал аистом, но, услышав разговор, который вели между собой другие аисты, рассмеялся и забыл волшебное слово. Теперь он должен был бы остаться навсегда птицей, если бы не сова, которая посоветовала халифу-аисту подслушать разговор между визирем и этим торговцем.
— А что за слово ты сказал ему? — спросил визирь. И когда торговец сказал это слово, его тотчас же услышал халиф и расколдовал и себя и сову, которая оказалась принцессой. Но тут Димка заспорил с Шурой, какое именно слово должен был сказать халиф, и они долго спорили, а я сидел как в воду опущенный и думал: «Слово… слово… Одно слово, и ты превращаешься в птицу, лягушку, льва… А' может быть, в слове что-то есть большее, чем само слово, чем тот предмет, который означает это слово?» Я поймал себя на том, что тайна коварного визиря и его помощника торговца была мне 'ближе, чем страдания халифа и совы-принцессы. «Все-таки они враги, — успокаивал я себя. — Эксплуататоры, а колдуны знали свое дело, они были большими учеными, если они были на самом деле».
