Будущее, XXII век. Прогрессоры - Стругацкие Аркадий и Борис (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
Комов: А причем здесь фукамизация?
Логовенко: Растормаживание гипоталамуса приводит к разрушению третьей импульсной. Мы не могли этого допустить, пока не научились ее восстанавливать.
Комов: И вы провели кампанию по введению поправки…
Логовенко: стого говоря, кампанию провели вы. Но по нашей инициативе, конечно.
Комов: А «Синдром пингвина»?
Логовенко: Не понял.
Комов: Ну фобии эти, которые вы наводили своими экспериментами… Космофобии, ксенофобии…
Логовенко: А, понимаю, понимаю. Видите ли, существует несколько способов и методик выявления у человека третьей импульсной. Сам я приборист, но мои коллеги…
Комов: То есть это ваших рук дело?
Логовенко: Разумеется! Ведь нас же очень мало, свою расу мы создаем собственными руками, прямо сейчас, на ходу. Допускаю, что некоторые наши приемы представляются вам аморальными, даже жестокими… Но вы должны признать, что мы ни разу не допустили действий с необратимыми результатами.
Комов: Предположим. Если не считать китов.
Логовенко: Прошу прощения. Не «предположим», а именно не допустили. Что же касается китообразных…
(В фонограмме лакуна: 2 минуты 12 секунд. )
Комов:… Интересовало не это. Заметьте, Леонид Андреевич, наши ребята шли по неверному пути, но во всем, кроме интерпретации, оказались правы.
Логовенко: Почему же «кроме»? Я не знаю, кто эти «ваши ребята», но Максим Каммерер вычислил нас абсолютно точно. Я так и не узнал, каким образом в его руках оказался список всех люденов, инициированных за последние три года.
Горбовский: Простите, вы сказали «Люденов»?
Логовенко: У нас нет общепринятого самоназвания. Большинство пользуется термином «метагом», так сказать «за-человек». Кое-кто называет себя «мизитом». Я предпочитаю называть нас люденами. Вопервых, это перекликается с русским словом «люди», во-вторых, одним из первых люденов был Павел Люденов, это наш Адам. Кроме того, существует полушутливый термин «гомо луденс»…
Комов: «Человек играющий»…
Логовенко: Да. «Человек играющий». И есть еще антишутка: «Люден» — анаграмма слова «нелюдь». Тоже кто-то пошутил… Так вот, Максим список люденов заполучил и очень ловко продемонстрировал его мне, дав понять, что мы для вас уже не тайна. Откровенно говоря, я испытал облегчение. Это был прямой повод вступить наконец в переговоры. Ведь я уже больше месяца чувствовал у себя на пульсе чью-то руку, пытался прощупать Максима…
Комов: То есть мысли читать вы не умеете? Ведь ридеры…
(В фонограмме лакуна: 9 минут 44 секунды.)
Логовенко:… Мешать. И не только поэтому. Мы полагали, что тайну надо хранить прежде всего в ваших интересах, в интересах человечества. Я хотел бы, чтобы в этом вопросе у вас была полная ясность. Мы — не люди. Мы людены. Не впадите в ошибку. Мы — не результат биологической революции. Мы появились потому, что человечество достигло определенного уровня социотехнологической организации. Открыть в человеке третью импульсную систему могли бы и сотню лет назад, но инициировать ее оказалось возможным только в начале нашего века, а удержать людена на спирали психофизиологического развития, провести его от уровня к уровню до самого конца… То есть, в ваших понятиях, воспитать людена — это стало возможным совсем недавно…
Горбовский: Минуточку, минуточку! Значит, эта самая третья импульсная присутствует все-таки в каждом человеческом организме?
Логовенко: К сожалению, нет, Леонид Андреевич. В этом и заключается трагедия. Третья импульсная обнаруживается с вероятностью не более одной стотысячной. Мы пока не знаем, откуда она взялась и почему. Скорее всего, это результат какой-то древней мутации.
Комов: Одна стотысячная — это не так уж мало в пересчете на наши миллиарды…
Логовенко: И отсюда — тайна. Поймите меня правильно. Девяносто процентов люденов совершенно не интересуются судьбами человечества и вообще человечеством. Но есть группа таких как я. Мы не хотим забыть, что мы — плоть от плоти вашей и что у нас одна родина, и уже много лет мы ломаем голову, как смягчить последствия… Ведь фактически все выглядит так, будто человечество распадается на два вида. И никуда вам не деться от ощущения унижения от мысли о том, что один из вас ушел далеко за предел, непреодолимый для ста тысяч. А этому одному никуда не уйти от чувства вины за это. И самое страшное, что трещина проходит через семьи, через дружбы…
Комов: Значит, метагом теряет прежние привязанности?
Логовенко: Это очень индивидуально. И не так просто, как вы думаете. Наиболее типичная модель отношения людена к человеку — это отношение многоопытного и очень занятого взрослого к симпатичному, но донельзя докучному малышу. Вот и представьте себе отношения в парах: люден и его отец, люден и его закадычный друг, люден и его учитель…
Горбовский: Люден и его подруга…
Логовенко: Это трагедии, Леонид Андреевич. Самые настоящие трагедии.
Комов: Я вижу, вы принимаете ситуацию близко к сердцу. Тогда, может быть, проще все это прекратить? В конце концов, это же в ваших руках…
Логовенко: А вам не кажется, что это было бы аморально?
Комов: А вам не кажется, что аморально повергать человечество в состояние шока? Создавать в массовой психологии комплекс неполноценности, поставить молодежь перед фактом конечности ее возможностей!
Логовенко: Вот я и пришел к вам — чтобы искать выход.
Комов: Выход один. Вы должны покинуть Землю.
Логовенко: Простите. Кто именно «мы»?
Комов: Вы, метагомы.
Логовенко: Геннадий Юрьевич, я повторяю: в подавляющем большинстве своем людены на Земле не живут. Все их интересы, вся их жизнь — вне Земли. Черт побери, не живете же вы в кровати! А постоянно связаны с Землей только акушеры вроде меня и гомопсихологи… Да еще несколько десятков самых несчастных из нас — те, что не могут оторвать себя от родных и любимых!
Горбовский: А!
Логовенко: Что вы сказали?
Горбовский: Ничего, ничего, я внимательно слушаю.
Комов: Значит, вы хотите сказать, что интересы метагомов и землян по сути не пересекаются?
Логовенко: Да.
Комов: Возможно ли сотрудничество?
Логовенко: В какой области?
Комов: Вам виднее.
Логовенко: Боюсь, что вы нам полезны быть не можете. Что же касается нас… Знаете, есть старая шутка. В наших обстоятельствах она звучит довольно жестоко, но я ее приведу. «Медведя можно научить ездить на велосипеде, но будет ли медведю от этого польза и удовольствие?» Простите меня, ради бога. Но вы сами сказали: наши интересы нигде не пересекаются. (Пауза.) Конечно, если допустить, что Земле и человечеству будет угрожать какая-нибудь опасность, мы придем на помощь не задумываясь и всей своей силой.
Комов: Спасибо и на этом.
Длительная пауза, слышно, как булькает жидкость, позвякивает стекло о стекло, глухие глотки, кряхтенье.
Горбовский: Да-а, это серьзный вызов нашему оптимизму. Но если подумать, человечество принимало вызовы и пострашнее… И вообще я не понимаю вас, Геннадий. Вы так страстно ратовали за вертикальный прогресс. Так вот он вам — вертикальный прогресс! В чистейшем виде! Человечество, разлившееся по цветущей равнине под ясными небесами, рванулось вверх. Конечно, не всей толпой, но почему это вас так огорчает? Всегда так было. И будет так всегда, наверное… Человечество всегда уходило в будущее ростками лучших своих представителей. Мы всегда гордились гениями, а не горевали, что вот, не принадлежим к их числу. А вот Даниил Александрович талдычит нам, что он не человек, а люден, так это все терминология… Все равно вы — люди, более того — земляне, и никуда вам от этого не деться. Просто молодо-зелено.
Комов: Вы, Леонид Андреевич, иногда просто поражаете меня своим легкомыслием.
Горбовский: Экий вы, голубчик… горячий. Это же прогресс. Во всей своей красе. Где это вы видели прогресс без шока, без горечи, без унижения? Без тех, кто уходит далеко вперед, и тех, кто остается позади?..
Комов: Ну, еще бы! «И тех, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном»…
